«Неотложка»: несколько эпизодов из жизни.

Я училась на последнем курсе мединститута, на носу были госэкзамены, но одновременно я еще подрабатывала на «неотложке». «Неотложка» размещалась на ул. Мархлевского, как раз напротив бывшего доходного дома Страхового общества «Россия».
На этой работе произошло мое знакомство с художником Иосифом Игиным. Конечно, я слышала это имя, у меня был даже художественный альбом с его шаржами, но я никогда не думала, что придется узнать его ближе.
Однажды поступил срочный вызов: «плохо с сердцем». «Поезжайте к Игину» — сказала мне медсестра.
Когда я приехала по адресу, то в квартире застала компанию подвыпивших людей. Меня шумно приветствовали, какой-то мужчина в совершенно расхристанном виде стал протягивать мне рюмку (как потом выяснилось, это был известный карикатурист И.С. из «Крокодила»).
Одного взгляда на больного было достаточно, чтобы оценить серьезность его состояния: бледный, губы синюшные. И тут, я не знаю как, у меня вырвалось: «Выйти всем к чертовой матери!».
Позже Игин любил рассказывать, представляя меня своим друзьям, о том, как «этот детеныш» (указывал он на меня) посмела так сказать.

Игин жил на Сретенском бульваре, недалеко от метро «Кировская». Квартира представляла что-то вроде мансарды наверху, к которой надо было забираться по крутой лестнице. Каких- то примет устроенного быта в ней заметно не было. Но его дом был открыт для всех. У Игина было много друзей и знакомых. А сколько среди них было именитых!
Там я познакомилась с Лидией Либединской, которая подарила мне свою книжку «Зеленая лампа».
Там однажды я встретила Корчного. Шел международный шахматный турнир. Не помню, с кем играл Корчной. Игин, сам хороший шахматист, болел за Корчного, очень волновался и с нетерпением ждал его после окончания игры. Наконец, Корчной приходит. Игин к нему бросается: «Витя, ты выиграл?» На что Корчной с непередаваемой интонацией отвечает: «я хотел…».

Когда я только пришла на «неотложку», то обратила внимание, что в разговоре медсестры по телефону или с врачом (а нас дежурило двое) повторялась фамилия Игин. Игин часто звонил в «неотложку», вызывал врача, но это, как я потом поняла, не были вызовы по медицинским показаниям. Ему просто требовалось общение. А кто еще мог ему составить компанию ночью?
Так врачи «неотложки» попали в его ближний круг.

Буду откровенной. На встречах с Игиным не обходилось без горячительных напитков. Игин любил коньяк, и когда находились собеседники, которые ему нравились, то беседы затягивались до утра. Когда он спал и спал ли он вообще, я не знаю. Он всегда был бодрым, расположенным к общению. И, что более важно, я не видела ни разу Игина в состоянии опьянения. Как-будто алкоголь не действовал на него.

В то время он работал над рисунками к эпиграммам Михаила Светлова. Он много о нем рассказывал, показывал шаржи, сделанные ранее на него. Как-то рассматривая их, я сказала, что на одном рисунке Светлов напоминает мне Вольтера с его сардонической улыбкой (как у скульптуры Гудона). Игин воззрился на меня с удивлением и сказал, что этого сходства он и добивался.

Один раз он позвонил мне домой и попросил придти. У меня не было настроения, но как я могла не пойти, это же был Игин!
«Как вы себя чувствуете?» — произнесла я казенную фразу. Он как-то дернулся, лицо перекосило гримасой.
Я: «Иосиф Ильич, что с вами?»
Он: «меня передергивает от банальности твоего вопроса».
Он чувствовал малейшую фальшь и не терпел пошлости. Его взгляд был таким испытующим, что казалось, он видит тебя насквозь. И глядя на шаржи, вспоминаешь его слова, что «шаржи больше похожи на оригинал, чем просто портрет».

На работе случалось всякое. Однажды поступил вызов от очень известного писателя и литературоведа А. Вообще-то, его обслуживала ведомственная поликлиника, но в этот раз что-то там не сработало, и вызвали районную «неотложку».
Дверь мне открыла высокая статная дама (как потом я узнала, жена А.). В руках она держала тонометр (аппарат для измерения кровяного давления). Прямо с порога мне был учинен допрос: какой институт я окончила, у какого профессора я училась, какой у меня стаж и опыт работы и прочее.
Когда меня, наконец, допустили до пациента, она стала выяснять, что я собираюсь делать, какие уколы, что за лекарства я буду вводить, механизм их действия. Чтобы разрядить обстановку, А. стал рассказывать смешную байку про какого-то писателя, но мне было не до смеха. Сделав укол в «мягкое место» (все-таки она позволила), я попрощалась и уехала… к Игину. Вот где я дала волю своим чувствам, все ему рассказав.

Прошло какое-то время, и вдруг Игин мне говорит, что он на днях встретил А., но руки ему не подал. У них был разговор. Игин высказался в том смысле, что молодой врач вовсе не равнозначен плохому. И напомнил ему, что Лермонтов в 27 лет был гением (А. — лермонтовед). Что тут говорить, возможно, сравнение не самое корректное. А если посмотреть на этот инцидент с высоты прожитых лет и врачебного опыта, то каюсь, я допустила ошибку, рассказав Игину об этом эпизоде.

Я окончила институт и получила распределение на работу участковым врачом в Новогиреево. С «неотложки» я ушла и больше Игина не видела. А спустя год я узнала о его смерти.

Как я жалею сейчас, что мало ценила и мало дорожила общением с ним. Это был человек высокой культуры и огромного таланта. А какой он был изумительный рассказчик! Если бы его рассказы записывать в то время!
Но в молодости все мы заняты и поглощены собой. Кому интересна чужая жизнь? Я не знала его биографии, не расспрашивала никогда о его жизни. Только с возрастом начинаешь критически осмысливать прошедшие годы, и тогда наступает раскаяние и горечь от невосполнимых потерь. Но в утешение приходят слова Жуковского:

«О милых спутниках, которые наш свет
Своим сопутствием для нас животворили,
Не говори с тоской: их нет,
Но с благодарностию: были».