Мы опять уходим в подвалы и катакомбы,
В ожиданье подвоха, Мессии, последней бомбы,
Залезаем, дрожа, друг под друга, под одеяла,
Простираем руки, как веточки краснотала.
Наш беззвучный язык – лоскуты остролистной ивы,
И пупырышки эти – ожоги степной крапивы,
Ты и аз – это вяз, неподъемен и прутьевиден,
Потому под тобой – мне, всевидящей, путь не виден.
Только вижу, как голые почки растут на теле,
Пробиваются листья в марте, плоды в апреле,
Только – завязь, нектарник, у черенка прилистник, –
Это райское дерево нашей подземной жизни.
А над нами дома задыхаются, стонут, рвутся,
Слышишь, чьи-то глаза разбиваются, словно блюдца,
Вперемешку – портреты, пейзажи и натюрморты,
Чьи-то свадьбы, измены, похороны, аборты…
Нас никто не найдет – и не надо о них, не надо! –
Даже хмурый садовник, что нас изгонял из сада,
Всяк теперь в одиночку, захлопнулся и не ропщет,
Даже самый последний сдуревший бомбардировщик.
Застывает планета, как голова на блюде,
Я вдыхаю тебя: я-люблю-тебя, я-люблю-те…
В темноте, наобум, вслепую и неумело,
Только знаю, зачем мне ты и зачем мне тело:
Где последняя бомба буравит в земле воронку,
Там любовь сквозь меня прорастает как сквозь щебенку.
Марина Гарбер
Мы опять уходим в подвалы и катакомбы,
В ожиданье подвоха, Мессии, последней бомбы,
Залезаем, дрожа, друг под друга, под одеяла,
Простираем руки, как веточки краснотала.
Наш беззвучный язык – лоскуты остролистной ивы,
И пупырышки эти – ожоги степной крапивы,
Ты и аз – это вяз, неподъемен и прутьевиден,
Потому под тобой – мне, всевидящей, путь не виден.
Только вижу, как голые почки растут на теле,
Пробиваются листья в марте, плоды в апреле,
Только – завязь, нектарник, у черенка прилистник, –
Это райское дерево нашей подземной жизни.
А над нами дома задыхаются, стонут, рвутся,
Слышишь, чьи-то глаза разбиваются, словно блюдца,
Вперемешку – портреты, пейзажи и натюрморты,
Чьи-то свадьбы, измены, похороны, аборты…
Нас никто не найдет – и не надо о них, не надо! –
Даже хмурый садовник, что нас изгонял из сада,
Всяк теперь в одиночку, захлопнулся и не ропщет,
Даже самый последний сдуревший бомбардировщик.
Застывает планета, как голова на блюде,
Я вдыхаю тебя: я-люблю-тебя, я-люблю-те…
В темноте, наобум, вслепую и неумело,
Только знаю, зачем мне ты и зачем мне тело:
Где последняя бомба буравит в земле воронку,
Там любовь сквозь меня прорастает как сквозь щебенку.