НИКТО НЕ ВИНОВАТ. Ч. 4. Да будет воля твоя! Гл. 11. Сотворивший меня.

11. СОТВОРИВШИЙ МЕНЯ

1.
Между соснами рыжими, и гранитом,
и высоким небом, холодным небом,
я сидел на озере, на Забытом,
седовласым, очень печальным дедом.
Было что мне вспомнить. Рыдали чайки,
занимался бледный рассвет июньский.
Где ты, Псиша-молодость? Хлеба пайки,
пайки счастья, нежности, берег узкий
в Комарово, девушка в джинсах синих –
это было вечность назад, не меньше.
Я прошёлся: пара следов лосиных,
куропатка, ягель. Такие вещи
замечая, вдруг понимаешь: поздно
сожалеть о чём-то. Глаза прикроешь,
а внутри под веками многозвёздно,
и Господь, Он рядом, как старый кореш.

2.
Три горьких НЕТ, печалясь, назови:
«НЕТ денег, НЕТ здоровья, НЕТ любви,
и страшно жить, и тяжело, и больно».
Задумайся об этом недовольно:
«Зачем всё так? За что нам этот мир?»
Как жаль, что на диване кошка м-р-р-р
мурчит и ничего не отвечает.
Но двадцать лет раздумий за плечами,
и дело, мой приятель юный, в том,
что мировой таинственный дурдом
не так уж плох, и есть ответ понятный.
Ты догадался, верно? Выплюнь мятный
комок жевачки! «Все вы мудаки, –
ты говоришь, – вы лжёте вопреки
тому, что все вы – злые обезьяны…».
Да, в этом доля правды, но нежданный
задам вопрос: «Вся жизнь и чехарда
чуднАя кем устроена?.. Ну да,
Он это всё без устали рисует.
Его мы здесь не называем всуе!»

3.
А гости выпивали, обсуждая
едва ли кем прочитанную Книгу.
В чай положив карельскую бруснику
(а лучше нет подкисленного чая),
я прикорнул в обнимку с батареей
(ещё и кот дремал на мне пушистый).
А друг-оратор, рассыпая искры,
кричал: – Отбор естественный! Скорее,
от шимпанзе в нас любопытство, кроме…
И люди раскрасневшиеся пили.
Но мне казалось: машет на балконе
крылами кто-то. Голубь?.. Или… Или…

4.
– Я Бога хороню! – рыдала ты.
И водочки стаканчик осушая,
добавила: – Да что там красоты!
Не дал здоровья – Бог неправоты!..
А я подумал: «Господи, смешная!
Нашла же повод! Умер. Ну и что?
А после возродится – Он же вечный!»
И вслух заметил: – Ангел мой, не то
ещё бывает в жизни, и никто
не избежал. Но, видимо, беречь мы
должны себя от глупостей, когда
нам доказать захочется, что двери
на небеса закрыты и звезда
одна глядит бездушная сюда.
А мы тогда… мы кто? Скорее, звери…
Ты перестала плакать и – о да –
Забудь! – сказала. – Бред! Всё ерунда!
Как хорошо, что кто-то в это верит!..

5.
От одного безумия к другому –
всё зыбко, переменчиво и кратко.
Послушно всё надмирному закону,
где беззаконья больше, чем порядка.

Но медный таз бедняги Дон Кихота
нам дорог всем и ныне почему-то,
и даже помнит, вне сомненья, кто-то
о бесподобной жизни Бенвенуто.

Всё-всё во власти сумрачной стихии, –
пока в нас нежно музыка врастает,
над головой туманности глухие
и метеоров гибельные стаи.

6.
Потому что прекрасна, мучительна и безнадёжна,
потому что шумят корабельные тёмные рощи,
тонкой-тонкой иголкой любовь прививают подкожно,
чтобы жить научиться значительно лучше и проще.

Но стихи умирают, и блёкнут картины, и льётся
дождь, пока набухает осенними тучами небо.
Слишком часто теряются даже венчальные кольца,
иногда не хватает обычного чёрного хлеба.

Потому что нельзя ничего до конца опровергнуть,
и шумят, и шумят корабельные тёмные рощи,
виноградными гроздьями звёзды высокие меркнут,
тихо тает огарок свечной дотлевающей ночи,
по зеркальной канве распускают лучи водомерки.