Марина Гарбер. У липы под вечер болит голова…

У липы под вечер болит голова,
слипаются клейкие веки,
но в кроне, где жестче и гуще листва,
смешные шумят пчеловеки.

Там, на зиму терпкие листья кроша,
стареют крылатые люди,
но тот, у кого полосатей душа,
их грозным жужжанием будит.

Ворчит на ворсистом своем языке
про планы, расчеты и сметы,
по клеточкам рапорта в лапке-руке
подробно расписано лето.

Он нас подгоняет и держит в узде,
как будто мы вовсе не пчелы,
чтоб сахар искали в стеклянной воде,
в глухих рудниках Кока-Колы.

А тот, кто расслабился, кто не у дел,
того, обесславив, – на вынос,
об этом еще в девяностые пел
шмелиный квинтет «Наутилус».

Мы топим проворные лапки в вине,
теряясь во льдах стеклотары,
кого-то в усталости, будто во сне,
под крылья несут санитары.

Шафрановый доктор, накинув халат,
жужжит, чтобы я не дрожала,
когда под фонариком в тысячу ватт
мое извлекается жало.

Растет и цветет удивительный мир
без лишних соринок и пятен,
об этом в двадцатых еще говорил
пчелиный писатель Замятин.

И нравится нам, заливающим мед
в пустые глазницы-ячейки,
смотреть, как елейное солнце плывет
по облачной узкоколейке.

Один комментарий к “Марина Гарбер. У липы под вечер болит голова…

  1. Марина Гарбер

    У липы под вечер болит голова,
    слипаются клейкие веки,
    но в кроне, где жестче и гуще листва,
    смешные шумят пчеловеки.

    Там, на зиму терпкие листья кроша,
    стареют крылатые люди,
    но тот, у кого полосатей душа,
    их грозным жужжанием будит.

    Ворчит на ворсистом своем языке
    про планы, расчеты и сметы,
    по клеточкам рапорта в лапке-руке
    подробно расписано лето.

    Он нас подгоняет и держит в узде,
    как будто мы вовсе не пчелы,
    чтоб сахар искали в стеклянной воде,
    в глухих рудниках Кока-Колы.

    А тот, кто расслабился, кто не у дел,
    того, обесславив, – на вынос,
    об этом еще в девяностые пел
    шмелиный квинтет «Наутилус».

    Мы топим проворные лапки в вине,
    теряясь во льдах стеклотары,
    кого-то в усталости, будто во сне,
    под крылья несут санитары.

    Шафрановый доктор, накинув халат,
    жужжит, чтобы я не дрожала,
    когда под фонариком в тысячу ватт
    мое извлекается жало.

    Растет и цветет удивительный мир
    без лишних соринок и пятен,
    об этом в двадцатых еще говорил
    пчелиный писатель Замятин.

    И нравится нам, заливающим мед
    в пустые глазницы-ячейки,
    смотреть, как елейное солнце плывет
    по облачной узкоколейке.

Добавить комментарий