Николай Мотовилов. Классификация литературы о Катастрофе. 2д Виды литературы о Катастрофе. 5) Художественная литература

С разрешения автора

Художественная литература занимает в изучении истории особое место: она выполняет одновременно информационную и воспитательную функции[1]. Художественная история Катастрофы тем более важна, что она начала составляться задолго до первых научных исследований, одновременно с публикацией первых документов и свидетельских показаний.

Первые литературные отклики на преследования евреев появились в Германии, точнее, в немецкой эмиграции («Смерть за отечество» Э. Вайнерта, «Испанская инквизиция» И. Бехера, «Профессор Мамлок» Ф. Вольфа и, в особенности, «Семейство Опперман» Л. Фейхтвангера). Лирика, отражающая тему Катастрофы, после войны была собрана в однотомник “Welch Wort in die Kälte gerufen”.

Поголовное уничтожение, начавшееся вместе с нападением на СССР, отразилось в произведениях советской литературы («Ров» И. Сельвинского, «Отче наш» В. Катаева, «Старый учитель» В. Гроссмана, упоминания об убийствах евреев в некоторых статьях А. Толстого, в «Непокоренных» Б. Горбатова, позже – в «Молодой гвардии» А. Фадеева). Почти без исключений, еврей в этих произведениях изображался как жертва. Между тем, еще 24 августа 1941 г. Михоэлс сказал: «Нет больше сил и смысла быть только объектом насилия, только жертвой»[2]. Об активном участии евреев в борьбе с гитлеризмом, в том числе и на фронтах, регулярно писала только «Эйнигкейт», недоступная большинству советских читателей. Единственным, кто тогда затронул эту тему, был Эренбург (да еще, но уже после войны, В. Некрасов) – см., например, его статью 1942 г. «Евреи»[3]. У Эренбурга мы находим первое, изложенное в форме рассказа, свидетельство о еврейском Сопротивлении в Европе – «Конец гетто» («Новый мир», 1944 г.). Этот «рассказ», очевидно, написан на материале частично каунасского (образ Когана, прототипом которого был И. Виттенберг), частично белостокского гетто. Он был перепечатан в сборнике «Рассказы этих лет», но ни в одно собрание сочинений Эренбурга не вошел.

После войны художественное изображение Катастрофы еще некоторое время продолжалось. Почти одновременно читатель увидел картину массового уничтожения евреев в Киеве (у Эренбурга) и в Лиепае (у Лациса); Эренбург, кроме того, описал уничтожение евреев в Освенциме («Буря»). Затем наступила эпоха замалчивания не только еврейского Сопротивления, но и Катастрофы в целом, прерванного лишь в середине 60-х гг. публикацией «Бабьего Яра» А. Кузнецова и еще раз в конце 70-ых гг. романом А. Рыбакова «Тяжелый песок» (обе книги вышли с большими цензурными сокращениями). Между тем, в Польше выходили книги Анджеевского, Налковской, Выгодского, Хлаеко (до его эмиграции) и в германоязычных странах – Н. Закс, Целана, на Западе – Э. Визеля, П. Леви, Зингера. Визель, кажется, первый заговорил вслух о проблеме, возникшей после окончания войны – о проблеме непонимания: «Вне стоявшие» не могли понять уцелевших узников Катастрофы, уцелевшие уже не могли нормально воспринимать мир, общество не могло оставаться тем же и исповедовать ту же систему ценностей, что и до Катастрофы. «Теперь, – пишет он, – о Катастрофе станут говорить долго. Или не будут говорить вовсе. Во всяком случае, недолго. Другие факты, новые разыскания привлекут наше внимание»[4]. Это было написано в 1967 г. К счастью, забвения не произошло, в частности, потому, что в том же году угроза повторения Катастрофы, но в другом месте, стала вполне реальной.

Последние 20-30 лет, казалось бы, положили конец заговору молчания вокруг Катастрофы, и художественная литература о ней должна была, казалось бы, достичь новых высот. Действительно, кое-что было издано посмертно (Гроссман) или переиздано без цензурных искажений (Кузнецов, Рыбаков, Анна Франк), «Тяжелый песок» появился даже на телеэкране. Но к тому времени старшее поколение уже сошло со сцены, о Катастрофе писали люди, бывшие тогда детьми, они могли передать факты, но не могли осмыслить их по-новому, да и общий уровень литературы, по крайней мере, в Европе и Америке, заметно упал. Поэтому за последние годы на тему Катастрофы не было создано равного написанному в 40-е и 50-е гг. или хотя бы в 60-е и 70-е гг. В сборнике «Опечатанный вагон» (2005), для которого были отобраны лучшие или наиболее характерные, по мнению составителей, стихи и рассказы о Катастрофе, из 49 произведений только два датированы 90-ми годами, да и то одно из них – Ю. Винер – написано, видимо, значительно раньше.

Разумеется, художественная литература должна быть включена в курс истории Катастрофы. Что именно и в каком объеме – зависит от характера курса, состава учащихся и страны преподавания. Целесообразно было бы, например, для русской школы брать произведения о событиях в СССР, для польских – в Польше и т. д. Однако есть две книги, которые необходимо включить во все курсы и в полном объеме – «Семейство Опперман» Фейхтвангера и «Медальоны» Налковской.

[1] Я. Орон. Скорбь познания. – Иерусалим, 2005. Стр. 82.

[2] «Правда», 25.08.1941.

[3] И. Эренбург. Война. – М., 1943. Стр. 224-226.

[4]Э. Визель. Я пишу, чтобы понять и быть понятым. – В кн.: Опечатанный вагон. – Иерусалим-Москва, 2005. Стр. 54.