Эйнштейн не принадлежал ни одной религиозной общине. Только для пражской было сделано исключение, и то по служебной необходимости. Дело в том, что в Праге ему впервые предложили место ординарного (или полного) профессора. Человек в этой должности становился высокопоставленным государственным чиновником, что предполагало процедуру служебной присяги, во время которой необходимо было дать клятву на священной для данного претендента книге. Возможность государственного чиновника-атеиста тогда даже не рассматривалась. Вот и пришлось Эйнштейну вступить в еврейскую общину, о чем он со смехом писал своему бернскому знакомому медику Генриху Цанггеру (Heinrich Zangger, 1874-1957) 24 августа 1911 года.
В Берлине новому профессору Прусской академии наук стал ясен масштаб дискриминации, которой подвергаются еврейские ученые в немецкой академической среде. Он реально осознал, как трудно юношам и девушкам из еврейских семей поступить в университеты, какие барьеры нужно преодолеть молодым ученым-евреям, чтобы занять соответствующие их таланту научные должности. С этим он не мог мириться, но и путь ассимиляции, который избирали многие его соплеменники, был для него неприемлем. Желание сделаться «как все немцы» ученый называл «мимикрией» и осуждал со всей силой своего темперамента. Исключение он не делал даже для своей родни, включая жену Эльзу. Для него было ясно, что сами немцы в своем большинстве не готовы рассматривать еврейское меньшинство равным себе, поэтому усилия ассимилянтов не только жалки, но и бесполезны.
Немецкому политику, кандидату на пост президента от демократической партии Вилли Хелльпаху (Willy Hellpach, 1877-1955) Эйнштейн писал осенью 1929 года:
«Я вижу унизительную мимикрию достойнейших евреев, и мое сердце при виде этого обливается кровью»
Руководитель немецких сионистов Курт Блюменфельд писал своему шефу, президенту Всемирной сионистской организации Хаиму Вейцману об Эйнштейне:
«В основе его поступков лежит неприязнь к ассимилированным евреям».
В октябре 1929 года разразился страшный биржевой кризис на Уолл-стрит, ставший началом Великой депрессии.
Экономический кризис быстро докатился и до Европы, активизировав националистические и антисемитские движения и партии. Положение евреев стало весьма шатким. Эйнштейн не мог оставаться в стороне. По мере возможностей он старался поддержать соплеменников. В январе 1930 года он в черной кипе выступал в Берлинской синагоге, играя на скрипке в сопровождении хора. Деньги, собранные во время этого концерта, пошли на организацию помощи нуждающимся членам общины.
Отношение великого физика к остающимся в Европе евреям потеплело, его критика за попытки ассимиляции стала менее острой. Если раньше он рассматривал ассимиляцию как ошибку, то теперь понял, что она просто невозможна.
Желание сделаться «как все немцы» ученый называл «мимикрией» и осуждал со всей силой своего темперамента. Исключение он не делал даже для своей родни, включая жену Эльзу. Для него было ясно, что сами немцы в своем большинстве не готовы рассматривать еврейское меньшинство равным себе, поэтому усилия ассимилянтов не только жалки, но и бесполезны.