Герман Плисецкий. Пустырь

Радиопрограммы / Поверх барьеров

Памяти Германа Плисецкого

Опубликовано 20.05.2001 12:00     Сергей Юрьенен

Поэты, побочные дети России!
Вас с черного хода всегда выносили.
На кладбище старом с косыми крестами крестились неграмотные крестьяне.
Теснились родные жалкою горсткой в Тарханах, как в тридцать седьмом в Святогорском.

Юз Алешковский:
У Германа Плисецкого никогда не было иллюзий относительно возможной реакции властей на благородство голоса его свободной Музы…
Сергей Юрьенен:
Двадцать пять лет его не печатали. Он умер в 92-м. … Памяти Германа Плисецкого…

Он умер в 1992-м году, пережив, таким образом, власть, которая его не печатала до самой эпохи гласности, по поводу которой, кстати, в эйфорию Плисецкий не впал. Вот свидетельство отсутствия иллюзий. Написанное в 87-м, на втором году перестройки, стихотворение «Два века» — прихватывает, кажется, и третий наступивший, наш…

И прошлый век — еще не из седых, и нынешнее время — не для нервных: два года роковых — тридцать седьмых, два года смертоносных — сорок первых!
А между ними — больше, чем века, спрессовано историей в брикеты:
Толстой, и Достоевский, и ЧеКа, дистанция от тройки до ракеты.
Оттуда нити тянутся сюда.
От их реформ — до нашей перестройки.
От тройки — до ракеты. От суда присяжных заседателей — до тройки.

Со мной в студии друг поэта — живущий в Америке писатель Юз Алешковский.
Юз Алешковский:
С Германом Плисецким — с Гешкой, с Плисой, как звали его все друзья, подруги и жены — я имел счастье не только познакомиться, но и подружиться на всю жизнь больше полувека назад, в мае 53-го, в Москве, на Пушкинской площади, сразу после отсидки.
Сергей Юрьенен:
За два месяца до знакомства с Юзом, 6-го марта 53-го в давке на похоронах Сталина Герман Плисецкий столкнулся с Евгением Евтушенко. Это произошло на Трубной площади. Через двенадцать лет об этом дне, когда погибли тысячи людей, была написана поэма, за нее автора избивали неизвестные в «штатском» и таскали в КГБ: «Вы знаете, что ваша «Труба» используется нашими недругами за рубежом?»

Герман Плисецкий. Пустырь

С чего начать? С любого пустяка.
С пустого. С пустыря в окне вагона, когда курьерский в пригород с разгона влетает впопыхах осенним днем, и вдруг: средь городского костяка — пустое место, и на нем — ворона.
Пустырь. С него, пожалуй, и начнем.
Итак, пустырь. На мертвой полосе бугров и сора между корпусами, как шерсти клочья на облезлом псе, клоки травы. Глаза полны слезами.
Приснилась мне долина Алазани во всей своей немыслимой красе!
Итак — пустырь. Определим предмет.
Поскольку пустоты на свете нет, и даже пустоту между планет и ту переполняет звездный свет — мы пустырю дадим определенье:
ПРОСТРАНСТВО БЕЗ КРАСОТ И БЕЗ ПРИМЕТ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не путайте пустыню с пустырем.
Пустырь тосклив, как крик «старье берем!»
Берешь перо — и на пустом листе
Пэ тупо упирается в эСТэ.
Как ветра вой, как ржавый клок травы — унылый У и безысходный Ы.
В пустыне тоже пусто. Но взамен забора эР — в конце пустыни эН.
В пустыне — солнце, небо, караван, на горизонте башни разных стран, в уме у правоверного — Коран, в суме у православного — Псалтырь…
Бог сотворил пустыню. Мы — пустырь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Пустырь. Итака. Хитрый Одиссей, состарившись в итоге жизни всей, сидит на берегу, седой абориген.
И солнца средиземного рентген просвечивает вековые дали.
У Одиссея на груди медали, на десять метров в глубину земля засорена обломками культуры: горшки, колонны, лысые скульптуры, остатки стен какого-то Кремля…
Он вспоминает блеск протекших дней, а вкруг него пасутся, землю роя, и дружелюбно хрюкают герои, обманом превращенные в свиней.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Передо мной Пустырь грядущих лет —
ПРОСТРАНСТВО БЕЗ КРАСОТ И БЕЗ ПРИМЕТ.
Без пастыря бреду по пустырю, забывшись, сам с собою говорю.
Такси мимо меня все в парк да в парк…
А с дерева ворона: «Карк!» да «Карк!»

Из Википедии: Герман Борисович Плисецкий (17 мая 1931, Москва2 декабря 1992) — русский поэт, переводчик. В 1949 году поступил в экстернат при филологическом факультете МГУ. Печатался в газете «Московский университет».

В 1952 году уехал в экспедицию на Таймыр. Вернувшись, поступил на заочное отделение филфака МГУ (1953—1959). С 1960 года учился в аспирантуре Института театра, музыки и кино в Ленинграде. Одновременно работал в литобъединении Глеба Семёнова, начал заниматься переводами. Одним из самых известных стихотворений Плисецкого стало «Памяти Пастернака», написанное через несколько дней после похорон поэта, на которых Плисецкий присутствовал:

Поэты, побочные дети России!
Вас с чёрного хода всегда выносили.
<…>
Я плачу, я слёз не стыжусь и не прячу,
хотя от стыда за страну свою плачу.
Какое нам дело, что скажут потомки?
Поэзию в землю зарыли подонки.
Мы славу свою уступаем задаром:
как видно, она не по нашим амбарам.
Как видно, у нас её край непочатый –
поэзии истинной – хоть не печатай!

В конце 60-х годов выиграл конкурс в издательстве «Наука» на переводы Омара Хайама. В 70—80-е годы переводил также Хафиза и других восточных поэтов, делал стихотворные переложения библейских книг. Печатал собственные стихи в журналах «Грани» (1967) и «Континент» (1980), в «Антологии послевоенной русской поэзии» (Англия, 1974). Первый полный сборник стихотворений и избранных переводов Плисецкого «От Хайама до Экклезиаста» вышел в Москве в 2001 году.