Перечитывая Воронеля

Я люблю перечитывать Воронеля. C каждым прочтением нахожу для себя что-то новое, пишет он о том, что меня волнует, вот кажется эта же мысль… вот недавно крутилась в голове, но как-то не нашла выхода, да и ушла куда-то. Перечитываю «Национальная принадлежность, как субъективное переживание». А как у меня сложилось, это субъективное переживание? Что пришлось пережить мне?
Сразу скажу – практически ничего, все получилось как-то само собой. Вырос я в когда-то благополучном Баку, где антисемитизма практически не было, но как-то ощущался общий фон, не ясный, не осознанный, но вполне конкретный, заставлявший задавать самому себе вопрос – я еврей, а что это такое? По внешности – не скажешь, язык – русский, культура – тоже, так что это за штамп такой?
Потом «злоба дня сего» отодвинула вопросы куда-то на задний план, но не закрыла их вовсе, не убрала. Вопрос оставался, да и куда бы он делся. Можно сказать, что «Чем ты недоволен, успешная военная карьера, что ты хочешь?» Но все просто. Вот один эпизод: когда в 1985 году меня назначили командиром воинской части, то замполит меня поздравил так: «Поздравляю, тебя утвердили. Представляешь, ни одного русского, хоть примерно подходящего на эту должность не нашли!» Вот я и воспользовался удобным предлогом на 5 лет раньше срока вышел в запас. И как-то так сложились обстоятельства, что, когда в начале девяностых я распростился с армией, стала доступна многочисленная литература по, не существовавшей ранее в советской школе, еврейской истории, сионизму. Раввин Адин Штайнзальц организовывал свои семинары, в общем «Открылась бездна звезд полна». Навыков организаторской работы было столько, что их можно было экспортировать, к этому добавилось сионистское горение, и, как результат, я собрал десять евреев и предложил им устав еврейской общины, который мы дружно приняли и создали первую общину, после ликвидации общины и синагоги Владивостока в 1932 году. Что любопытно, в архивах мы нашли документы по закрытию синагоги и еврейской общины, как реакцию на обращение нескольких евреев, которые просили закрыть синагогу и писали в исполком, «молящихся мало, а рабочей молодежи собираться негде», вот синагогу и надо передать под клуб рабочей молодежи.
Энтузиазма было много, начался просто еврейский ренессанс. Люди постарше стали собирать миньян. Удалось создать свой клезмерский ансамбль, молодежный клуб, молодежи приходило много, и примерно через полгода состав молодежного клуба обновлялся, так как ребята уезжали в Израиль. Работа в архивах давала очень интересный материал, на котором смогли издать небольшую книжку. Клезмерский ансамбль собирал аншлаги в лучших концертных залах Владивостока. На концертах люди плакали от того, что услышали музыку и песни своего детства. Прошло время, и в нашей базе данных стало уже несколько тысяч человек, да и общины создали в еще шести близлежащих городах.
Но потом прошло еще время. В 2003-2005 годах все стало меняться. Молодежь, та, кого еврейство интересовало, уехала, община постепенно трансформировалась в центр по раздаче продовольственных посылок от Джойнта и клуб пожилых, что тоже важно, но уже не зажигало. Настало время уезжать.
И вот я израильтянин. Это был осознанный выбор, реализация, так сказать, сионистской мечты. В Америку я мог уехать без проблем, мне нравится там бывать, но как-то чувства дома там не возникло «…как субъективное переживание». Первое и неожиданное переживание по приезду было, что сионизм – это удел диаспоры, а здесь в Израиле его как-то очень мало. Во всяком случае, намного меньше, чем ожидалось. То и дело слышишь, к примеру, следующее — если мне не поднимут зарплату, то я уезжаю. Вроде сделал большое одолжение, что приехал, мог бы и не ехать. Такую мысль там, в России, я высказать не мог, я думал, что «хоть тушкой, хоть чучелом» ехать надо, просто есть люди, которые это еще не осознали. Рассказывал, как Жаботинский убеждал европейских евреев уехать, но его не слушали и не слышали, а результат известен. А сейчас я думаю иначе, у каждого свой путь, свое «субъективное переживание». Это, как женитьба. Вот эта женщина мне нравится, я люблю ее и хочу прожить с ней всю жизнь. Значит ли это, что всем она должна нравиться? Отнюдь. Просто я «женат» на Израиле и хочу прожить с ним всю жизнь.
Тогда что же такое Израиль для евреев диаспоры? Мне представляется, что это, как родительский дом. Я ушел из своего в восемнадцать лет, и жил на другом конце земли, не всегда мог прилететь — лететь нужно было четырнадцать часов, но всегда знал, что там далеко в Баку, есть дом, куда я всегда могу прийти, где мне всегда будет место, где меня ждут и мне рады. И меня это грело, как-то помогало, давало точку опоры. Сейчас там дома нет. Как писал Окуджава «Ах, флора там все та же, да фауна не та…», но он был там много лет, много лет поддерживал меня в жизни, спасибо за это.
Помните у Галича:
Ты не часто мне снишься, мой Отчий Дом,
Золотой мой, недолгий век.
Но все то, что случится со мной потом, —
Все отсюда берет разбег!
Вот я и думаю, что Израиль, это как бы отчий дом для всех нас, рассеянных по всему миру. Пусть будет хорошо, там, где дом сегодня, но пусть будет крепким и надежным наш отчий, наш общий дом — Израиль.

3 комментария для “Перечитывая Воронеля

  1. Уважаемый Владимир, прочла с огромным пониманием! Не знаю, насколько Вам случается общаться с местными израильтянами, не знающими русского, но поверьте — среди них очень много Ваших (и моих) единомышленников! А рассуждения типа » не поднимут зарплату — уеду!» довольно редки и не типичны. Мне нравится жить в Отчем доме, нравится, что мои американские друзья и родственники привозят к нам своих детей на бар-мицву. Спасибо за добрые слова и хорошее настроение!

  2. Вы написали замечательную вещь, Владимир. Честное слово. Долго комментировать, и не хочется — а хочется просто пожать руку достойному человеку …

Обсуждение закрыто.