Мифология и этимология или об «этимологических причудах» иврита.

МИФОЛОГИЯ И ЭТИМОЛОГИЯ ИЛИ ОБ «ЭТИМОЛОГИЧЕСКИХ ПРИЧУДАХ» ИВРИТА.

Трудности, с которыми сталкиваются исследователи древних текстов, отмечались еще учеными прошлого. Во многом это обязано особенностям древнего словотворчества. Язык сопутствует мысли, и архаическое словообразование неотделимо от древнего мышления. Идеи о «соответствии языкотворчества развитию мышления и взаимозависимости языка и мышления» восходят к классику теоретического языкознания В.фон Гумбольдту. Он писал, что «различие языков состоит не только в отличиях звуков и знаков, но и в различиях самих мировидений». Применительно к мировидению древнего человека, способу осмысления им окружающего мира – это высказывание как нельзя более правомерно.

Очевидно, что древнее мышление откладывало отпечаток на словотворчество, выражением чего было неповторимое своеобразие словосочетаний и языковых оборотов, в которые облекалась древняя языковая мысль. С точки зрения ученых, это шло в нарушение всех лингвистических законов, что побуждало относить эти особенности к «этимологическим причудам» древнего языка.
По этому поводу ученый египтолог писал в конце 19в.: « Богиня Шедит почиталась в фаюмском городе Шеде как супруга Себека. Имя ее просто означает «уроженка города Шеды», тем не менее благодаря своему созвучию со словом шедет (schedet) – разрушительница – оно подало повод к возникновению сказания о богине – разрушительнице врагов Себек- Ра» К сожалению, часто бывает очень трудно выяснить настоящее положение дела: имеем ли мы здесь дело с произвольной «игрой слов» или должны видеть в этом « выражение могучего влияния языка на мысль»[1]. Эти вопросы ученый оставляет открытыми.

«Игра слов», семантическое сближение слов, сходных по созвучию, обобщение одноименным корнем разнородных слов по значению – все это озадачивает и современных исследователей.
На эту тему мы писали в предыдущей статье [2], приводя ссылки на книгу А.Десницкого «Поэтика библейского параллелизма».
Автор размышляет над неясной этимологией древнееврейских слов, предпринимает даже попытки объяснения их происхождения, с точки зрения древнего архаического мышления, но тут же признает «ошибочность» такой этимологии, потому что она не вписывается в установленные современной лингвистикой законы.
Так в библейском имени Израиль он видит звуковое и смысловое сходство со словами שרית עמ אלהימ (ибо ты боролся с Богом). Но оговаривается, что «оценка этого построения по критериям этимологии оправдана не в большей степени, чем оценка самой борьбы Иакова с Незнакомцем с точки зрения правил дзюдо или карате».

Автора озадачивает также библейское слово קשד, которое обозначает одновременно, и «миндальный жезл», и «бодрствую». «Может быть, — размышляет он,- носители языка видели в корне קשדодно слово, парадоксальным образом
означающее одновременно «миндаль» и «бодрствование», и раскрытие внутренней связи этих двух понятий было не просто изящной языковой игрой, но средством познания мира?» В этом видится робкая попытка « проникнуть в словообразование, в эту самую глубокую и загадочную сферу языка» (Гумбольдт) и связать происхождение слов с особенностями мышления древнего человека.
Но, несмотря на стремление автора, эти мысли в его публикации не получают какого – либо развития и продолжения, и он склонен говорить об «ошибочной этимологии».
Создается впечатление какого-то неразрешимого противоречия. С одной стороны, существующие этимологические изыскания не подходят применительно к древнему словотворчеству, а с другой — попытки объяснить происхождение слов иным образом – объявляются неоправданными.

Это заставляет вновь говорить об особенностях древнего мышления и о нерасторжимой его связи с древним языкотворчеством. Иврит устанавливает многие необычные связи между словами, понять которые невозможно без знания закономерностей древнего мышления и без обращения к древним верованиям, преданиям, мифологическим образам.
Это является тем более важным, что иврит тесно связан с мифологией.

Мифологическое мышление представляет собой образ мышления, совершенно отличный от современного. Оно не подчиняется законам нашей логики. Для него характерно представление о тождестве единичного и общего, слитности субъекта (человека) и объекта (природы), и, в целом, единстве всего сущего на земле. В те времена человек не так сильно осознавал свою принадлежность к человеческой расе, как ощущал свое космо — биологическое участие в жизни, окружавшей его.
Согласно литературе (Э.Кассирер, Г.Узенер, Н.Я.Марр и др.), для начальной стадии первобытного сознания характерным является структурное тождество языкового и мифического мышления, поэтому процесс первичного зарождения языковых элементов и мифических образов необходимо рассматривать в их единстве. Древний язык состоял из единой фонетико-семантической ткани, вследствие чего разнородные по значению слова восходили к одному и тому же корню.

Поскольку мифологическое мышление построено на образах, это выдвигает на первый план изучение их семантики и ее архаических особенностей. В древнем сознании все предметы отождествлялись в силу слитности, нерасчлененного характера мировосприятия и мироощущения древнего человека. Из этого вытекает и тождество мифологических образов, как следствие «генетически обусловленного тождества их семантик», по словам Фрейденберг. Она подчеркивает важность этого вывода для понимания, как особенностей архаической семантики, так и архаической смысловой системы в целом, к которым наши рациональные суждения и мерила неприменимы.

С учетом этого правомерно будет обратиться к ивриту и подойти к вопросу о том, какие мифологические представления нашли свое отражение в его словотворчестве?
Какую связь между мифологией и ивритом раскрывает нам этимология тех групп однокоренных слов, которые несут на себе явный отпечаток древних мифологических образов?
Иврит, на наш взгляд, открывает широкие возможности для этимологии, т.к. дошел до нашего времени, сохранив всю специфичность своего строя, языковых средств, связей, устанавливаемых между понятиями, которые предстают в своем первоначальном не закамуфлированном виде. Благодаря этому, мы получаем богатейшие сведения о древнем языкотворчестве, особенностях архаической семантики и закономерностях древнего мышления, неразрывно с ними связанного.
С точки зрения этимологии, существенно, что « первоначальный, чистый от чужеродных примесей язык на самом деле должен был бы сохранять в себе реально обнаруживаемую связность словарного состава» (Гумбольдт).
Действительно, слова не выдумываются, а происходят от других слов на основе ассоциаций: аналогии, сходства по какому–либо признаку предметов, их образного внешнего подобия или функционального родства, что показал Л.С.Выготский в разработанной им теории комплексного мышления. Что касается иврита, то (как мы писали ранее в своих статьях) структура его корневых гнезд, образование группы производных слов находят свое полное соответствие выделенным типам комплексного мышления. В свете сказанного, это свидетельствуют о «связности словарного состава» иврита.

Все это дает основание говорить, что слова, входящие в корневые группы и объединенные общим корнем в иврите, являются уже этимологически связанными. Задача состоит в том, чтобы установить, к каким мифологическим образам и представлениям восходит та или иная цепочка слов, составляющая это корневое гнездо.

Рассмотрим несколько корневых гнезд, разнородных по составу входящих в них слов, но связанных, как будет видно ниже, общей семантикой тех мифологических образов, которые нашли в них отражение. С точки зрения лингвистических законов, структура этих гнезд вызывает немало вопросов.
Как объяснить, что общим корнем древний иврит соединяет такие слова, как веревка (хэвэл), повреждение, ущерб, вред (хэвал), уловка (тахбула)? А современный иврит в это корневое гнездо включает производные от того же корня слова ловкач (тахбэлан), а также диверсия (хабала) и террорист (мэхабэл), отдавая тем самым дань реалиям нашей жизни.
Почему языковая мысль соединяет такие разные по значению слова, как «узел» и «заговор», которые обозначаются одинаково: «кэшэр»?
Или взять обобщение одноименным корнем следующих слов: шаршэрэт (цепь), шараш (сплетаться, в переносном смысле — истреблять о человеке) и мэшаршэр (связывает).
Наконец, что общего между рэшэт (сеть, ловушка, западня) и рэшут (право) и рашут (власть, управление), составляющие одно корневое гнездо?

Если обратиться к мифологии, то можно видеть, что в этих языковых построениях находят отражения мифологические представления о магической значимости «веревок», «сетей», «цепей» и «узлов», придаваемой им древним сознанием.

Символика этих мифологических образов прослеживается в разных архаических культурах. Надо сказать, что совпадение и сходство мифологических сюжетов и символов с давних пор отмечается учеными. По Юнгу, причина этого в том, что мифы всех народов имеют архетипические корни в коллективном бессознательном..

Так, в индуизме бог Варуна, сменивший Небесного бога, олицетворяет собой стража космического порядка. Варуну всегда изображают с веревкой в руке. Любого, кого он намерен погубить, он опутывает. Все должны бояться «пут» Варуны. Даже само имя Варуна, по мнению М. Элиаде, восходит к индоевропейскому корню «uer» – «связывать» (санскритское «варатра» – ремешок, веревка). Слово (варатра) и образ (Варуна), как видно из этого, не противопоставляются, но выступают как равнозначные понятия.
Путы Варуны магические, как и само его владычество, они служат символом мистических ветвей власти, которые называются: правосудие, управление, наказание. И он наказывает всех нарушителей своих законов, «опутывая» их (болезнями или бессилием).
В вавилонской религии главным оружием бога Мардука является «сеть». Мардук «связывает» богиню Тиамат, «сковывает» ее и убивает. Тем же самым образом он сковывает всех богов и демонов, которые помогали Тиамат, и бросает их в темницы и подземелья.
В греческой мифологии бог Неба Уран также «опутывает» своих детей, заковывает в цепи циклопов и бросает их в Тартар. Особое место в ней занимает бог-колдун Гефест. Он еще бог огня и кузнечного мастерства, но превыше всего то, что Гефест, по выражению М. Элиаде, – умелый «вязальщик»[3]. Своими изделиями (цепями, сетями) он связывает богов и богинь, как и титана Прометея. Это образ хитрого, действующего путем разных уловок, божества.

Отзвук этих древнейших верований мы находим и в славянском фольклоре.

Это следует из трудов русского филолога и философа А.А. Потебни (1835-1891), который писал об употреблении в русском языке слов «вязанье», «веревка» в значении власти, силы. «Сильный представлялся имеющим возможность «вязать». «Завязать» — значит вообще уничтожить». Согласно ему, «плен-полон не только добыча вообще, но и добыча связанная, как видно из ст.-сл., плЪни-ца, цепь».
Более того, в Малороссии колдун называется «каверзник», т.е. вяжущий [4]. Это напоминает нам другого бога-колдуна и «вязальщика» – Гефеста.
Помимо веревок, сетей, цепей, таким же символом власти является «узел». По словам Потебни, «вязанье переходит к значению не только связанной, скрученной или вяжущей веревки, но и узла».
К этому надо добавить, что у славян существовало древнее поверье, по которому считалось «дурной приметой, если на нитке у шьющего сами собой вяжутся узлы», о чем пишет Потебня. М. Элиаде также указывает, что узлы имели «специфическое отношение» к Варуне.

Таким образом, образование в иврите семантических рядов слов вокруг таких понятий, как «веревка», «сеть», «узел», «цепь» имеет «специфическое отношение» к мифологическим образам, если воспользоваться словами Элиаде. Их связывает общность семантики, что говорит и об общности их происхождения или этимологии.

Далее возьмем слово «аин», которое в иврите одновременно обозначает и «глаз», и «источник».
Однако связь этих двух значений имеет место и в других языках: сербскохорватском, старо-польском, латышском, а также иберийских языках. Даже у южноамериканских индейцев, совсем в другом полушарии, по свидетельству К. Леви-Строса, выражение «водяной глаз» означает «источник».
Легенда древних германцев о боге мудрости Одине представляет его одноглазым, так как он жертвует свой глаз великану, чтобы напиться из источника мудрости. Глаз Одина скрыт в водах источника под мировым деревом. Сам Один предстает как источник мудрости, а его глаз, скрытый под мировым деревом, равнозначен источнику.
Как видно из этого, в мифическом сознании эти два разных понятия отождествлялись. Семантическое тождество влечет за собой и общую звуковую основу. Такое «тождесловие» составляет отличительную черту древнего языка и вытекает из особенностей архаической семантики. С учетом этого, становится объяснимым, почему слова «источник» и «глаз» тождественны по звуку и смыслу.

То же самое касается такого семантического ряда, в котором слова «рог» и «луч» обозначаются одинаково – кэрэн. Рог — это символ могущества, силы, славы. В Библии говорится: בחזקנו לקחנו לנו כרנימ, что в переводе «силою своею мы приобрели себе рога» (могущество) [Иов. 16:15].
Рога – это принадлежность быка, а бык, согласно М.Элиаде, с самого раннего периода истории был тесным образом связан с символом молнии, которую изображали в виде ритуальных рогов. Божество, представляемое в виде быка, часто имело при себе этот символ молнии. В языке каннада слово ко значит «бык», но также обозначает и небо, молнию, луч света, воду, рог, гору.
Рога – это еще и солнечные лучи. Поэтому солнечные боги изображались рогатыми. «Светоносный рог» — не редкое словосочетание, употребляемое в древних текстах.
Как писал Франк-Каменецкий, рога неотделимы от представления о световой природе божества, которая «зачастую выражена натуралистически — мотивом исходящего от него сияния». Так, лицо Моисея при схождении его с горы светит столь сильно, что народ боится приблизиться к нему [Исх.34:29-35].
В свете сказанного, получает объяснение, что в иврите слова «рог» и «луч» обозначаются одним словом — «кэрэн», а этимология их уходит своими корнями в глубокую древность.

Еще одно корневое гнездо, которое объединяет слова, казалось бы, совершенно не связанные по значению, но производные от одноименного корня. Это тиква (надежда) и миквэ (миква, естественный водоем). Что их объединяет? Если между ними семантическая общность?

Религиозным актам, как известно, предшествовали омовения, которые совершались перед вхождением в храм и перед жертвоприношением. По древним верованиям, омовения очищают от преступления, от пагубного соседства с умершим, от безумия. Они упраздняют грехи и процессы физического и духовного распада.
Как отголосок этих древних представлений, можно рассматривать и еврейскую традицию погружения в «микву» с целью очищения от ритуальных нечистот.
Слово «микве» впервые упоминается в Книге Бытие: « …а собрание вод (микве) назвал Он морями» ולמקוה המימ קרא ימימ [Быт.1:10]
Но, как было сказано выше, слово миква входит в одно корневое гнездо со словами: надеется (мэкавэ) и надежда (тиква). Почему эти разнородные слова восходят к одному корню?
По Штейнбергу, слово тиква происходит от слова קוה — крутить веревку (в переносном значении – стоять на своем, уповать, надеяться на кого-либо). Отсюда: тиква – шнур, веревка, а также надежда (соб. привязанность, доверенность). Но тиква — это еще и сток воды, водоем, т.к. от слова קוה происходит слово «никва» — стекаться и слово « миква» — стечение воды.
Такое соединение понятий, в результате которого образуется слово миква, позволяет лишний раз говорить о тех особенностях, которые характеризуют древнее языкотворчество. На первый взгляд, оно производит впечатление «алогичности и произвольности» (И.М.Дьяконов). Но, как мы уже имели возможность убедиться, в силу комплексности архаического мышления, древние слова заключали в себе гораздо большую семантическую емкость, чем это представляется нашему сознанию.
Только в процессе долгого развития, «длительного обращения языка в литературном и житейском плане, по выражению Г.Фослера, каждый предмет получает собственное название, и за каждым словом закрепляется собственное значение».
Поэтому то, что, на наш взгляд, кажется «этимологическими причудами», с точки зрения древнего человека, представляется естественным и органичным. Понятие «шнура», «веревки» он связывает с «привязанностью», «упованием», «надеждой». И так ли удивительно, что продолжают этот семантический ряд слова «водоем» (миква) и «микве». Таким образом, говоря о происхождении слов, необходимо учитывать синкретизм восприятия, свойственный древнему архаическому мышлению,

Ранее говорилось, что мифологические сюжеты обнаруживают чрезвычайное сходство у разных народов вне всякой зависимости от земных широт и расстояний.
К этому относятся и древние запреты, налагаемые смертью, в частности, запрет на разговор или отказ от речи, который предписывал вдовам молчание на длительный срок. Этот обычай распространен у индейцев Америки, Центральной Австралии, Мадагаскаре. Что касается древних евреев, то можно считать, что они также соблюдали этот обычай. Хотя в Торе в перечне правил о трауре подобный обычай не упомянут. Но, как полагает Дж. Фрэзер, его существование не вызывает сомнений, т.к. в иврите слово «вдова» (алмана) этимологически связано со словом «немой» (илэм).

Мифологические представления лежат в основе и такой группы однокоренных слов, как мидбар (пустыня), медабэр (говорит), давар (слово). В древнееврейском языке слово мидбар — одновременно, и «пустыня», и «орудие речи», и «уста». В сознании религиозного человека пустыня была «местом Откровения» или наилучшим местом для беседы с Богом. Из этого следует и фонетическое сходство между словами мидбар (пустыня) и мэдабер (говорит).

От одноименного корня с этими словами образовано и слово двора (пчела). Случайно ли такое обобщение, или «пчела» связана с ними семантически?
В древности пчела среди прочих символов была также символом красноречия. По греческому преданию на уста поэта Пиндара села пчела, сообщившая ему поэтический дар. С учетом этой символики вполне допустимо относить «пчелу» к общей группе производных от одноименного корня слов и говорить об общем их происхождении.

В заключение мы хотим вернуться к той корневой группе, которая связывает слова змей (нахаш) и медь (нэхошэт).
Ранее мы подробно на этом останавливались в статье «И сделал Моисей медного змея…». Повторим только, что в основе семантического и фонетического тождества слов « нахаш» и «нэхошэт» лежат древние верования в равно исцеляющую силу, как меди, так и змеи, о чем свидетельствует история.
Но заставило об этом говорить нас то, что современными исследователями такое словосочетание, как «нахаш нэхошэт», объясняется обыкновенным созвучием двух этих слов, без учета генетического тождества их семантик, что напрямую связано с этимологией их образования.

Мы рассмотрели всего лишь несколько примеров, которые, конечно, не исчерпывают вопроса об этимологии еврейских слов. Наша задача была показать, что происхождение слов нельзя рассматривать в отрыве от закономерностей древнего мышления и особенностей архаической семантики. Ибо, как писал Гумбольдт, «простой секрет этих (архаических – И.Б.) языков, который и указывает путь к их расшифровке таков: полностью забыв нашу грамматику, надо прежде всего попытаться выстроить ряды значений»[5].

. ЛИТЕРАТУРА
1. Иллюстрированная история религий в двух томах. Под редакцией проф. Д.П.Шантепи де ля Соссей. Российский фонд мира. Том первый, с.152.
2. Беленькая И. Статья «О том, откуда берет свое название страна Норвегия…». Блоги журнала «Семь искусств»
3. Элиаде М. Очерки сравнительного религиоведения. М.: Научно-издательский центр «Ладомир», 1999, с.245
4. Потебня А.А. Символ и миф в народной культуре. М.: Изд. «Лабиринт» , 2000, с. 75 – 83
5. Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. — М.: «Прогресс», 2000, с.315