Автор: Смерть неизбежна. В первых числах марта
судьба зимы висит на волоске.
Ссутулившись, как двоечник за партой,
я думаю о русском языке,
что мы живем на языке пропащем,
меж волком и собакой, на черте
между сказуемым и подлежащим:
мы – сумерки, мы – ямы в темноте.
Живем за просто так, за ради Бога
умрем от этой тяжести в ребре,
жизнь – не театр, нет, она – дорога,
короткая, как черточка тире.
Где – rolling stones наматывают мили,
где – на латыни шелестят дубы,
где – ангелы поют на суахили,
где мы гадаем – если бы кабы…
Стучи – откроют, ищущий обрящет –
кто медный грош, кто бронзовый обол.
Быть иль не быть? – потом, а в настоящем
нередко опускается глагол.
И я пишу, зависнув где-то между,
соединяя запад и восток:
смерть – наша родина, Россия неизбежна,
чужбина – дерево, я – птица, ты – цветок.
Марина Гарбер
Смерть неизбежна. В первых числах марта
судьба зимы висит на волоске.
Ссутулившись, как двоечник за партой,
я думаю о русском языке,
что мы живем на языке пропащем,
меж волком и собакой, на черте
между сказуемым и подлежащим:
мы – сумерки, мы – ямы в темноте.
Живем за просто так, за ради Бога
умрем от этой тяжести в ребре,
жизнь – не театр, нет, она – дорога,
короткая, как черточка тире.
Где – rolling stones наматывают мили,
где – на латыни шелестят дубы,
где – ангелы поют на суахили,
где мы гадаем – если бы кабы…
Стучи – откроют, ищущий обрящет –
кто медный грош, кто бронзовый обол.
Быть иль не быть? – потом, а в настоящем
нередко опускается глагол.
И я пишу, зависнув где-то между,
соединяя запад и восток:
смерть – наша родина, Россия неизбежна,
чужбина – дерево, я – птица, ты – цветок.