ДЕГРАДАЦИЯ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКИ — 13

«КЕЙНСИАНСКАЯ  РЕВОЛЮЦИЯ» (продолжение)

 

Карьера, которой могло не быть

Жил-был в Америке один профессор.  Учил студентов, писал книги… все, как обычно.  Не скажешь, что плохим был экономистом, но ничего выдающегося не совершил.  Уже пятьдесят стукнуло, а он так и пребывал на уровне средней посредственности.  Нет, пожалуй, выше средней.  Выпустил книгу «Теория бизнес-цикла» (1927), издал учебник «Принципы экономики» (1928).  Получил грант за это и съездил в Европу, завязал там какие-то профессиональные связи…  В 1937 г. даже получил приглашение преподавать в Гарварде…

К циклам был у него особенный интерес, ну и что?  Мало ли у кого еще был такой научный интерес?  Выдвигал идеи о том, как бороться со спадами и безработицей…  Да кто только не выдвигал своих идей на эту тему!  Идей было, хоть отбавляй…  Появилась в Америке «Общая теория» Кейнса…  Имея на сей счет свои идеи, написал на нее скептическую рецензию…

Но уже поползли слухи о том, что в Европе началось что-то вроде эпидемии.  И вышло, что первым американцем, кто подцепил этот вирус и принес его на родную почву, оказался наш профессор.  Новая болезнь позднее получит название  кейнсианства.  Не пройдет и полгода после отрицательной рецензии, как отношение профессора к книге Кейнса совершит поворот на 180 градусов.

Залежалый, но свежеразогретый пирожок имел имя: Элвин Хансен (1887 – 1975).  Придя в Гарвард, первым делом он повел семинар для студентов-выпускников, где начал пропаганду нового учения.  В числе слушателей были Пол Самуэльсон, Джон Кеннет Гэлбрейт, Джеймс Тобин…  Какие имена!  Всех их (и еще многих) обратил Элвин Хансен.  Он стал главным разносчиком кейнсианства в Америке.  И начал развивать идеи Кейнса.

В 1938 г. Хансен написал книгу «Полное восстановление или стагнация?». Подобно тому, как одно время Н. Бухарин был «левее Ленина», Хансен был «левее Кейнса».  Из краткосрочной модели «Общей теории», он исхитрился вывести положение о «вековой стагнации».  Похоже, что на пожилого экономиста большое впечатление произвел факт нескончаемой Великой Депрессии, и он задумался.    Не глубоко, зато и не надолго.  Американская экономика никогда не оправится от депрессии, доказывал он, потому что все резервы роста – включая технологические инновации и рост населения – уже исчерпаны.  Это потрясающе — откуда человеку знать такие вещи?  Ну как это «откуда» — методом исключения.  В чем может быть причина?

За год до появления книги Хайнсена случилась депрессия внутри депрессии[1] как итог политики Нового Курса.

Винить свободный рынок никак не получалось, а винить политику правительства никак не хотелось.  Остается одно: резервы роста исчерпаны…   Выхода нет без вмешательства государства в виде бюджетно-дефицитных затрат, делает Хансен глубоко научный, хотя и несуразный вывод…

Хансен часто выступал со свидетельствами в Конгрессе, отстаивая необходимость дефицитного финансирования расходов правительства. Он был консультантом при составлении Акта о полной занятости 1946 г. и «пробивал» в Конгрессе этот бессмысленный закон.  В конце концов, сам он стал советником Федерального Резерва, Минфина в правительстве Рузвельта и пр.  Везде он предлагал меры, которые казались ему адекватными, — тратить и тратить.  Сомнений он, как видно, не знал.

Хансен явился главным мотором «кейнсианской революции в Америке.  И что же такое – «кейнсианская революция»?  Это переворот не в науке, а в мозгах академической братии и столпов общественного мнения.  Критика Хэзлитта и многих других была основана на положениях классической политэкономии, которую Кейнс как бы преодолел, и потому  не могла переубедить тех, кто никогда не читал классиков.

Элвин Хансен представляет собой архетип академического экономиста нового типа.  Такой берется предлагать крутые меры и отстаивать сомнительную политику, не зная конкретной экономики и не понимая того, что происходит со страной.

Высшим теоретическим достижением Хансена было его соавторство с Хиксом в изобретении кривых IS- LM  (изощренные построения ради претворения идей Мастера в конкретные меры государства).  Это был его вклад в «ублюдочное кейнсианство», которым пришлось пожертвовать в 70-х годах, чтобы спасти реноме основоположника.  Кривые попали во все учебники экономики, да там и остались, обеспечив Хансену бессмертие.  Хикс принес свое mea culpa, но про Хансена таких сообщений найти не удалось.  Ни о чем я не жалею, трата-та…

*    *    *

В дни моей молодости говорили:  то, что было бы глупо сказать, можно спеть.  В современной экономике для этого есть математика.  

(Рональд Коуз)

«Отец современной экономики»

Так называли иногда Пола Самуэльсона.  В определенном смысле, заслуженно.

Фриц Махлуп как-то заметил, что экономика похожа на физику, только материя у нее разговаривает.  Сделать экономику совсем подобной физике – единоличная заслуга Пола Самуэльсона. Правда, пришлось пренебречь спецификой изучаемой «материи».  Не взирая на то, – а скорее, благодаря тому, — сказанное свершение стало первым из трех его крупнейших достижений.

Пол Самуэльсон (1915 – 2009) был человеком блестящего ума и огромных способностей.  Он поступил в Чикагский университет в 16 лет, в самом начале Великого Обвала, и получил там бакалавра, а доктора – уже в Гарварде, в 1941 г.  На основе своей докторской он написал математическую книгу «Основы экономического анализа» (1947).  Труд этот оказал громадное влияние на дальнейшее развитие экономической науки.  Языком экономики окончательно стала математика.

Еще в 1936 году Хайек, выбранный президентом Лондонского экономического клуба, выступил с Президентским обращением, которое потом стало его эпохальной статьей «Экономическая теория и знание».

«Я уверен, многие относятся с раздражением и подозрительностью к присущей всему современному равновесному анализу общей тенденции превращать экономическую теорию в раздел чистой логики», — сказал тогда Хайек о тенденции к математизации экономики.  Он допускал, однако, что этот процесс может принести науке известную пользу – при надлежащем применении.  Попыткам формализации нужно позволить идти дальше, продолжал Хайек, пока они не приведут к окончательному отделению этого раздела логики от обычной экономики.  Это будет означать «возвращение на законное место исследований причинных процессов».

И вот — «Основы экономического анализа» Самуэльсона.  Это была первая в истории экономической мысли попытка изложить экономику по-евклидовски, выводя из нескольких постулатов последующие теоремы, а из них — все остальное.  Все насквозь математизировано.  Следует признать, что попытка удалась – в смысле той цели, какую поставил себе автор.  В основе всего трактата лежат две базовых гипотезы: максимизирующее поведение (полезности — для потребителей, прибыли — для производителей) и достижение устойчивого равновесия во всех сегментах и экономике в целом.

В конце своего предисловия к расширенному изданию 1983 г. Самуэльсон сформулировал свой тогдашний замысел так: создать «общую теорию экономических теорий».  Так ее и воспринял академический истеблишмент.  Кейнсианство, соединенное с неоклассической теорией!  Плюс идеал математизированного знания!  Все.  Синтез ведущих направлений уже состоялся, чего еще желать?  Мэйнстрим экономической науки создан и запущен.

Куда завело  науку это главное течение? Если кто еще не знает: за два-три поколения это течение воспитало массу профессоров-невежд, включая пару нобелевских лауреатов.  Еще в 1959 г. Кеннет Боулдинг писал: «Так как, в некотором смысле, математика содержит все теории, она не содержит не одной.  Это язык теории, но он не дает нам содержания».

С поставленной задачей Самуэльсон справился блестяще, и мир получил…  Что получил мир?

Отвечает Макклоски: «Это был блестящий образец французского рационализма, обещавший построить экономическую науку на аксиоматической основе.  Книга не содержит никаких фактов об экономической действительности…  В свете новой зари казалось, что наука экономика может стать тем, чем она всегда хотела быть, — “социальной физикой”.  В последующие 40 лет диссертация Самуэльсона была преобразована в программу обучения студентов по всей Америке, вытеснив местные традиции прагматической экономики в университетах Чикаго, Калифорнии (Лос-Анджелес), Вашингтона и других».[2]  Революция формализма совершилась!  Не возврат к исследованию причинных процесссов состоялся, а уход от такого исследования.

Скоро эта исследовательская программа пересекла границы США.  Новую моду подхватили европейцы, и  на первый план выдвинулись голландцы, развивая «новую игру».  Со стороны эконометрики пионером стал Ян Тинберген,[3] а Тьяллинг Купманс в 1957 г. отстаивал отделение теории от наблюдения «ради защиты обоих».

«Новость в том, — продолжает Макклоски, — что программа провалилась, и все больше экономистов начинает это понимать.  Из двойного триумфа математической экономики и эконометрики наука не узнала практически ничего, если “узнать что-то” означает понимание того, как работает реальная экономика».[4]  Это не значит, что экономическая наука не развивалась, продолжает она.  Сегодня мы знаем намного больше, чем знали в 1947 г., но только не благодаря формалистской программе, запущенной Самуэльсоном.

«Если отдать полную справедливость этой программе и многим блестящим головам, процеженным ею и отфильтрованным от серьезной научной работы, мы узнали отрицательную теорему: великие социальные вопросы не могут быть решены, стоя у классной доски.  Снова и снова в последние 40 лет экономисты начинали верить, что некая теорема даст объяснение реальному миру.  Но это не работало.  Если кто-то докажет у классной доски, что  ожидания “рациональны”, и потому центральный банк не может управлять бизнес-циклом, через месяц кто-нибудь другой, используя слегка измененную систему допущений, докажет, что центральный банк может управлять бизнес-циклом…  И опять, стоит экономистам узнать, что профессор X смог показать статистически, на основе официальной статистики, что денежное предложение детерминирует ставку процента, как через пару месяцев профессор Y покажет обратное, да на том же самом наборе  статистических данных.

Поиски в гиперпространстве возможных допущений оказались  пустой тратой времени, если не считать подтверждения тому, что это пустая трата времени».[5]

*    *    *

            Для чего, в сущности, Самуэльсон захотел перевести язык экономических рассуждений на язык математики?  Намерения были самые благие.  Было стремление элиминировать влияние неясности или двусмысленности употребляемых слов, а также присутствие в рассуждениях неявных, подразумеваемых допущений – всего того, что рассуждающий экономист нередко считает «само собой разумеющимся», и т.п.  Язык математики требует четкости, он вынуждает аналитика продумать и осознать все свои неявные допущения, претворяя их в набор формул.

Разумные и правильные соображения.  Только вышло все почему-то с точностью до наоборот.  Да как же так?

Имени товарища Прокруста

Известно ведь, что использование математики превращает словесное говорение в строгую науку!  «В каждом знании столько истины, сколько в нем математики», — сказал Кант, что ли…  Ну и действительно, в книге Самуэльсона оказалось столько истины, сколько в ней математики.  Но и не больше.  Можно вспомнить по случаю другого знаменитого немца: «Теория суха, мой друг, но древо жизни вечно зеленеет»…

Язык математических моделей предъявляет свои требования.  Например, функции должны «вести себя хорошо» в математическом смысле, пространство решений должно быть выпуклым…  И многое, многое другое.  Иначе результаты могут оказаться неопределенными — ожидаемая точность и однозначность не будет обеспечена.  Да и не это главное: и с отсутствием выпуклости можно управиться, и с «неприличным поведением» некоторых функций.  Важнее другое: чтобы втиснуть экономическую реальность в уравнения, нужно пренебречь  множеством вещей, которые эту реальность характеризуют.  Именно по причине строгости математического языка!   Об этом (в частности), говорил Хайек в своей Нобелевской лекции.

Всякий непредубежденный человек понимает, что реальный мир есть система сверхсложная.  Многое можно выразить математически, кроме одного, и это — принципиальная несводимость человеческого поведения к единообразным правилам и однозначным формулировкам.   Это – свободный выбор индивида, который обладает такой информацией о своей ситуации, которая не известна никому, кроме него (главный тезис статьи Хайека «Экономика и знание»).

Реальный мир был упрощен, он был осушен от всяких жизненных соков.  В системе Самуэльсона человек — действующий и свободно  выбирающий — пропал начисто.   Подразумеваемое действующее лицо здесь – что-то вроде робота, который реагирует на внешние раздражители, как собака Павлова.  Реакции его детерминированы и предсказуемы.  В лучшем случае он ищет средства для достижения целей, не им самим поставленных.

Субъективный аспект поведения индивида, его свобода выбора — все осталось за скобками.  Человек стал математическим уравнением.

Не менее существенно то, что из системы Самуэльсона напрочь выпали рыночные институты.  Они и возникли ведь из-за отклонений реального рынка от идеального состояния, а лучше сказать, от несоответствия реальности — схемам, придуманным для описания этой реальности (таких как совершенная конкуренция и равновесие).  К несчастью, они очень, ну очень плохо вписываются в мир формальных моделей.

Стремление к строгости описания обернулось безнадежным упрощением описываемой системы.  Экономическая система Самуэльсона есть мир без институтов и человека.  Исходная идея Самуэльсона оказалась интеллектуальной ловушкой, в которую угодили целые поколения экономистов.

«Лучшие умы в экономике были сбиты с толку и вовлечены в интеллектуальную игру с практической отдачей шахмат или лото, — пишет Макклоски. —  Вместо тех, кто знал бы, каким образом в Швейцарии развилось банковское дело или почему экономический рост Британии замедлился сто лет назад, экономические факультеты выпускают ученых невежд.  Они плодят макроэкономистов, которые не прочли и страницы из Кейнса, и творцов политики, которые не понимают, что происходит с экономикой».

 

 «Великий Неоклассический Синтез»         

Это стало другим достижением Самуэльсона.  ВНС явился миру на страницах его знаменитого учебника «Экономика.  Вводный анализ».  Материал изложен  блестяще.  Даже сегодня, когда она давно устарела, чтение книги местами доставляет удовольствие.  Самые сложные вещи автор умеет объяснить доходчиво и изложить живо.  К чести его нужно отметить отсутствие навязчивой дидактики, подчас характерной для учебников.  Самуэльсон нередко представляет несколько различных точек зрения на одну и ту же проблему, анализируя их одну за другой и показывая, какая из них «ближе к истине».

Неудивителен громадный успех книги.  За первым изданием 1948 г. последовали около 20 переизданий, а также переводы чуть ли не на 40 других языков.  Многочисленные достоинства учебника – не в последнюю очередь, литературные — сделали его необыкновенно влиятельным.  Посредством учебника Самуэльсона широчайшие массы читателей  знакомились с новомодным кейнсианством и обращались в новую веру.

Учебник явился кейнсианством «для чайников».

Книга стала «коллективным агитатором» и «коллективным организатором» кейнсианства на несколько поколений.  Вот это и стало третьим – пожалуй, самым великим достижением – Пола Самуэльсона.  С этой книгой кейнсианство вошло в каждый дом.

«Основы» стали программой обучения для старших курсов, а повсеместной программой начального обучения экономистов явился именно учебник.  Таким образом, новоявленный студент начинает с кейнсианства, да им же и кончает.

*    *    *

А что же с неоклассическим синтезом?  Похоже, получился своего рода трюк.  Уже не раз говорилось, что макроэкономика повисает в воздухе без микроэкономической основы.   Провозглашение ВНС должно было означать, что в результате синтеза новейшая экономическая теория обрела необходимую полноту.  Но как это было сделано?

К изложению начал микроэкономики – спрос и предложение — Самуэльсон приступает лишь где-то в середине учебника, после изложения основ кейнсианства.  А отведенный для этого листаж составляет не больше трети объема книги.   Микроэкономика попадает в уже готовый кейнсианский контекст.   Микроэкономические силы могут работать только в рамках макрорегулирования.  Синтез оказался подгонкой микроэкономики к кейнсианству.

И прежде, и теперь вопросом остается: «до какой степени рыночную экономику можно рассматривать по-настоящему как саморегулирующуюся систему», — писал Аксель Лейонхуфвуд в статье «Провалы эффективного спроса» (1973).[6]  И далее: «Существует неуклюжий союз между микроэкономикой и макроэкономикой, и обобщенная экономическая теория распадается пополам».

Так называемый Великий Неоклассический Синтез объединил Нео-Вальрасианскую теорию определения цен и Кейнсианскую теорию безработицы, пишет Лейонхуфвуд.  Этот синтез есть источник путаницы для учителей, как и для  студентов, изучающих современную экономику.  «Несмотря на несколько разных попыток сделать, чтобы разрыв между микротеорией и макротеорией выглядел убедительным для новых поколений студентов, микро – макро различие остается существенным — между моделями с совершенно координированными решениями и моделями, где один или несколько рынков достигают таких вещей лишь случайно.  Оба набора упражнений называют “теориями”, но в реальном мире не может быть экономической системы, для которой обе одновременно справедливы».[7]

Первый класс моделей – это на основе «общего равновесия» Вальраса, где все цены определяются одновременно в состоянии всестороннего равновесия.  Вопрос о том, как достигается такое состояние, практически не стоит.  Второй класс – учение, восходящее к австрийцам, о том, что главное происходит в неравновесных состояниях.

*    *    *

Все это – на уровне чистой теории.  А чему практически учить студентов?

Роберт Лукас[8] где-то заметил, что в начале 70-х студентов учили по понедельникам и средам одному (в курсах микроэкономики), а по вторникам и четвергам – другому (в курсах макроэкономики).  Как бы связующим звеном являлся рынок труда.

По (нео)классической теории, рынок труда находится в конкурентном равновесии, то есть, полная занятость является нормой.  Отклонения от равновесия могут иметь место, в основном, от действия внерыночных факторов.  Например, борьба профсоюзов за повышение зарплаты выше рыночной величины или законы, которые закрепляют ставки зарплаты, выводя их из зоны действия сил спроса и предложения.

По Кейнсу, как все знают, нормой является равновесие при неполной занятости.  Оно порождается изнутри рынка — нарушением координации между инвестициями и сбережениями (что уменьшает эффективный спрос) или тем, что сами рабочие противятся понижению номинальной зарплаты.

То, что получило название «денежной иллюзии».  Рабочие якобы заботятся только об уровне номинальной зарплаты, не понимая, что их уровень жизни зависит от реальной.  Поэтому для предотвращения нарушений равновесия нужна инфляция, и здесь не обойтись без фискальной политики государства.  Все это Самуэльсон воплотил в математическую форму и, как мог, обосновал идею об обратной зависимости между безработицей и инфляцией.  Эта идея стала, как говорят, «интервенционистским консенсусом».

Но с рынком еще не все было закончено.  Можно ли полагаться на автономию частного сектора даже в отведенных ему рамках деятельности?  Конечно нет.  Ведь рынку свойственны многообразные провалы, они лежат в его природе – это стало темой других работ Самуэльсона.  Он оказался одним из ведущих «провальщиков рынка».  Его фигуру мы видим у самых истоков этого массового помешательства 60-70 гг., во многом обязанного именно ему теми формами и той интенсивностью, какие имели место.  (Джеймс Бьюкенен назвал этот период потерянным десятилетием).

*    *    *

Такой вот получился, понимаете, неоклассический синтез, понимаете…  Принципы Милля оказались перевернутыми с ног на голову.  У него норма — laissez faire, а причины для вмешательства государства перечислены поштучно.  В новой экономике Кейнса – Самуэльсона государство держит постоянный контроль над экономикой, а силам рынка отведена вспомогательная роль работника под присмотром менеджера-государства и по правилам, установленным оттуда же.

Кейнс просто не доверял рынку, считая его регулирующую силу немощной.   Самуэльсон опустил рынок до статуса функционального придатка к политике государства.

Великий Неоклассический Синтез оказался конструкцией двухэтажной экономики при главенстве верхнего этажа над нижним.  Принципы микроэкономики послужили здесь не столько концептуальной опорой, сколько декоративными подпорками ради создания видимости полноты теории.  Потемкинская деревня.  За интригующими витринами, под вывеской  Великого Неоклассического Синтеза прятался плод этого «синтеза»…  И как же стал называться этот плод?  Вот именно: Нео-кейнсианство.

*    *    *

Правда, Самуэльсон признает, что система “непричесанного индивидуализма” привела к быстрому материальному прогрессу.  Но тут же спохватывается и перечисляет стандартные антирыночные обвинения: разбазаривание ресурсов, неравенство доходов, политическая коррупция, замена “саморегулирующей конкуренции всепоглощающей монополией”.

Короче, весь джентльменский набор предрассудков, издавна взятых (у Маркса — Энгельса) на вооружение левой пропагандой.

Но ведь все правда…  Ну, не все, не все…  Приписывать грех политической коррупции свободному рынку – пожалуй, перебор.  И монополии, да еще «всепоглощающие» – тоже большей частью есть продукт деятельности именно  государства, раздающего привилегии группам организованных интересов.

Но разбазаривание ресурсов,  неравенство доходов, и прочие прелести – все это не выдумки.

Чем же вы недовольны, товарищ?  Мы недовольны хитрой расстановкой акцентов.

Попробуем так: при всей справедливости многих антирыночных обвинений, и несмотря на все это, имел место быстрый материальный прогресс, повышение уровня и качества жизни для всех классов населения.

Все те же слова, только выстроены по-другому.  И от этого задача экономиста выглядит так: объяснить нам, почему свободный рынок, имея 33 порока, мог реально обеспечить небывалый прогресс при минимальном участии государства.

У Самуэльсона же задача экономиста — объяснить, почему рынок не может работать без государственного вмешательства.  Ради этого было  необходимо все поставить с ног на голову.

Острый ум, глубокие аналитические способности, мастерское владение материалом, блестящее дарование писателя – и абсолютно некритичное принятие предрассудков относительно всемогущего государства.  То, что все это может умещаться в одной голове, поистине поразительно.

 

[1] Напомним, в 1937 году случилась депрессия внутри депрессии.  Только-только безработица начала снижаться, и экономика стала немного подниматься, как ее снова поразил спад, и все показатели вернулись к уровню 1933 г. (подробнее об этом рассказано в моих очерках «Мутация республики» на данном блоге).  Кейнсианство не могло объяснить этот момент, так что его по возможности обходят молчанием.  Понятное дело, все это не заставило задуматься о своих научных убеждениях ни Хансена,  ни подобных ему.   И до сего дня у них принято писать о Великой Депрессии вообще – так, будто не было событий 1937 г.    См., например, в учебнике Самуэльсона.

 

[2] «Заносчивость экономистов-теоретиков».  Swiss Review of Word Affairs.  October 1991.

[3] Первый нобелевский лауреат по экономике (1969).

[4] См. прим. 2.

[5] Там же.

[6] Axel Leijonhufvud. “Effective Demand Failures”.  Swedish Journal of Economics.  1973.  Один из видных экономистов нашего времени.

[7] Там же.

[8] Один из главных разработчиков «Теории рациональных ожиданий».  Нобелевский лауреат 1995 г.