Автор: Калле Каспер. Больница в Барселоне
(отрывок из романа «Чудо»)
Больница находилась рядом с институтом и соединялась с ним длинным подземным коридором с разветвлениями, простой смертный в этом лабиринте дорогу не нашел бы, для этого имелись специальные работники, они транспортировали пациентов в инвалидном кресле, а то и на кровати туда и обратно. Не легче было ориентироваться и в самой клинике, это был настоящий колосс, растянувшийся на несколько сот метров, десять этажей в высоту, когда Рипсик еще могла ходить, мы там несколько раз заблудились, и, кого ни спрашивали, никто не знал дороги. Это была фабрика, а не больница, громадная фабрика, Рипсик так и говорила: «фабрика здоровья», и, как положено на фабрике, здесь устранялось все личностное, индивидуальное, вольное и существовало только обязательное, регламентированное, стандартное. Организация всех процессов выглядела блестяще – но именно выглядела, потому что на самом деле в происходившем тут было много бессмысленного и даже вредного. Мы с Рипсик еще в институте удивлялись отсутствию интереса к ее анамнезу, мы проделали тщательную работу, написав довольно длинный текст, в уверенности, что это поможет врачам, но вряд ли кто-то прочел – ни одного вопроса по нему Рипсик не задали. То же самое повторилось в клинике, ни один врач – а их перед нашими глазами промелькнуло немало, я уже говорил, что прикрепленного к Рипсик лечащего врача как будто не было – итак, ни один из них не прослушал ее легкие, не взглянул на раны, для этого были аппараты, рентген, томограф, и вот аппаратам передышки не давали, одно исследование за другим, рентген порой два раза в день. Но почему нельзя было иногда просто постучать по спине, чтобы определить, не прибавилось ли жидкости в плевральной полости, как это в Таллине делал Джентльмен? Боюсь, они этого уже не умели. Медицина многого добилась, но это в огромной мере достижения техники, врач же как личность деградировал, он стал рабом исследований и анализов. Медсестры и санитары тоже каждый день менялись и не оставляли сомнений в том, что если не ненавидят свою работу прямо, то по крайней мере относятся к ней как к неприятной обязанности – надо же как-то зарабатывать на хлеб, — естественно, таким же было и отношение их к больным, последние для них были не люди, а объекты лечения, с которыми в течение дня необходимо осуществить множество манипуляций, отвезти их на исследование, взять кровь для анализа, ввести лекарства, да и помыть, поменять простыни – что из всего этого могло нравиться персоналу? Только измерение артериального давления, ведь тогда медсестры хоть на минутку, но чувствовали себя врачами. С нами дело у них осложнялось тем, что мы не знали их языка, врачи, конечно, говорили по-английски, и с ними я мог объясниться, но с медсестрами вечно возникали проблемы, кое-кто немножко понимал по-итальянски, с такими мне удавалось войти в нормальный человеческий контакт, не знаю, в чем тут дело, может в том, что итальянский язык очень мелодичный и поэтому как бы «сердечнее», «душевнее», но большинство ни на каких языках, кроме как на испанском и каталонском, не говорило и говорить не желало, и с ними было трудно во всем. Для анализа крови и для введения лекарства нужно было проколоть у Рипсик вену, левая рука для этого не годилась из-за отека, но никто на отек не обращал внимания, каждый раз, когда появлялась очередная – всегда новая! – медсестра, она первым делом хваталась именно за эту руку, и Рипсик приходилось – если меня не было рядом – мычанием и жестами объяснять, почему ее нельзя трогать. Тогда приступали к правой, на ней вены тоже были нехороши, еще с Таллина, из-за химиотерапии, и только сама Рипсик знала, где имеет смысл колоть, а где бесполезно, но ее не слушали – еще чего, пациентка нас будет учить! – и раз за разом дырявили ей руку совершенно подло и напрасно, пока она не начинала поскуливать… и все равно продолжали. Когда я находился в палате, я всем объяснял, что Рипсик сама врач и ее советы стоит учитывать, в какой-то мере это помогало, сперва ее поместили в обычное отделение, там медсестрам было в диковинку перевязывать ее раны, у них отсутствовал специфический опыт, и – честное слово! – было потрясающим зрелищем, когда Рипсик жестами, словно дирижер, руководила ими, показывая, какой гель взять сейчас и какой после, вдаваться в детали я не хочу, Рипсик терпеть не могла физиологических описаний в художественной литературе, и, я думаю, она была права – но у меня не было возможности оставаться с ней круглосуточно, и поэтому она нередко, рассказав, как с ней в очередной раз обошлись, давала волю чувствам: «Сволочи, ну сволочи!…». Постепенно нас стали ненавидеть, другие пациенты лежали тихо и позволяли делать с собой все, что медсестрам и санитарам заблагорассудится, а тут какие-то два иностранца, представьте себе, лезут учить! Но что нам оставалось, мы не хотели быть болванками на конвейере, который принимает в вестибюле еще небезнадежного больного, а на другом конце выплевывает его труп…
Поставил ссылку на статью «Синдром самообожествления» в качестве комментария http://blogs.7iskusstv.com/?p=79098
Комментарии к статье написали также
Майя 2018-04-05 22:47:40(925)
Элиэзер 2018-04-05 22:30:26(924)
Получил письмо из Израиля. Публикую его с небольшими сокращениями.
«Доля правды в приведенной заметке есть. Я тоже страдал, работая в израильской больнице, от несколько формального подхода, смены врачей и сестер, бесконечных анализов крови, не всегда оправданных… В Израиле я … веду амбулаторный прием больных, их обследование, диагностику и лечение почти всех болезней. Госпитализирую только для операций или сложной химиотерапии, да и то больных при первой возможности отпускают домой и приглашают на отдельные курсы лечения на один-два дня. Согласитесь, дома гораздо приятнее и легче жить, спать в своей комнате и т.п. И если я направляю в больницу, то заранее оговариваю, что именно нужно проверить и сделать. Поэтому никому не мешает смена врачей и сестер — больной знает, зачем он в больнице и знает, что это вопрос нескольких дней. Если же речь идет о тяжелом непонятном случае, то подключаются самые сильные врачи стационара — инфекционисты, кардиологи, невропатологи, и тогда очень важно именно проверить больного на разных приборах, а не вступать в напрасные разговоры и зря пугать неизвестным диагнозом…Думаю, в приведенном случае очень большую отрицательную роль играло незнание языка. Это создает у персонала иллюзию, что больной страшно тупой, и лучше просто исполнять назначения, не вступая в личное общение. Я помню, как один молодой врач написал в истории эмигранта: «Диагноз: Органический ментальный синдром. Больной не понимает иврит.»
Не знаю, какой поэт в мировом ранге М. Рыльский, но он будет бессмертен четырьмя своими строчками:
Ми працю любимо, що в творчість перейшла,
І музику палку, що ніжно серце тисне,
У щастя людського два рівних є крила.
Троянди й виноград, красиве і корисне.
Спасибо и за стихи Рыльского. Переведу как могу:
Мы любим труд , который перешел в творчество,
И пылкую музыку , что нежно сердце жмет.
У человеческого счастья есть два равных крыла:
Розы и виноград, красивое и полезное.
Дорогой Ефим!
До 1980 года у мировой медицины был один путь для совершенствования — выпуск как можно более квалифицированных врачей и медсестер. И здесь основное место в лечении уделялось анамнезу (сбору данных о болезни и жизни пациента). Авторами этого метода являлись ученые России с 17 века. Меня учили этому методу настоятельно и подробно. Моего сына уже не учили совсем. Естественно, благодаря этому методу советская медицина была лучшей в мире, еще и потому, что хороший сбор анамнеза способствовал и индивидуальному подходу к лечению.
С появлением доказательной медицины в 1980 году мировые медицинские авторитеты (сначала люди, потом организации) пришли к выводу что хороших врачей и медсестер надо готовить точно также, как электриков и строителей. То есть для врачей и медсестер нужны стандарты, или, что понятнее для завсегдателей Портала, СНИПы. Что в медицине исключает практически анамнез кроме родословной и результатов предыдущих исследований. Хорошо подготовленный электрик не подойдет к будке без резиновых сапог и перчаток. Точно так же врач хороший или медсестра не буду проводить манипуляцию, если она не продлевает жизнь, и/или улучшает качество жизни. А для этого не нужен анамнез, а нужны четкие стандарты, естественно, включающие и некоторые элементы анамнеза. И что интересно, такая стандартизация лечения привела к резкому продлению жизни (разница между СНГ и Западом более 20 лет). И нам приходится смириться с этим, пока кто нибудь не докажет, что метод Сент-Экзюпери тоже продлевает жизнь. Это-то может и удастся доказать, но научить этому методу можно только менее 1% врачей и медсестер. И поэтому на общую продолжительность жизни этот метод никогда не повлияет. И нам остается только уповать на то, что встречаются еще редко ХОРОШИЕ врачи и медсестры, и мы к ним попадем… Такие дела.
А вот и метод Сент-Экзюпери:
«Я верю, настанет день, когда неизвестно чем больной человек отдастся в руки физиков… Не спрашивая ни о чем, эти физики возьмут у него кровь, выведут какие-то постоянные, перемножат их одно на другое. Затем, сверившись с таблицей логарифмов, они вылечат одной-единственной пилюлей. И все же, если я заболею, то обращусь к какому-нибудь старику — деревенскому врачу, он взглянет на меня уголком глаза, пощупает пульс и живот, послушает. Затем кашлянет, раскурив трубку, потрет подбородок и улыбнется мне, чтобы лучше утолить боль. Разумеется, я восхищаюсь наукой, но я восхищаюсь и мудростью».
Большое спасибо, дорогой Сергей!
Не могу понять, почему в Гостевой исчез отклик Майи. Ну, не понравилось ей в больнице Нью-Йорка, так ведь это частное дело.
Дорогой Сергей Чевычелов!
Прошу Вас прочитать отрывок и, по возможности, высказать мнение. Буду Вам благодарен.