Автор: Сердечный перебой от боли, не от грусти
и под ногами дёрн так прочен и так груб.
Где влажный куст ручья, где разветвленье устьев,
где запах ночи, лепесток у губ?
Когда я почала железную ковригу?
А помнишь крупный шрифт поэмы о Петре
и детства круглый свет – под лампой зрела книга
и нежной желтизной мерцала на заре.
Колесный перестук сливается с «Полтавой»:
полки и взрытый прах и пылкий Шлиппенбах…
И нить моей судьбы вплелась в судьбу державы,
оставив вкус железа на губах.
Иерусалимская Антология Елена Игнатова
ОПАСНЫЕ ЗНАКОМСТВА
— С Довлатовым знакомиться не советую, — говорила мне подруга, подкрашивая и подправляя ресницы.
— Почему?
— Потому что не надо, — невнятно пояснила она, плюнув на тушь. — Человек опасный… Посидишь с ним вечерок… а потом он расскажет… что ты его любовница… или что триппер от тебя подцепил…
И широко раскрыла глаза, разглядывая себя в зеркало. Думаю, мои глаза раскрылись еще шире. У подруги была репутация легкомысленной красавицы, но я знала ее трезвый, цинический ум и прислушивалась к советам.
И избегала опасного знакомства, встречая Довлатова в общих застольях.
В 60-е годы многие молодые писатели нашли прибежище в детской литературе: сочиняли сказки, пьесы для кукольных театров, печатались в пионерских журналах. Так в Союзе писателей появились авторы историй про лягушат, пионеров, медвежат- авторы, которые хотели бы писать совсем о другом. О правде жизни — такой правде, чтобы у читателя почернело в глазах. Но они откладывали главный труд на потом или писали урывками, и в глазах чернело не у читателей, а у них самих — пили по-страшному.
В первый раз я увидела их компанию в ресторане Дома литератора: за сдвинутыми столами пировали громогласные, воспаленные, опасные люди. Рев, хохот и топот, доносящийся из их угла, перекрывали весь остальной шум.
— Кто это?
— Детские писатели.
Один из разгулявшихся троллей был Сергей Довлатов.
А через несколько дней я случайно встретила его на улице. Сергей шагал по раскисшему снегу с собакой на поводке, сосредоточенная печаль на его лице свидетельствовала о похмелье. Он был сумеречен и расслаблен, а собака суетилась, выбирая островки суши, однако двигались они вполне слаженно. Сергей всегда выглядел колоритно. И в тот раз: в коротком пальто и старых тренировочных штанах, с собакой ростом чуть выше его сапог, он походил не на начинающего писателя, а на актера Несчастливцева из пьесы Островского.
Я с благодарностью вспоминаю литературную атмосферу 60-х годов, с ее жестким делением на добро и зло, порядочное и непорядочное, со стойким неприятием всего чужеродного. Я любила писательские квартиры, где пахло книжной пылью, а на стенах висели картинки и фотографии. Снимки комаровской зимы, люди в добротных пальто и каракулевых шапках, немолодые, важные лица. Иногда в группе была Ахматова, грузная и величавая, как Екатерина II. Я любила небогатые застолья в этих домах и то, как гость одобрительно замечал: «Вполне интеллигентная селедка». И нескончаемые разговоры о борьбе правых и левых в Союзе писателей.
Правых возглавляли матерые, крепко пьющие комсомольские хулиганы тридцатых годов. Эти старики с фарфоровыми зубами и их окружение неутомимо враждовали с левыми. На пленумах и собраниях схлестывались молодые острословы, Эткинд, похожий на изрядно потрезвевшего Дон-Кихота, хрупкие поэты со склонностью к депрессии и прямодушные поэтессы — и племя коротконогих, задорных людей, всегда готовых к скандалу. Однако их борение обходилось без жертв и если напоминало «Дон-Кихота», то балет, где пируэты танцора отрепетированы и не мешают партнерам.
Но был в Ленинграде другой литературный мир — по-настоящему трагический и страшный. Не андеграунд, за носовым «н» которого чудится лондонская подземка с поездами и турникетами, — а настоящее российское подполье, подпол. В нем существовали талантливые, гиблые люди. Их могли не печатать или печатать, даже принять в Союз писателей — это ничего не меняло. Жизнь их была катастрофой, хотя со стороны напоминала фарс. С ними вы в любой момент могли оказаться в фарсовой ситуации.
Довлатов и его друзья принадлежали к числу таких людей…
….
Он был весел, предложил выпить и рассказал очередную байку. Заночевала у него приятельница. Утром мама увидела пальто, услышала женский голос за дверью и захотела узнать, кто гостья Сергея.
— А мы все не выходим… Тогда она постучалась и спрашивает, — Сергей изобразил низкий голос с тягучей интонацией: — Сережа! Вам с блядем не нужно зеленого горошку?
Его отношения с подругами и поклонницами были таинственны. Незадолго до отъезда в доме стали появляться тихие, миловидные девушки.
….И сам энергично принялся за дело. Похвастался, что в ОВиРе его принимают без очереди, с оформлением никаких проблем.»Да, видел вашу Ухарину, она ничего себе, глазки строит». Ему она строила глазки, а мне задала задачку: нужна справка, что Улевские жили в Жамках, что Исай брат моей матери и т.д. Кто мне даст такую справку?
— Пишите в Гдов, Львов, Могилев… в общем, смотрите по карте. В местах, где были немцы, архивы не сохранились, — сказал Довлатов.
Сергей смотрел смущенно и внимательно, и я вдруг поняла, что не увидимся мы в Вене, да и вообще, неизвестно, увидимся ли. И что он это знает.
— Минск, Пинск, Двинск… — сказал он на прощание. — Звоните, ребята. И не тяните, ладно? Счастливо!
…Мы уехали в Судак — к друзьям. Они относились к нашей авантюре как к приступу болезни, о котором лучше забыть.
….Поход к генералу Гранитову. Потом Москва, министерство в каком-то вавилонском зиккурате: гранитный цоколь, бронзовые гербы, потолки с лепниной и кислый запах пыли, сырой одежды и безнадежности. Меня принял очень симпатичный человек. Улыбался, просматривая мои бумаги, и одновременно слушал. Именно слушал, а не цепенел, как Вий, и не крыл матом. Все в нем было симпатично: яркий галстук, молодежная стрижка, открытая улыбка. Даже золотой зуб ее не портил.
….
— Недавно Олег из нашего отдела был в Нью-Йорке. Говорит, все знакомые очень изменились за эти годы. Но особенно его поразил Сергей. Он сказал, что Сергей, — она подняла глаза и улыбнулась, — показался ему самым нормальным из всех, кого он там видел.
:::::::::::
У Е.Игнатовой и проза есть. Cтранной показалась эта проза, imho. Оскомину набившее, модное сейчас описание 60-ков.
Елена Игнатова. Сердечный перебой от боли, не от грусти…