Автор: Виноваты Иисус и… Нахимов
В начале 1990-х одна моя знакомая пришла на работу с золотым католическим крестиком на красивой шейке. Надя, спросила я, ты –католичка? Нет, удивленно ответила Надя, я православная. – Почему же ты носишь католический крестик? – Надя растерялась, и не знала, что ответить. Она понятия не имела о католиках и уж тем более не знала, как выглядит католический крестик. Думаю, не больше она знала и о православии, о том, кто такой Иисус Христос, Библию в руках не держала. Появилась мода на православие, бывшие коммунисты-атеисты стоят по праздникам со свечками в храмах, крестятся. Телевидение надрывается, прославляя невесть откуда взявшуюся духовность народную. Надели простые россияне, вроде моей Нади, крестики, назвали себя православными, мало что понимая во всем этом. Один полковник, лечившийся с вместе моим мужем в кардиологии, был поражен в самое сердце, узнав, что Иисус Христос — еврей и рожден еврейской женщиной. Так возник этот рассказ в 2001 году.
Я вспомнила о нем, рассматривая в интернете фото и видео гигантской очереди к Дарам волхвов в Москве. Что знают сегодняшние православные о Христе, его учении? Толпятся, злобствуют, пишет корреспондент, ругаются, ссорятся за место на пути к «чуду». Верят, что это «чудо» снизойдет на них.
«Куда вы все лезете?» — кричит толпе омоновец уже в С-Петербурге. Чмок. Чмок. Чмок – счастливцы, добравшиеся до «чуда», прикладываются губами к стеклу на чудотворной пластинке с дарами. «Это же просто дикость какая-то,- написал один из блогеров. – Мракобесие марширует по России». «Мягко говоря, странные люди, — констатирует другой. — Юдофобы, а в еврейского царя верят. В этом есть вся Россия».
За очень короткий исторический срок самый читающий в мире народ переквалифицировался в невежественный. Если не «в самый», то где-то близко. И могло ли быть по-другому, если наука разгромлена, перестала быть приоритетом и гордостью страны; носители ученых мозгов давно обосновались «за бугром» при полнейшем равнодушии общества, а липовые диссертации без всякого зазрения совести «защищаются» разного рода мошенниками, не имеющими никакого отношения к науке? Спустя 12 лет, рассматривая необъятную очередь, рвущуюся к «чуду», я подумала, что этот рассказ, пожалуй, не устарел.
****
В тесной больничной палате на троих шел всегдашний мужской спор. Собственно, спорили двое: пожилой морской капитан в отставке, со смешной фамилией Сопляков, неизвестно, каким ветром занесенный в большой уральский город, и корреспондент местной газеты Метелкин. Третий, средних лет крупный мужчина, с внимательным мрачноватым взглядом, в основном, слушал. Все трое оказались вместе по причине сердечных хворей. Коротая время между капельницами, уколами и приёмами скудной трехразовой пищи, они вели дружеские беседы, часто переходящие в дискуссии на разные волнующие темы.
Сопляков, к тому же, любил читать сопалатникам стихи собственного сочинения. Исключительно патриотические.
-Вот, послушай, — обращался он к Метелкину. – Может, напечатаешь в своей газете? – И рубя ладонью прикроватное пространство, громко декламировал:
-Вся молодежь, отцы, все деды,
Все в мая золотые дни
Встречайте праздник – День Победы,
России верные сыны!
Мы били их под Сталинградом,
Под Ленинградом, под Москвой,
К Берлину гнали их толпой!
Всему народу довелось
Уничтожать фашизма ось!
Чтобы не лез фашистский род
В советский мирный огород!
-Напечатаешь? Самое то для твоей газеты. Вы, небось, про одни убийства строчите. А народу духовное требуется.
Метелкин от души смеялся и обещал обязательно напечатать в рубрике «Нарочно не придумаешь».
— Черт с ней, с рубрикой, — не обижаясь, говорил Сопляков, — лишь бы напечатали. У меня еще есть, не хуже этих.
В тот день Сопляков стихов не читал. С Метелкиным они спорили об исторических судьбах России. Сопляков – всерьез, а Метелкин больше подтрунивал.
-Мы, русские, спокон веку в России жили. За себя постоять всегда умели. Земли свои крепко держали, не позволяли отбирать. На чужое тоже не зарились, — горделиво утверждал капитан.
-Да?! – ехидничал Метелкин, — а кто у татар Казанское ханство забрал вместе с Казанью? А кто Крым покорил, опять же, у татар и нынче без боя Украине сдал? Чужой дядя?
-Много бы ты знал! Как раз татары у России Крым да Казань отхватили во время ихнего ига татарского. Русские потом и вернули своё обратно. Нечего тут, понимаешь, чикаться… с агрессорами.
-Ну, правильно, так всё и было! – подначивал Метелкин. – А Украина у нас незаметно Киев, мать городов русских, оттяпала со всей Киевской Русью. Не пора ли возвернуть? Как думаешь, капитан? С нашим Крымом. Аляску сдуру уступили задаром. Отдавай, Америка, взад!
-А что! По справедливости надо бы. Это русские земли, России и должны принадлежать. Вон у япошек – слыхал? – аппетит на Курилы.
-Слыхал, слыхал! У япошек – на Курилы, у китайцев – на Сибирь, у чеченцев на Чечню! Тоже ведь не с неба свалилась! Цари-батюшки за неё полста лет воевали, еще со времен Михаила Юрьевича. Вот вам и не зарились! С Курилами опять же не всё чисто! Про Прибалтику и не говорю!
-Тебя послушать, так всю Россию надо раздать тому да этому. У каждого, понимаешь, интерес обнаруживается. А кто это – Михаил Юрьевич? Царь, что ли?
Метелкин так и зашелся смехом. Из всех троих он был самый молодой и самый весёлый. Отставной капитан восхищал его первозданным отсутствием интеллекта, почти детской непосредственностью, и он собирался, выйдя из больницы, сделать бывшего моряка героем анекдотичного фельетона.
-Эх Вы, поэт! – хохотал Метелкин. – Михаила Юрьевича не знаете, нашу гордость российскую! Он, можно сказать, – жертва самодержавия, а Вы… царь! «Белеет парус одинокий в тумане моря голубом…». Не помните? А ещё моряк! «Героя нашего времени» читали? Ну, как же! Печорин, княжна Мэри, Бэла…
-Бэла? — сердито перепросил пристыженный капитан. – Какая это Бэла? Нашу врачиху Бэлой Львовной зовут. Она евреечка. Ты про какую Бэлу? Из этих, что ли? – перевёл капитан разговор на более близкую тему. – Не знаю, чего там твой Михаил Юрьевич написал, я книжек не читаю, но Бэла – еврейское имя.
-Да у нас, какое имя ни возьми, то и еврейское. Вот, к примеру, Павел, он же Савл, любимый ученик Христа. Вас, как зовут? Павел Михалыч? Поздравляю! Фамилия ваша сомнений, конечно, не вызывает, очень даже русская фамилия. А вот имячко с отчеством – извините великодушно, Павел Михалыч, — имячко с отчеством у Вас еврейские. Михаил, если не знаете, и есть Моисей.
-Ты это брось, парень,- рассердился Сопляков. Я русский человек, и имя у меня русское, мне его родители дали, русские люди. Мать мою Марией Ивановной звали, а не какой-нибудь Бэлой Львовной.!
-Так ведь, Бэла Львовна Вас с того света вытащила, когда сюда привезли. Всю ночь за Вашу драгоценную жизнь билась. Можно сказать, Мария Ивановна Вас в первый раз родила, А Бэла Львовна — во второй.
-Ну и что? – насупился капитан. Раз она врач, обязана лечить, если человек помирает. При чем тут это, что она спасала. Всё равно, она еврейка. А мать у меня одна – Мария, русская женщина, с русским именем.
-Ха! Павел Михалыч, какой Вы темный, однако! Мать Иисуса Христа тоже Марией звали – Мариам. Какое же это русское имя?
-Ты что, корреспондент, совсем свихнулся? – не на шутку рассерчал капитан. – Ты что же, думаешь, у Богородицы нашей имя… — у капитана, даже язык не повернулся сказать, какое на самом деле у Богородицы может оказаться имя, – у неё имя… не русское?!
-Какое же ещё… у неё…. имя, — от смеха стонал, повалившись на койку Метелкин, — какое же у неё … имя…, если она… ой, не могу… она же…еврейка… дорогой Вы…мой…
-Это как она может быть еврейкой? – спросил охрипшим голосом Сопляков. – Богородица наша, какая же она еврейка? – Чего он мелет ? –Капитан вопросительно взглянул на третьего соседа.
-В общем-то, он Вам правду сказал, — негромко ответил сосед. Мария была еврейкой, сына своего Иисуса родила в Вифлееме, на земле израильской. Иисус, сын Марии, тоже был еврей.
Сопляков ошалело смотрел на соседа. Он бы не раз усомнился, скажи это же самое балабол Метелкин. Метелкину он мог бы и не поверить. Он мог бы подумать, что тот его разыгрывает, дразнит. Но их третий сосед – это не Метелкин. Он человек серьезный и, по всему видать, умный. Зря не брякнет, чего не следует. Сопляков почувствовал, как холод сжимает его сердце.
-Что же это? – пробормотал он. – Как это может быть такое? Чтобы Иисус Христос… Господь… еврей… где же справедливость….
-Вы разве не знали? – сосед смотрел на него сочувственно. – Но это же общеизвестный исторический факт.
Сопляков, сидя на койке, тряс головой, как бы пытаясь избавиться от наваждения. Метелкин обессилено всхлипывал и утирал слёзы измятым платком.
-Вы читали Библию? – продолжал спрашивать сосед.
-Собираюсь почитать, жена купила. Она у меня теперь верующая, — с трудом отходя от шока, сказал Сопляков. – Нынче надо почаще Бога вспоминать, жизнь такая настала.
-Почитайте. Поучительно. Величайшая из книг. А знаете, кто её написал?
-Так это… народ…
-А какой народ? Знаете?
-Ну, какой ещё народ? Наш, конечно, народ, православный.
-Боюсь, Вас разочарую. Библию написал еврейский народ. В этом состоит его неоценимый вклад в мировую культуру.
-Да?! – не поверил капитан. В душе он еще надеялся, что сосед, может быть шутит.
Но сосед и не думал шутить. Очень спокойно он объяснил Соплякову, что и этот факт никакому сомнению не подлежит.
Сопляков чувствовал себя так, словно из-под ног у него уходила палуба. Он лёг, отвернувшись к стене, и затих. Ночью он почти не спал, к утру у него поднялось давление, и Бэла Львовна приказала сделать укол.
Через несколько дней сопалатники поздравили его с праздником – Днем Военно-Морского флота, и он, слегка оклемавшийся от пережитого, пустился в воспоминания о морской службе на Черном море, в городе русских моряков Севастополе.
Тут-то и выяснилось, что их молчаливый сосед родом из Севастополя, рос там, окончил школу, а родня его и по сей день живет в этом, ныне украинском городе.
-Вот те раз! – сострил Метелкин, — настоящий «севастопольский мальчик».
А сосед и капитан стали вспоминать Севастополь: Приморский бульвар, Памятник Затонувшим кораблям, Графская пристань, памятник Нахимову…
Эх, — растрогано вздохнул, капитан, — Нахимов, любимец флота, морская русская душа!
После этих слов «севастопольский мальчик» внимательно на него посмотрел.
-Вы уверены? – осторожно спросил он.
-В чём уверен? — удивился Павел Михайлович. — Что он — морская русская душа?
-Морская – безусловно. А вот что русская – поспорю.
-Вы хотите сказать, — голос у капитана поднялся до высокой ноты. После недавнего потрясения он готов был услышать самое худшее. – Хотите сказать… слава русского флота…
-Именно это я и хочу сказать. Слава русского флота, адмирал Нахимов был еврей.
-Врешь! Сам ты еврей!
-Я, конечно, еврей. И горжусь тем, что адмирал Павел Степанович Нахимов – слава российского флота, был евреем. Его отец Самуил, сын сапожника на Украине, крестился и стал зваться Степаном, а фамилию взял по отцу – Нухимов. В ней он потом изменил одну букву. России служил верой и правдой, получил дворянство. Жена его, Ревекка, тоже стала православной – Раисой. Так что, их сын Павел – генетически чистокровный еврей, хотя и православный. А его жена, Рахиль, отказалась креститься, поэтому была невенчанной женой Нахимова. Их троих сыновей она воспитала евреями. Этому тоже есть свидетельства. (Существует оспариваемая версия, что адмирал Нахимов по происхождению был еврей, ставший, как и его отец, православным. Так ли это на самом деле, мне неизвестно – Ф. К.).
Сопляков застонал и, схватившись за голову, ткнулся лицом в подушку. Вошедшая в этот момент Бэла Львовна, встревожено воскликнула: «Что с вами?» и подбежала к Соплякову. Она взяла его за руку, нащупывая пульс. Сопляков с усилием взглянул на неё, на подошедшего соседа и прошептал: « Всюду… они… Нахимов… Господь…. тоже».
Тут капитан замолчал и окончательно потерял сознание. Бэла Львовна вскочила, подбежала к двери и властно крикнула: «Сюда! Скорее!». Вбежавшие сёстры бросились к Соплякову.
-В реанимацию! Быстро! – командовала Бэла Львовна. – Осторожнее! Не полено везёте!
Сёстры с трудом вытолкнули кровать из палаты и покатили её по обшарпанному полу в реанимацию.
-Не вынесла душа поэта! – грустно процитировал Метелкин своего любимого Михаила Юрьевича.
Сосед не ответил. Молча смотрел он на суетившийся за окном зеленый и солнечный мир. На противоположной стене, над аркой, рядом с большим больничным корпусом и лабораторией чернела нацарапанная кем-то фашистская свастика. Только с помощью специального подъёмника можно было нацарапать эту мерзость на такой высоте. Он видел её на этом месте и в прошлом году, когда лечился здесь же после микроинфаркта.
-А знаете, — вдруг сказал сосед, повернувшись к Метелкину, — такие люди очень несчастны. Нельзя быть счастливым с ущербной душой.
-Да-а-а, уж…, — неопределенно протянул Метёлкин, листая читанный-перечитанный журнал.
Через неделю их выписали из больницы. Павел Михайлович Сопляков ни в палату, ни домой не вернулся.
Фира Карасик