ЖЕНУ ОТДАЙ ДЯДЕ…

ЖЕНУ ОТДАЙ ДЯДЕ

Это случилось, когда мы были еще сравнительно молоды, полны сил и энергии. Мне казалось, что сия пикантная история напрочь забыта мною, но недавно она вновь всплыла в памяти. И у меня возникло неодолимое желание поделиться с кем-нибудь мыслями о ней, облегчив бремя душевного дискомфорта. Тем более, что уже нет в живых самой дорогой для меня женщины, с которой она связана, как ушли в небытие и те, с кем я мог быть предельно откровенным.
Прошлым летом при очередной турпоездке «галопом по Европам» встретился мне симпатичный спутник Гена, с которым я подружился, и между нами установились доверительные отношения. Земляк из Украины, почти ровесник, оказался интересным собеседником, а главное – благодарным слушателем, которому захотелось рассказать о самом сокровенном. И я обстоятельно поведал ему то, что бередило мне душу. Это был честный мужской разговор, и мы долго обсуждали сходные личные проблемы. А под конец Гена сказал: «Слушай, ты должен все это изложить на бумаге. У тебя же есть литературный опыт. И тебе станет легче, и другим — наука». Я обещал подумать, затем мы распрощались. А спустя некоторое время созрел для того, чтобы сочинить нечто вроде повести. Постараюсь сохранить основную сюжетную линию, но имена реальных персонажей, место и время действия решил изменить, учитывая, что близкие могут неадекватно воспринять публичную исповедь на столь деликатную тему.

* * *
Начну с характеристики главных действующих лиц. Итак, позвольте представиться: студент второго курса исторического факультета Харьковского педагогического института в середине 1950-х. Родители дали своему первенцу библейское имя Самуил. Дома меня величали Сёмой, сверстники звали по-украински Сэмэном, а подружки ласково – Сенечкой. При получении паспорта я ухитрился поменять свое одиозное имя-отчество на более благозвучное: Семен Яковлевич. В начале описываемых событий был я угловатый юноша астеничного сложения и роста ниже среднего, отчего испытывал смущение и неуверенность в себе наедине со сверстницами. Малорослых девиц безудержно тянуло к высоким парням, а от длинноногих я сам шарахался в силу несоразмерности габаритов. Комплекс неполноценности пытался преодолеть, усердно исполняя роль весельчака и заводилы.
Наша молодежная компания состояла в основном из бывших одноклассников – студентов харьковских вузов. По «красным» датам мы вскладчину устраивали вечеринки в просторной квартире одного из ребят. Стол украшали принесенные каждым яства: салаты во главе с коронным «оливье», общий любимец винегрет, неизменное «холодное», селедка с луком, горячая картошка и прочая апетитная снедь, а в центре высились доступные массандровские вина. После застолья мы устраивали под патефон танцы, перемежаемые играми типа «ручеек», «кто не успел – тот не сел», «цветочный флирт», «бутылочка» и «кис-кис» (последние две – с поцелуями!). Стиляги среди нас не водились, но к встрече каждый тщательно принаряжался, а девушки наводили марафет, используя в меру косметику. В целом все вели себя вполне пристойно, не допуская ничего лишнего, по крайней мере, открыто.
Во время очередного празднования Первого мая я встретил девушку, которую привела к нам ее подружка Зойка — моя соседка, студентка мединститута. Хлопцы и девчата, хорошо знавшие друг друга, общались между собой расковано. Одна только неприметная гостья, не по сезону одетая в фиолетовое шерстяное платьице (как выяснилось, это был ее единственный наряд), застенчиво помалкивала за столом. А когда начались танцы, она приютилась в углу дивана, с робким любопытством поглядывая на окружающих. Поскольку подходящие ростом девчонки были разобраны, я пригласил незнакомку на фокстрот. Она оказалась воистину крошкой: чуть выше полутора метров, худые плечики, острые лопатки, тонкие ручки и ножки, осиная талия. Зато танцевать с Розой – так она представилась – было удивительно легко: напарница послушно выполняла мои неуклюжие па и осторожно корректировала их. Я стал приглашать Розу и на другие танцы, а она ловко двигалась в ритме со мной и грациозно кружилась как пушинка.
Исподтишка разглядывая симпатичную партнершу, я замечал в ней милые детали: вьющиеся каштановые волосы, перевязанные сзади голубой ленточкой, овальное бело-матовое лицо, под темнорусыми бровями умные карие глаза с густыми ресницами, маленький точеный носик и пухлые чувственные губки, едва подкрашенные помадой. В тон платью на нежной шейке – ожерелье из фиолетовых бусинок и синие туфельки на низких каблучках. Временами она сдержано смеялась, сияя белыми ровными зубками, а на щечках появлялись симпатичные ямочки. Я тайком вдыхал исходивший от нее весенний аромат сирени. И чем дольше созерцал эту тихую скромную девчушку с ладной фигуркой, тем больше она мне нравилась. Отнюдь не красавица, Роза тем не менее излучала какое-то неуловимое обаяние. Миниатюрная, хрупкая, изящная, она казалась мне трогательно беззащитной, напоминая сказочную Дюймовочку.
Чем-то девушка запала мне в сердце, и, проводив ее домой к родной тете Мане, у которой она жила в районе Холодной горы, я стал назначать ей свидания в живописных местах города. Из наших бесед выяснилось, что учится она на первом курсе пединститута на физико-математическом факультете, расположенном в другом корпусе, – потому-то я и не встречал ее раньше. Родом Роза из райцентра Харьковской области со сладким названием Изюм, но по иронии судьбы ее детские годы оказались нестерпимо горькими. Мать умерла от инфаркта, когда дочери было три годика. Отец перед войной вторично женился, а в 1942-м погиб при прямом попадании немецкой бомбы в санитарный поезд, где он служил хирургом. Мачеха в сибирской эвакуации и после возвращения в Изюм держала падчерицу в черном теле, обратив всю заботу на сыночка от первого брака. Роза постоянно недоедала, часто болела, уставала от непосильных домашних повинностей и оттого слабо училась. Бездетная тетя Маня, узнав о том, что племяница оказалась в положении Золушки, забрала ее к себе в Харьков, подкормила и приодела, помогла закончить школу и поступить в институт. Я слушал грустную исповедь Розочки, и сердце мое сжималось от сострадания к девушке, на долю которой выпало столько невзгод. Острая жалость к круглой сироте, обделенной семейным теплом и житейскими радостями, затаилась в моей душе на долгие годы, побуждая относиться к ней предельно заботливо и бережно.
Студенческая пора стала для нас периодом интенсивного физического и духовного роста. Именно тогда я начал увлекаться физкультурой и спортом, вследствие чего хилый юнец вытянулся и превратился в мускулистого крепыша, способного неутомимо заниматься умственным трудом. Прочел горы книг, в научных кружках делал доклады, отмеченные грамотами. Все экзамены сдавал на «отлично» и закончил институт с «красным» дипломом. Кафедра рекомендовала меня в аспирантуру, но я не прошел по конкурсу из-за пресловутой «пятой графы» и вынужден был работать учителем. В то же время Роза, благодаря нормальному питанию, увлечению плаванием и художественной гимнастикой, из «гадкого утенка» превратилась в хорошенькую «лебедицу» и расцвела, как тот прекрасный цветок, чьим именем ее нарекли. Окрепла, перестала болеть, на лице появился стойкий румянец. В полной мере раскрылся ее математический талант, и она стала одной из лучших студенток физмата.
Между тем наш роман, учитывая обоюдный дефицит амурных похождений, развивался неторопливо. Правда, я уже не так стеснялся, как прежде, поскольку видел и чувствовал, что Розочка относится ко мне с явной благосклонностью. Очевидно, ей приятны были знаки внимания, оказываемые общительным и веселым юношей. И она исподволь, без приторного жеманства, деликатно поощряла робкие потуги симпатичного ухажера. Я не заверял ее в своей любви, а она не признавалась в своих чувствах ко мне, поскольку слова были излишни – наши взаимоотношения красноречиво говорили сами за себя. Мы подолгу гуляли по бульварам, скверам и паркам, беседовали на самые разные темы, посещали киносеансы, доступные концерты и спектакли. Я все более убеждался, что между нами много общего и Роза вовсе не «сухарь» и не «синий чулок», а умная, начитаная и добрая девушка с хорошим чувством юмора. Правда, в вопросах добрачных отношений несколько наивна и старомодна – как, впрочем, и я.
Впоследствии Розочка призналась, что ее покорила моя целомудреная скромность и сдержаность в проявлениях страсти, отсутствие во мне той нагловатой бесцеремонности и напористости, которые отвращали ее от других парней. Интуитивно улавливая это, я старался исподволь приручать ее к себе. Первое время даже не решался прилюдно брать под руку и обнимать в темноте кинозала. Но постепенно наши отношения обретали все более эмоциональный характер. Во время прогулок мы стали прятаться в укромных уголках, где подолгу целовались «взасос», прижимались друг к другу и млели от обуревавших нас пылких чувств. Все чаще давал я волю рукам, осторожно пробираясь пальцами к ней под мышки и за лифчик, поглаживая коленки и бедра, приближаясь сквозь трусики к заветному лонному бугорку. Однако в самый критический момент она резко отстранялась от меня, держа «границу на замке». Понемногу оба мы успокаивались и расходились по кустам, чтобы привести себя в порядок. И только в эротических сновидениях я позволял себе смело фантазировать на тему интимной близости с любимой девушкой.
Годы спустя Роза объясняла, что старалась следовать строгому наказу тети Мани, внушившей племянице, что во избежание риска она должна сохранять девственность до самой свадьбы. И, выполняя тетушкину волю, девушка твердо соблюдала допустимую грань, хотя и ей стоило немалого труда подавлять в себе естественное влечение и жалость ко мне. Розочка не решалась уступить моим слабым домогательствам, а я не осмеливался настоять на том, чтобы она отдалась мне, полагая, что порядочный мужчина, вступив с девушкой в физическую близость, тотчас обязан жениться на ней, к чему я не был готов. Позже меня неоднократно удивляло в любимой женщине причудливое сочетание рассудительности и романтизма, силы воли и пылкой чувственности, трезвого расчета при выборе поступков и страстности в интимных отношениях.
По мере приближения выпуска из института надо было решать, как же нам быть дальше. Естественно, Роза ждала от меня серьезного шага, из гордости не желая сделать его первой. А я всё никак не мог набраться духу для откровенного разговора. Меня терзали сомнения: не слишком ли я молод для женитьбы, достаточно ли я люблю Розочку, чтобы навсегда связать с ней свою судьбу, смогу ли по-настоящему осчастливить ее? А с другой стороны, любит ли она меня настолько, чтобы захотеть стать моей женой? В общем, я просто трусил, ибо еще не созрел для того, чтобы взять на себя ответственность за создание семьи. Моя неопределенная позиция, очевидно, вызвала у Розы недоумение, обиду и разочарование, поколебав доверие ко мне. Мы впервые расстались надолго, так и не выяснив до конца наших отношений. Я уехал работать по назначению, она осталась заканчивать институт.

* * *
Во время разлуки, затянувшейся почти на год, у каждого из нас произошли важные события. В сельской школе, куда я поехал по распределению, меня загрузили уроками истории, да еще вдобавок дали классное руководство. Я был там единственным молодым мужчиной среди двух десятков женщин и пары старичков пенсионного возраста, но петухом в этом курятнике себя не чувствовал, несмотря на заигрывания симпатичных учительниц. Квартировал в убогой хатке у старушки, тосковал по домашнему уюту и скучал без Розы. Но писал ей редко, а телефона в ее коммунальной квартире не было. Она отвечала мне короткими письмами, ссылаясь на необходимость подготовки к госэкзаменам и ухода за больной тетушкой. Под Новый год тетя Маня умерла от обширного инсульта, и ее комната досталась племяннице. Приехать на похороны я не смог, так как вынужден был сопровождать учеников на экскурсию в Киев. После завершения учебы в вузе Роза получила направление в одну из средних школ Харькова.
С трудом дождавшись летнего отпуска, я заторопился домой и в тот же вечер помчался к «девушке моей мечты» (так назывался популярный трофейный фильм). По дороге встретил Зою, которая обрушила на меня град новостей: у себя в институте она специализируется по гинекологии и собирается замуж за своего преподавателя.
— Поздравляю, — нетерпеливо перебил я. — А как Роза, твоя подруга?
— О, у нее тоже все в порядке! — заверила меня Зоя. — Сперва она очень переживала смерть Мани, потом пришла в себя, на теткины сбережения накупила себе наряды и пустилась в загул.
— Она с кем-то встречается?! — восклицаю с тревожным предчувствием.
— Ну да, уже второй месяц, — затораторила Зойка. – Шика-а-арный парень! Зовут его Игорь, ему где-то за тридцать. Адвокат с приличным окладом, стильно одевается. Дарит Розочке пышные букеты, шоколадные наборы, дорогие духи. Приглашает в рестораны, театры.
Известие буквально ошеломило и придавило меня. Заметив это, Зоя стала утешать и подбадривать:
— Да не переживай ты, найдешь себе сто таких, как Розка!… Впрочем, у них, по моему, еще ничего не решено. Так что, если не потерял к ней интерес, дуй вперед – будь мужчиной!
Терзаемый муками ревности, я поплелся на Холодную гору, размышляя по дороге: «Но мы же ничего друг другу и не обещали. А она вправе сама решать, как устраивать свою личную жизнь. Ведь ей уже 22, у нее нет на свете ни одного родного человека. И хочется создать семью, иметь мужа и детей — это вполне нормально. А я думал не столько о ней, сколько о себе. Ну вот и дождался!». Чем ближе подходил к розочкиному дому, тем больше колебался, стоит ли морочить ей голову, и уже собрался повернуть назад. Но перед самым подъездом оцепенел: «Так я же потеряю ее на-всег-да! Но я люблю Розу !! И не могу без нее!!!» Одним махом взлетаю на четвертый этаж, решительно нажимаю кнопку звонка и застываю в томительном ожидании.
Наконец, дверь распахнулась, и на пороге появилась оживленная Роза. Увидев меня, она от неожиданности растерялась, улыбка на ее побледневшем лице сменилась беспомощным удивлением.
— Картина Репина „Не ждали“. Вернее, ждали, но не того, – съёрничал я.
— Н-да, сюрпризец, — в замешательстве пробормотала она – Ну, заходи, коль пришел…
И посторонилась, пропуская меня в комнату.
Я окинул Розу взглядом и поразился: до боли такая знакомая и желанная, она в то же время неуловимо изменилась, став какой-то непривычно чужой, недоступной. И еще более миловидной и привлекательной! Новая пышная прическа очень шла ей к лицу. Алые губки были завлекающе сочными, а в маленьких ушках сверкали сережки с рубиновыми камешками. Нарядное шифоновое платье в ярких цветных разводах с декольте, открывшем волнующую ложбинку между грудками. И на высокой белой шее струилась серебряная цепочка с жемчужиной. Плечи и бедра заметно округлились, изящные ручки с розовым маникюром и стройные ножки соблазнительно оформились. От Розочки веяло нежным ароматом импортных духов. А главное – она обрела ярко выраженную уверенность в себе и покоряющую женственность. Произошло волшебное превращение робкой Золушки в прекрасную Принцессу! Я втайне любовался ею, а сердце тоскливо ныло: все — при ней и все — отличного качества, но предназначалось, увы, не мне.
Сдержанно поздоровавшись, я выдавил из себя банальный комплимент:
— Ты потрясающе выглядишь, тебя просто не узнать!
И с ехидством добавил:
— Извини, очень спешил и потому пришел с пустыми руками. А ты, наверно, уже привыкла к цветочкам-конфеткам.
— Ну конечно, Зойка все разболтала! – досадливо воскликнула Роза и с вызовом пояснила:
— Да, заходит один молодой человек. Красиво ухаживает, галантный такой, щедрый.
И вслед за тем тонко намекнула:
— Ведь это так приятно любой женщине.
Не успел я парировать сей иронический выпад, как вдруг зазвенел дверной звонок.
— А вот, наверное, Игорек, – легок на помине, – поспешила перемениить тему Роза. — Я вас сейчас познакомлю.
И тут я вспыхнул:
— С твоими кавалерами общаться не намерен — я ухожу!
Роза пристально посмотрела мне в глаза и неожиданно твердо отчеканила:
— Нет, ты ос-та-нешь-ся! Иначе я очень обижусь! – И примирительно добавила: – Не хочешь знакомиться – не надо. Я выпровожу его, и мы продолжим наш разговор.
Она решительно направилась к двери, а я, поколебавшись, мрачно уселся так, чтобы коридор оказался в поле моего зрения. Вошел высокий мужчина лет тридцати в серой шляпе, шикарном светлом плаще и вознамерился обнять Розу, но она уклонилась и быстрым шопотом стала ему что-то объяснять. Он мягким баритоном успокоил ее:
— Все яcно, Розонька, ничего страшного. Встретимся завтра. До свиданья, дорогая!
И, наклонившись, cловчился поцеловать ее в щеку, затем степенно удалился.
С трудом сдерживая себя, я угрюмо наблюдал эту умилительную сценку. Роза, обрадованная ее благополучным исходом, с облегчением обратилась ко мне:
— Ну вот, все в порядке. Сейчас попьем чай с вареньем и с коржиками – я их сама напекла.
— Сперва скажи мне, что у тебя с этим Игорьком? – стал я допытываться. – Он твой жених, любовник?
— Ни тот, ни другой, — сухо отрезала Роза и внезапно вспыхнула: — А впрочем, кто ты такой, чтобы мне перед тобой отчитываться?!
Тут и я взорвался, схватил ее за плечи и в отчаяньи завопил:
— Так я же люблю тебя!!! Неужели ты забыла, что между нами было?
Помолчав, она дрогнувшим голосом тихо произнесла:
— Нет, Сенечка, я все помню. Но мне показалось, что это ты меня забыл. Ведь ты никогда не говорил о своих чувствах и планах. Уехал, не объяснившись, за весь год ни разу не навестил. И письма твои были пустыми отписками – в них не нашлось для меня теплых слов… Вот я и подумала, что была для тебя надоевшей игрушкой и ты завел себе там другую девушку, более податливую. И решила: хватит ждать у моря погоды – пора самой ковать свое счастье!
Выдержав тягостную паузу, Роза продолжала:
— А с Игорем у меня ничего такого не было. Хотя он и говорит, что любит меня, и сделал мне предложение…
Она горестно вздохнула и прошептала:
— Если бы, Семочка, ты знал, как тошно остаться в одиночестве…
Глаза ее наполнились влагой, она отвернулась от меня и, убежав в дальний угол, горько разрыдалась. Я бросился вслед за ней, резко повернул за плечи и крепко прижал к себе, осушая поцелуями соленое от слез личико.
— Розочка, любимая! Ну, прости меня, дурака, – бормотал я. – Да, я был бесчувственным эгоистом, но я исправлюсь! И никого, кроме тебя, у меня не было. А ты бросай этого хлыща! И давай скорей поженимся!
Она покачала головой и мягко улыбнулась:
— Не будем спешить. Лучше все обдумаем и тогда решим.
— Но ты согласна выйти за меня? Да или нет?!
Долгим пытливым взглядом посмотрев на меня, Роза еще раз вздохнула и, наконец, кивнула головой. От счастья я был на седьмом небе! За чаем она совсем успокоилась, развеселилась, на щечках вновь заалел румянец и заиграли милые ямочки. Под моим давлением Розочка согласилась зарегистрировать наш брак в конце июля…

* * *
Свадьба была немногочисленной, но довольно шумной. Доминировали на ней наши друзья, оттеснившие моих оробевших родственников, которые с умилением созерцали буйное веселье молодежи. А жених и невеста с нетерпением ждали, когда же вновь прозвучат дружные крики захмелевших гостей: «Го-орько-о!»… Нашей первой брачной ночи мне не забыть, хотя многие детали напрочь вышибло из головы. Будто в тумане помню, с каким нетерпением мы раздевались, помогая и мешая один другому, как жадно бросились в объятия друг к другу и как слились, наконец, в экстазе наши распаленные тела. Я был несколько разочарован тем, что блаженный миг по моей вине оказался слишком скоротечным, а утром нам не удалось повторить его из-за некстати начавшихся месячных у молодой жены. Пару лет спустя дипломированый гинеколог Зойка, в очередной раз повздорив с «лучшей подругой», пыталась посеять во мне подозрение, будто удачно подоспевшей менструацией Роза ухитрилась скрыть от меня потерю девственности еще до свадьбы…
Наша семейная жизнь складывалась благополучно, если не считать обычных бытовых неурядиц и размолвок. Но мы никогда не опускались до взаимных оскорблений, и я ни разу не поднял руку на жену. Вернувшись в Харьков, после долгих мытарств устроился учителем в десятилетке. Роза стала образцовой «математичкой», требовательной и справедливой. В школе ей нравилось, детей она любила и нашла к ним подход. А мне работа учителя была не по душе. Стремясь вырваться из атмосферы школьной рутины, я занялся чтением публичных лекций и журналистикой. Это в какой-то мере удовлетворяло мое честолюбие и пополняло наш бюджет. Вскоре мы обменяли розыну комнатку в «коммуналке» на отдельную квартиру и обставили ее. Розочка радовалась обустройству семейного очага, поддерживала в нем чистоту и порядок, экономно вела хозяйство. Обнаружила кулинарный талант и с удовольствием потчевала нас, да и сама любила вкусно поесть.
Самой большой радостью для нас стало рождение сына. Правда, оно не было запланировано, ведь первое время нам хотелось «пожить для себя». Предаваясь любовным утехам, мы порой забывали предохраняться и «подзалетели». А когда узнали об этом, с нетерпением стали ждать прибавления в семействе. Роды у Розы протекали нелегко, но все кончилось благополучно: на свет появился здоровый бутуз. Молодая мама довольно быстро пришла в себя и еще больше похорошела. В раннем детстве наш Виталик круглосуточно требовал к себе внимания. Основная тяжесть ухода за малышом легла на плечи Розочки, а я помогал ей, особенно по ночам и при детских заболеваниях, выгуливал сына на воздухе. В четыре года он бегло читал и решал сложные арифметические операции, а в школе занимал призовые места на математических олимпиадах. Его одаренность предопределили материнские гены, а я приобщал сына к художественной литературе и спорту
Брак наш оказался на редкость удачным. Все считали, что мы идеальная пара – две половинки, дополняющие друг друга. Мы понимали один другого с полуслова, и в характерах у нас было много сходства. Оптимисты и романтики, мы видели в жизни прежде всего хорошее и людей оценивали, принимая желаемое за действительное, отчего нередко попадали впросак, особенно я с моей доверчивостью. Каждый из нас хранил в неприкосновенности свой внутренний мир, стараясь уважать свободу выбора другого. Решив выработать общую жизненную позицию, мы взяли за основу принцип разумного эгоизма: в своих поступках умный порядочный человек руководствуется личным интересом и трезвым расчетом, и в этом нет ничего аморального. Ведь и в Библии сказано: «Возлюби ближнего, как самого себя». Значит любовь к себе – естественная потребность человека, вытекающая из инстинкта самосохранения. Она проявляется в заботе о своем здоровье и материальном благополучии, в стремлении к наслаждению и полноценному счастью. Еще в Талмуде было сказано: «Если не я за себя, кто за меня?» — А далее: «Но если я только за себя, тогда кто я?» Любить себя несложно, а вот полюбить ближнего – ох, как непросто! Надо научиться дорожить его интересами, как собственными, искренне со-страдать его неприятностям и со-радоваться его удачам не в меньшей мере, чем своим. Тогда и забота о ближнем не будет натужным самопожертвованием.
Розочка умела мыслить и действовать рационально, тщательно все учитывая, прежде чем принять оптимальное решение. В отличие от нее я был более эмоционален, чаще поступал импульсивно и опрометчиво. Меня радовало, что моя жена, обделенная в прошлом многими благами, спешила наверстать упущенное, не отказывая себе в доступных удовольствиях. Сама не падала духом и в доме старалась поддерживать жизнерадостную атмосферу. Путь к счастью она усматривала в удовлетворении своих умеренных желаний с пользой для себя и без ущерба для других. Мы жили душа в душу, сопереживая и угождая один другому. И каждый испытывал радость оттого, что доставлял радость дорогому человеку, а в трудные минуты помогал одолевать невзгоды. Взаимные уступки с учетом интересов каждого нередко возникали у нас в повседневной жизни. И если наши запросы в какой-то момент не совпадали, мы старались удовлетворять их так, чтобы никто при этом не пострадал. С начала совместной жизни мы договорились доверять друг другу и не обманывать. Хотя иной раз приходилось что-нибудь утаивать от супруга, чтобы не расстраивать его. В силу природной открытости мне легче было исповедаться перед Розой из желания облегчить свою душу. А вот она была более скрытной, и в ней таилось нечто загадочное для меня. Уважая право жены на личную тайну, я старался не расспрашивать ее, пока она сама не сочтет возможным поделиться со мной.

* * *
Пожалуй, наиболее успешно наш этический кодекс срабатывал, когда мы «занимались любовью». Подлинный вкус к сексу мы обрели лишь после свадьбы, поскольку в добрачный период наш опыт в этой области фактически равнялся нулю. Доступных книг по данной теме не было, и только мне удалось юнцом пройти однократный «курс обучения» у искушенной девицы, причем от растеряности и стыда я ничего тогда не усвоил. А Роза в общении со мной и с Игорем лишь смутно почувствовала себя женщиной, интуитивно осознав свою потенциальную власть над нами. Как-то приобрел я брошюру А. Коллонтай «Новая женщина». Отстаивая свободу любви и право жещины на удовлетворение своей сексуальности наравне с мужчиной, революционерка требовала подчинить эротические чувства разуму и отвергала ревность как «собственнический инстинкт». При этом она критиковала аскетизм и теорию «стакана воды», оправдывающую вседозволенность. В принципе соглашаясь с ее взглядами, мы с Розой сочли ревность вполне нормальным чувством монопольного обладания любимым человеком.
Вероятно, я раньше жены сообразил, как важно подготовить себя и ее к любовным утехам, если желаешь достичь полного взаимного удовлетворения. Она не сразу оценила неповторимую прелесть сексуальных игр. Вначале ей мешали стыдливость, неопытность и страх нежелательных последствий. В постели Розочка оставалась скованой, и я даже начал опасаться, не фригидна ли она. Зато позже моя жена стала лучше меня понимать и острее чувствовать необходимость обоюдного эмоционального настроя. Наши желания не всегда совпадали во времени: у меня они вспыхивали чаще и порой тогда, когда жена не была расположена к близости – из-за усталости, плохого настроения или озабоченности какими-то проблемами. Приходилось ласковыми словами, объятиями, поцелуями пробуждать в ней влечение, и постепенно она входила во вкус, проникаясь экстазом при слиянии любящих. Вот тогда-то жажда интима стала не только для меня, но и для нее столь важной в супружеских отношениях.
Мы охотно учились друг у друга прекрасному древнему искусству любви. На собственном опыте убеждались, что воссоздание атмосферы нежной влюбленности в предвкушении постельных утех – непременное условие их эффективности. Напротив, следует всячески избегать выяснения отношенийи не портить настроение партнеру перед тем как собираешься заняться любовью. Иначе либидо обоюдно ослабеет или вовсе пропадет. У Розочки этот предварительный этап стал получаться лучше, чем у меня: она становилась нежнее и покорнее, настраивая себя и меня на предстоящие радости. Безусловно, если бы она не любила меня, вряд ли бы у нее возникало желание сполна отдаваться мне. Осваивая секреты собственного тела, Роза приучала меня не торопясь ласкать его эрогенные зоны, прежде чем приступить непосредственно к половому акту. Прелюдия к симфонии любви достигала кульминации, когда после поглаживания ее груди и бедер я добирался до вожделенной расщелины и, доведенный до полной готовности, бросался в атаку. Так шаг за шагом открывал я волшебные свойства души и плоти любимой. Не зря же Библия так образно характеризует первое соитие мужчины с женщиной: «И он познал ее»!
Меня приятно поразило, что моя женушка, в иных обстоятельствах такая уравновешенная, порой даже холодно неприступная, на супружеском ложе вскоре стала вести себя расковано, без смущения и стыда, превратившись в искусную любовницу. Очевидно в этом сыграло роль как то, что она сполна вкусила счастье физической близости с любимым и желанным мужчиной, так и ощущение безопасности, обретенное после зойкиных наставлений насчет контрацепции. Мы неистово наслаждались жарким переплетением наших тел, экспериментировали в поисках оптимальных способов взаимного удовлетворения, причем эти радостные открытия были вполне самостоятельными, без заимствований из «Камасутры», о которой мы тогда и не ведали.
Не будучи нимфоманкой, моя возлюбленая пылко и самозабвенно отдавалась процессу совокупления, нередко направляя его «ценными указаниями». А ее сладострастные стоны и крики еще более вдохновляли и подстегивая меня. В апогее вакханалия завершалась обоюдным восторженным оргазмом, причем женушка могла не раз испытывать его на протяжении коитуса. Обессиленный, я замирал в блаженстве. А она, содрогаясь всем телом и закрыв глаза, смаковала пережитое наслаждение, томно потягивалась, счастливо улыбалась и с благодарностью шептала: «Та-ак вку-у-усненько было-о!» Затем, уютно прильнув ко мне спинкой, замирала в моих объятиях. И я так хорошо понимал ее: ведь оргаистические эмоции – самые сильные и желанные для здоровых мужчин и женщин. В молодости мы готовы были предаваться сексу в любое время суток, особенно в периоды летних отпусков. Мы вовсе не были гиперсексуалами, но это занятие долгое время оставалось для нас апофеозом супружеского счастья. Мы занимались им регулярно или экспромтом, в различных ракурсах и с разной интенсивностью, в лесу и горном ущелье, в купе вагона и каюте парохода. При этом любовные развлечения нисколько не становились для нас скучной рутиной.

* * *
Минуло лет пятнадцать нашей совместной жизни. В застойные годы при хроническом дефиците товаров нам с Розой удавалось на приличном уровне поддерживать достаток в доме. Годам к тридцати пяти жена попрежнему выглядела очаровательной. И уже не хрупкой, как в юности, а довольно крепкой и умеренно полной, неизменно сохраняя изящество и моложавость. Я беззаветно любил женушку и не уставал любоваться выразительными чертами ее нежного личика, тонким станом, апетитными бюстом, легкой походкой с соблазнительным покачиванием бедрами. На работу она ходила в строгой одежде, с учениками и коллегами держалась приветливо и с достоинством. А в часы досуга преображалась: одевалась элегантно и со вкусом, раньше многих стала наряжаться в платья и блузочки с глубоким декольте и носить мини-юбки, обнажавшие выше круглых коленок ее точеные ножки. Модная прическа и туфельки на высоких каблуках делали ее еще стройнее и грациознее, косметикой она пользовалась умеренно. В компании вела себя свободно и непринужденно, любила танцевать не только классические танцы, но и лихо отплясывать твист, румбу, мамбо, а также гопак, цыганочку, лезгинку. Я в танцах был слабоват и не обижался, когда Роза предпочитала мне более искусных партнеров. Но танго хотя бы раз в течение вечера она непременно танцевала со мной. Под его томную мелодию, прильнув ко мне, клала головку на мое плечо, и мы плыли в замедленном ритме, сливаясь в сдержано-страстных объятиях. Жена охотно пела приятным лирическим сопрано. Не имея в детстве возможности брать уроки музыки, она самостоятельно овладела игрой на гитаре и, перебирая струны, исполняла лирические песенки собственного сочинения. На увеселительных мероприятиях блистала остроумием и была затейницей, восхищая всех неувядаемой свежестью и бодростью, поддерживаемыми здоровым образом жизни и любительским спортом.
В нашем кругу встречались женщины и покрасивее, точнее говоря, смазливее Розочки, но более привлекательной и обаятельной я среди них не встречал. Был в ней какой-то магнетический шарм, и она неизменно пользовалась успехом у мужчин, которые роились вокруг нее, будто пчелы над ароматным цветком. Некоторые подруги завидовали ей, жены порой ревновали к ней своих мужей, но и те, и другие вынуждены были признать, что ведет себя Роза вполне пристойно, хотя порой несколько рисковано. Испытывая женское тщеславие, она благосклонно принимала ухаживания симпатичных поклоников, становясь озорной и шаловливой, кокетничала и флиртовала с ними, поддразнивала, завлекающе усмехаясь и стреляя глазками с поволокой. Нередко воздыхатели принимали эту игру всерьез, и тогда Розе приходилось ставить их на место. Чрезмерных вольностей со стороны обожателей она не терпела и даже приобрела репутацию недотроги. Я часто перехватывал бросаемые на нее плотоядные, словно раздевающие, мужские взгляды, и мне становилось как-то не по себе. С одной стороны, лестно было, что моя жена возбуждает у мужиков столь пристальное внимание, а с другой – во мне неудержимо разгоралась ревность. От одной только мысли, что Розой сможет овладеть кто-то другой, меня захлестывало дикое чувство собственника-монополиста.
На одной вечеринке, как всегда неожиданно, возникла вертлявая Зойка и стала нашептывать мне на ухо:
— Погляди-ка на свою женульку! Мужички увиваются за ней прямо как мартовские коты за кошечкой.
— Или как кобеля за сукой, — угрюмо уточнил я.
А Зойка еще и подлила масла в огонь:
— Ну, сучка не захочет, кобелек не вскочит. – И тут же подсластила пилюлю: —
Да ты не волнуйся: Розка не из тех баб, которые изменяют своим мужьям.
Я и без нее был уверен, что жена верна мне. И все же зойкины сплетни оставили на душе нехороший осадок. Я знал, что эта дамочка пыталась развращать подружку поучениями типа: «Если тебя захотят изнасиловать, не паникуй и не суетись напрасно, а расслабься и постарайся получить удовольствие». И я собрался откровенно потолковать с Розой на деликатную тему, которой мы ни разу не касались, но потом раздумал: «О чем говорить? – Упрекать ее за то, что она заигрывает с ухажерами? А что в этом плохого? Ведь это так естественно для хорошенькой женщины и к тому же наверняка приятно ей. Почему я должен лишать ее невинного удовольствия? Только из-за возможных сплетен и дурацкой ревности, которая поставит меня в смешное положение? Подумаешь: „Отелло рассвирепелло и убилло Дездемону!“ А ведь Роза может и обидеться за то, что я подозреваю ее в непорядочности. Нет, не могу я позволить себе оскорблять и унижать свою жену необоснованными упреками». Мужская гордость не позволяла мне унижаться до открытых проявлений ревности.
А потом произошло событие, подтвердившее мою правоту. Давний друг позвал нас на свой день рождения. Среди гостей был грузный мужчина средних лет, который за столом уселся рядом с Розой и с ходу начал ее обхаживать, подливая ей вино в бокал и одновременно осыпая комплиментами. Она, как обычно, иронизировала и изредка пила маленькими глотками. Увлекшись беседой с соседкой слева, я не заметил, как кавалер справа пригласил мою жену на вальс. Несмотря на упитанность, танцевал он легко и размашисто кружил ее вокруг себя. Роза с увлечением вальсировала и оживленно пикировалась с ним. А когда заиграли ее любимое танго, продолжала танцевать, пока он не начал слишком плотно прижимать к себе даму, ухватив ее широкой ладонью ниже талии. Вот тут-то она, вырвавшись из лап охальника, с размаху влепила ему оплеуху, да так, что у того кровь из носа пошла. Я ринулся к ней на помощь, намереваясь разобраться с наглецом, но жена остановила меня:
— Не надо, Семен, он же пьян, скотина!
Пострадавший начал суетливо извиняться, а хозяин пересадил нас на другой конец стола. Окружающие успокаивали меня и супругу, восторгаясь тем, как здорово она проучила нахала. Но вечер был испорчен, и вскоре мы уехали домой. По дороге я не выдержал и спросил:
— Тебе не кажется, что порой ты переигрываешь со своими поклонниками?
— Кажется, — поспешно согласилась Роза и с плутоватой улыбкой добавила: —
Но иногда так хочется подурачить их и оставить с носом.
— Ты сегодня отлично проделала это, — хмуро заметил я. — Пожалуйста, впредь будь поосторожнее и не играй с огнем.
А сам с недоверием подумал: «Как бы она повела себя, оставшись с тем типом наедине?» Будто угадав мои мысли, Розочка прильнула ко мне и нежно пропела:
— Сенечка, хороший мой, никто мне не нужен, кроме тебя. Ты – мой любимый и единственно желанный мужчина!
В ту чудесную ночь женушка убедительно продемонстрировала это…
Неотразимая сексапильность, как нынче выражаются, не раз играла с Розой злые шутки. Как-то вечером она возвращалась с работы домой, и в толчее трамвая прилично одетый незнакомец начал любезничать с ней, а затем преследовал на улице, и ей с трудом удалось сбежать от него. После этого случая мне пришлось встречать жену на трамвайной остановке, пока она не записалась в любительскую школу самбо и вскоре убедительно продемонстрировала свои успехи в этом виде спорта. При очередной поломке домашнего телевизора Роза позвонила в ремонтное ателье. Мастер пришел неожиданно быстро, когда она, оставшись в квартире одна, купалась в ванной. Пришлось, наспех накинув халат, впустить молодого человека в квартиру и, пока он чинил «телик», накрыть, согласно обычаю, стол с водкой и закуской. Подогретый парой стопок и поддавшись чарам милой хозяюшки, от которой веяло дурманом теплого женского тела, парень набросился на нее сзади, попытался сорвать халатик и завалить на диван. Вот тут-то Розочка, ловким приемом вывернувшись из цепких мужских рук, нанесла ему сильный удар пяткой в пах, а затем коленом под дыхало. После чего горе-мастер, согнувшись в три погибели, ретировался к двери и был таков. Зойкиной рекомендацией на сей раз моя жена не воспользовалась.

* * *
Впоследствии возникла еще одна возможность испытать Розу на морально-психологическую стойкость. Городское общество «Знание» премировало ее как популяризатора семейной педагогики среди населения путевкой в дом отдыха в Адлере на апрель месяц. Последняя четверть учебного года была в разгаре, и дирекция школы не желала отпускать незаменимого работника. Да и самой Розочке не очень-то хотелось ехать на курорт без меня. Ведь мы оба работали в системе народного образования, где отпуск учителям обычно предоставлялся в период летних каникул. И всегда отдыхали вдвоем или вместе с Виталиком в экзотических местах. Но в данном случае я посчитал, что глупо упускать шанс провести две недели на море в комфортной обстановке, тем более, что Роза после напряженного учебного года действительно нуждалась в хорошем отдыхе. Мне с трудом удалось уговорить ее дать согласие, а правление общества «Знание» нажало на школьное руководство, и моя жена впервые в жизни поехала на курорт одна.
Хотя я и сын скучали по ней, но поскольку оба по горло были заняты своими делами, время пролетело незаметно. В первом разговоре по телефону Роза сообщила о своем отдыхе довольно скупо: у нее все в порядке, условия хорошие, погода замечательная, люди приличные.
— И ухажеры у тебя там уже появились?
— Не без того, — уклончиво ответила жена.
— Ну так не теряйся! – благословил я ее с напускной небрежностью.
— Спасибо за совет, — съязвила Роза. – Я учту его.
Связавшись со мной вторично, она пожаловалась на боль в горле. Голос у нее был хриплым: «Вероятно простудилась – вечерами в Адлере еще прохладно». А вскоре я встречал Розочку на вокзале: она чуть покашливала, но в общем выглядела бодро, посвежела и даже хорошо загорела. Вызвать ее на откровенность мне сперва не удавалось, однако позже она сама рассказала о своих похождениях:
— Дом отдыха расположен в живописном месте у моря. Днем было тепло, все вокруг пышно цвело. Но морская вода еще холодная, и я плавала в бассейне. Культмассовик всячески пытался развлекать отдыхающих лекторов: устраивал экскурсии в Сочи и на озеро Рицу, а по вечерам – кино и танцы под магнитофон. Кормили прилично, жили мы вдвоем с Наташей, учительницей из Полтавы, в комнате с балконом на море. С легкой руки соседей по столу ее стали величать «Наталкой-полтавкой», а меня — «Розѝной» или «Изюминкой» (поскольку Rosine по-немецки означает «изюм»). Вместе с нами сидели два сравнительно молодых человека: некто Владимир или просто Вова, коренастый доцент-сибирячок, и Георгий-Жора, журналист из Харькова, рослый красавчик с щеголеватыми усиками. Оба представились холостяками, но под перекрестным допросом признали себя «женатиками с потомством», что, впрочем, не мешало им волочиться за нами под эпикурейским девизом: «Гуляем, девочки, – одновá живем!». В доме отдыха царила романтическая атмосфера: курортники вовсю «крутили любовь». Моя соседка-разведёнка вскоре пала под натиском Вовы, признавшись, что с ним у нее «уже раз было». А поскольку для продолжения свиданий им требовалась опочивальня, Наталка уговорила меня до отбоя прогуливаться с Жориком на свежем воздухе. Я уступила ее мольбам, тем паче, что общаться с моим кавалером было довольно интересно: он вовсю любезничал и вешал мне на уши всякие байки. Но с каждым вечером все трудней становилось отбиваться от его настырных домогательств. А когда Жорик перешел «в рукопашную», пришлось пресечь его поползновения и посоветовать переключиться на более покладистых барышен. Однако и после того он не терял надежды, а когда я слегла с температурой, приносил мне мед, цитрусы и цветочки. В общем, продолжал искушать. Но не скўшал…
После этого каламбура, уловив тень скепсиса на моем лице, Розочка воскликнула:
— Вот и все, дорогой! Хочешь — верь, хочешь — нет: не было у меня с ним ничего серьезного!…
И все-таки червь сомнения, закравшись в сердце, исподволь подтачивал его, пока год спустя я не познакомился с тем самым «Жориком» – Георгием Николаевичем, редактором областной газеты, которая напечатала мою статью. В благодарность я пригласил журналиста в ресторан и распил с ним армянский коньяк высшей пробы. Изрядно захмелев, мы, как это принято у мужиков, начали трепаться о бабах, и я похвастался своей замечательной женой.
— Как, Розиночка, наша «изюминка» – это твоя половина?! Так мы же вместе в Адлере отдыхали! Я, признаться, крепко приударял за ней и чуть было не захомутал! Но она, конечно, все от тебя скрыла.
— Да нет, кое-что порассказала, только не знаю, всё ли…
— Ну что она могла про меня сказать?! Да, я волокита, юбочник, бонвиван! Но уломать твою Розалинку мне все-таки не удалось – крепким орешком оказалась! Да и времени маловато было. В общем, повезло тебе с женкой! Если б у моей такой же крутой характер был!
Собутыльник спьяну закручинился, на том мы и расстались.

* * *
Еще один случай в раннем периоде нашей семейной жизни поверг меня буквально в смятение. Однажды, разбирая бумаги покойной тетушки, жена обнаружила телефон своей двоюродной сестры Фриды, которая рано выскочила замуж за лейтенанта и уехала с ним куда-то под Брянск. Позвонив кузине, Роза выяснила, что ее супруг, выпускник военно-инженерной академии, уже майор с высоким окладом, начальник подразделения связи воинской части. У них двое погодков, живут в просторной четырехкомнатной квартире в военном городке, расположенном в сосновом бору. Фрида обрадовалась, что Розочка нашлась, и пригласила нас погостить у них недельку. Не откладывая решения в долгий ящик, мы ближайшим летом навестили новоявленных родичей. Огненная блондинка, розына ровесница, не по годам располневшая, приняла нас очень тепло. Хозяева уступили нам с Розой супружеский будуар, сами перебрались в кабинет, а Виталия поместили в детской вместе с их сыновьями.
Особенно усердно обхаживал гостей глава семейства, которого с подачи Виталика мы стали звать «дядей Мишей», хотя был он всего-то года на три старше меня. Рослый, молодцеватый, с бравой выправкой, Михаил восхитил нас атлетичным телосложением, когда по утрам делал зарядку с гантелями. Смоляные кудри с легкой проседью, высокий лоб с залысинами, проницательные глаза, нос с горбинкой, массивный подбородок. А в парадном мундире со всеми причиндалами он выглядел неотразимо! И характер у него оказался почти нордический: волевой и вместе с тем добродушный; словоохотливый, но себе на уме; нрав веселый с хитрецой. Обсуждая между собой первое впечатление о нем, мы сошлись во мнениях: импозантный мужчина – ну прямо Апполон!
— Но не мой идеал, – заметила жена. – По-моему, простоват и чересчур самоуверен.
Однако розочкин вкус не совпал с предпочтениями других женщин. По словам Фриды, Мишенька оказался неисправимым бабником: постоянно путался с подчиненными связистками и даже имел из-за этого служебные неприятности, о чем кузина сообщила спокойно и насмешливо. Она по опыту знала, что ссориться с муженьком из-за «тёлок» бесполезно, нагуляется и вернется – никуда не денется. Во всем остальном он прекрасный семьянин, любит ее и детей.
— Да как же любит, если изменяет? – возмутилась Роза.
— А мне достаточно и того, что я имею, – возразила Фрида. – У меня и без его кобелиных игрищ забот хватает: дети, хозяйство да еще мое здоровье!
Выяснилось, что у Фриды целая гора болезней, причем большинство из них, по мнению Миши, она сама напридумала. На курорты по льготным семейным путевкам, которые муж регулярно доставал, она почти не ездила, концерты с ним не посещала, лишь изредка ходила кино. Освободившись пораньше от служебных дел, Михаил в своем «Москвиче» возил нас на экскурсии в Брянск и по его окрестностям. Мы ежедневно совершали прогулки в лес, а Фрида на кухне готовила всякие вкусности. Меня заинтересовали книги по истории из библиотеки хозяев, а Миша устраивал для Розы культпоходы в филармонию. Оказалось, он тоже обожал музыку, обладал приятным баритоном и по вечерам исполнял романсы, а моя жена подпевала ему. С Розочкой он разговаривал подчеркнуто ласково, галантно любезничал и вовсю развлекал. Было очевидно, что харьковская кузина явно зацепила «дядю Мишу», и он положил на нее глаз, а она в ответ лишь игриво отшучивалась. Его эротомания обнаружилась однажды ночью, когда в разгар супружеских забав я вдруг встретился с горящим взором Миши, подглядывающего за нами через приоткрытую дверь. Я сообщил об этом Розе, но она лишь пожала плечами:
— А мне жаль его! Фридка же держит его на голодном пайке, вот и захотелось ему хотя бы визуально потешить себя…
Дальше – больше. Неподалеку находилось живописное лесное озеро с чистым песчаным бережком. Ближе к вечеру, когда вода достаточно нагревалась под солнцем, мы ходили туда купаться. Как-то, увлекшись чтением, я не заметил, что моя жена и фридочкин муж отправились на озеро вдвоем. А когда обнаружил, решил присоединиться к ним, надел плавки, взял с собой полотенце и побрел по лесной тропинке, наслаждаясь тишиной. Вдруг слышу со стороны озера пронзительный крик, подбегаю к берегу и сквозь кусты наблюдаю: Роза и Миша увлеченно барахтаются в воде и ныряют друг под друга. Он ловит ее, вовсю тискает, а она визжит и хохочет, отбиваясь от него брызгами. Заметив меня, Михаил состроил невинную улыбочку и легко поднял Розу на руки, а она ухватилась за его толстую шею и прижалась к волосатой груди. Затем он вынес ее на берег, бережно поставил на песочек и провозгласил:
— Прошу принять сей драгоценный дар! Обучаю твою супругу подводной гимнастике. Она оказалась талантливой ученицей.
— Как и во всем остальном, — желчно заметил я.
— Сеньчик, ты что, расстроился? – забеспокоилась Роза. – Да мы просто баловались, это же игра такая!
Я молча зашел в воду по пояс и вразмашку поплыл на середину озера. Щемящее чувство досады не покидало меня…
После прощального обеда Миша уединился со мной для объяснения.
— Семен, дорогой, извини меня, – смущенно каялся он. – Пожалуйста, не делай из мухи слона. Я же Розочку люблю и уважаю чисто по-родственному!
В знак примирения он протянул руку. Я нехотя пожал ее и постарался поскорее забыть неприятный эпизод, а с Розой об этом больше не заговаривал. Впоследствии она периодически обменивалась с кузиной семейными новостями.

* * *
Однако впереди нас ожидали более серёзные испытания. Со стороны наша семейная жизнь выглядела вполне благополучной. Виталий перескочил из 7-го класса в 9-й и перевелся в школу с математическим уклоном, где продолжал блистать незаурядными способностями. Он решил подавать документы на механико-математический факультет Московского университета. Нас с Розой тревожил высокий конкурс абитуриентов в МГУ, при котором наилучшие шансы имели поступающие с медалью. Роза успешно продвигалась по служебной линии: ее назначили руководителем методобъединения учителей всего города. Она попрежнему занималась частным репетиторством со школьниками и студентами, читала публичные лекции на темы воспитания. В какой-то момент моя жена стала вносить в семейный бюджет гораздо больше мужа, у которого для подработок совсем не оставалось времени.
Дело в том, что я решил уйти наконец из постылой школы и с головой окунулся в работу над диссертацией по истории гражданской войны на Харьковщине. Сдав кандминимум при кафедре местного университета, я добился согласия одного из профессоров стать моим научным руководителем. Пришлось много работать в историко-партийных архивах Харькова, Киева, Москвы, писать научные статьи, участвовать в конференциях и симпозиумах. У меня не было ни малейшей возможности помогать жене в домашнем хозяйстве, я перестал читать художественную литературу, смотреть новые фильмы, спектакли и телепередачи, даже занятия спортом забросил. До глубокой ночи просиживал над рукописью, стучал на пишмашинке, а затем до утра маялся бессоницей. Из-за множества трудностей в подготовке диссертации у меня возникла хроническая депрессия, от чего страдали мои родные и близкие. Свои проблемы я срывал, главным образом, на бедной Розочке: по любым поводам раздражался и ссорился с ней, пару раз даже нагрубил, довел до слез и потом просил прощения. Мудрая женушка относилась ко мне с пониманием и сочувствием, терпеливо заботилась обо мне. Видя мою повышенную нервозность, пыталась оберегать меня от стрессов. Но и у нее все чаше стали сдавать нервы, и она начала упрекать меня в том, что я совсем охладел к ней. Мы мирились, а затем все повторялось сначала. Обычно спокойная и немногословная, Роза стала еще более молчаливой и замкнулась в себе. Сын недоумевал и сильно переживал по поводу затянувшейся конфликтной ситуации в семье.
Конечно, я продолжал любить жену, но у меня все реже появлялось желание приласкать ее, обнять, поцеловать. С тревогой замечал я, что становлюсь черствым и равнодушным к близким. А главное, начал впадать в панику оттого, что во мне все более угасала потребность в сексуальной близости с Розочкой. Раньше, бывало, малейшее телесное соприкосновение повергало обоих в крайнее возбуждение, и мы пылко бросались друг другу в объятия. А теперь ее призывные взгляды и робкие попытки пробудить во мне чувственность все чаще оказывались безуспешными. В бессильной тоске я поворачивался в постели спиной к жене, она со вздохом разочарования и досадой проделывала то же, и мы долго беспокойно ворочались с боку на бок. Половой акт случался крайне редко и протекал слишком неэффективно, а это еще больше угнетало, лишая остатков уверенности в себе. Жена старалась ободрить и утешить меня: мол, все это скоро пройдет и вообще не так уж и важно. Но я-то видел, что она тоже подавлена и очень встревожена. Мое мужское самолюбие было уязвлено утратой «боеспособности», но поделать с собой я ничего не мог: современных средств восстановления потенции у нас тогда и в помине не было.
Все это тянулось более полутора лет, но я никак не решался обратиться к врачу по такому деликатному поводу. А Роза, устав напрасно ждать лучших времен, без моего ведома записалась на прием к Зое, которая уже стала сексопатологом, и пожаловалась ей, что перестала испытывать оргазм и больше не чувствует удовлетворения от половых сношений, предположив, что это связано с преждевременным климаксом. Но доктор Зоя, расспросив пациентку, установила, что дело вовсе не в ней, а в «эректильной дисфункции» у ее мужа, вызванной «психогенным кризисом из-за умственного перенапряжения». А подружке она напомнила, что границы «бальзаковского возраста» в наши дни сместились с 30 до 40 и более лет, так что у нее нынче вторая молодость – пора достижения зрелой женщиной гормонального пика, когда душа и тело особенно жаждут качественной половой любви. И посоветовала Розе для утоления возросшей сексуальной потребности заниматься мастурбацией, а еще лучше – завести себе подходящего любовника, пока супруг не восстановит прежнюю форму. Опыта на сей счет у нее было предостаточно – Зойка давно изменяла своему мужу-профессору с его аспирантами. А мне она конфиденциально посоветовала принимать антидепрессанты, хотя вслед затем поспешила «утешить» мою жену, что проку от этого будет мало.
Именно тогда у меня стали все более усиливаться навязчивые мысли и страхи: «Я неизлечимый импотент и больше не соответствую физиологическим запросам жены. Ей нужен нормальный мужчина, который сумеет ее удовлетворить». Однажды мне даже приснилось, будто Роза возлежит на брачном ложе между мной и каким-то молодым здоровяком — все трое совершенно голые. Сперва она торопливо и апатично совокупляется со мной, а затем поворачивается к незнакомцу и с бурной страстью отдается ему. Причем тот оказывается гораздо более способным партнером и неоднократно доводит ее до оргазма. Во сне я пребывал в каком-то странном раздвоении личности: с одной стороны, созерцал оба половых акта как посторонний наблюдатель, а с другой – перевоплощался то в жену, то в соперника, отчетливо сопереживая ощущениям каждого из них. При этом во мне причудливо переплетались амбивалентные чувства: жгучая ревность и тихая радость от того, что Розочка, наконец, сполна насладилась сексом, ублажив свою истосковавшуюся плоть. Очевидно в этом порно-эротическом сновидении проявился в извращенном виде подсознательный комплекс неполноценности и вины перед женой.
Мог ли я тогда предположить, что сон окажется явью?…

* * *
Последний год учебы Виталия в школе быстро подошел к концу. Как мы и опасались, сочинения по русской и украинской литературе на выпускных экзаменах он написал на «четверки» и медали не получил. А это еще более снижало вероятность его поступления в МГУ. Но сын не утратил уверенности в себе и твердо решил ехать в Москву, где с августа начинались вступительные экзамены. Наплыв абитуриентов был огромным, и место в студенческом общежитии ему не дали. А снять в столице жилье в летний период было практически невозможно. И тут я вспомнил о сокурснице, которая вышла замуж за москвича и проживает с ним и дошкольницей-дочкой в малогабаритной двухкомнатной квартире. Скрепя сердце, они согласились приютить нас с Виталиком на время экзаменов.
Отпустить 16-летнего сына одного мы никак не могли — ведь он нуждался в надежной психологической поддержке и нормальных бытовых условиях. Семейный совет постановил: в Москву с Виталием поеду я. Во-первых, Розе там для ночлега места нет, а мы вдвоем разместимся в столовой. Во-вторых, у меня в столице есть еще и другие дела. И в третьих, самое главное: самочувствие жены в последние месяцы резко ухудшилось. Перегрузки, связанные с работой, заботами обо мне и тревогами о сыне, ослабили ее защитные механизмы и привели к мучительной мигрени и рецидиву бронхита, который она подхватила в Адлере. Розочка заметно осунулась, побледнела, под глазами появились темные круги. Врачи настоятельно рекомендовали ей целительный отдых — желательно на юге, где много солнца и морской воздух. Я же, напротив, стал чувствовать себя чуть получше, поскольку усердно принимал лекарства, хотя моя половая потенция в норму все еще не пришла. Зато диссертационные дела пошли круто вверх: через три месяца я должен был выходить на защиту.
Роза согласилась остаться в Харькове и регулярно связываться с нами, чтобы быть в курсе всех дел. Ни о каком курорте она слушать не хотела, и к тому же с финансами у нас стало совсем туго. Внезапно в разгар дорожных сборов раздался междугородний звонок. Я взял телефонную трубку – это был фридын муж Михаил. Между нами состоялся диалог на включенной громкости:
М.: — Хочу пригласить вас в Феодосию. Я получил семейную путевку в пансионат для военнослужащих. Срок пребывания – три недели, начало – через два дня. Домик прямо на берегу моря. Две комнаты, туалет с душем, можно поставить еще одну раскладушку. Питание трехразовое. Великолепный пляж. Я там бывал – места сказочные!
Я: — Отлично, вот и поезжайте всем семейством! В чем проблема?
М.: — Понимаешь, тут такая ситуация: Фрида опять легла в больницу, детей я отправил на месяц в пионерлагерь. Одному ехать скучно, а с вами вместе мы прекрасно проведем время! Кстати, как сын?
Я: — В нем-то вся загвоздка: с понедельника начинаются приемные экзамены в МГУ, и я должен его сопровождать. А Роза будет «болеть» за Виталика дома.
М.: — Зачем же дома?! Она прекрасно сможет провести это время на море. Уверяю, со мной ей будет, как у бога за пазухой! Есть отдельная комната, и платить ни за что не придется – я сумею оформить ее в качестве своей жены. И на моем «москвиче» доставлю туда и обратно.
Не успел я отреагировать на этот неожиданный поворот в разговоре, как трубку перехватила Роза :
— Мишенька, здравствуй! Спасибо за приглашение, но без сына и мужа я никуда не поеду. Пойми, сейчас мне не до этого! Буду сидеть в Харькове на связи с Москвой.
— Розочка, дорогая, в пансионате отличная междугородняя связь: два телефона-автомата и аппарат в канцелярии. Я тебя всем обеспечу – ты же меня знаешь!
Тут опять вмешался я:
— Михаил, это действительно замечательное предложение, но нам нужно его обсудить. Когда давать ответ?
— Крайний срок – завтра утром. Я вам перезвоню.
Мы с сыном принялись уговаривать Розочку принять мишино приглашение.
— Мамочка, не упрямься, — упрашивал Виталик. – Ты же совсем расклеилась, тебе надо как следует подлечиться. Дома одна ты будешь только напрасно нервничать в ожидании наших звонков. Да и мы там о тебе будем волноваться. А на море у тебя появятся свежие впечатления, ты отвлечешься от тревожных мыслей и как следует отдохнешь. И дядя Миша не даст тебе скучать!
— Сыночек, отдохнуть я смогу и попозже, когда ты экзамены сдашь.
— Мамуля, родная, пожалуйста, не занимайся самопожертвованием. Этим ты только себе навредишь и мне не поможешь.
Я перебил сына:
— Извини, нам с мамой надо поговорить наедине.
И увлек Розу в спальню, чтобы еще раз попытаться переубедить ее:
— Слушай-ка, не глупи! Ты же действительно чувствуешь себя отвратительно и выглядишь ужасно. А мне нужна попрежнему красивая молодая жена и Виталику – здоровая мать. Если ты не поедешь на море сейчас, тебе в ближайшее время отдых не светит: начнется новый учебный год, и никто тебя никуда не отпустит. Да и с деньгами у нас сейчас, сама знаешь, швах!
Роза долго озабочено молчала, затем со скрытой обидой глухо спросила:
— А как ты себе представляешь мое пребывание под одной крышей с чужим мужчиной на протяжении трех недель, да еще на его полном иждивении?! И что люди подумают? – «Сынок с папочкой уехал поступать в университет, а мамочка с чужим мужиком гуляет на курорте!»
— Плевать мне на всякие сплетни! Повторяю: для меня сейчас важнее всего твое нормальное самочувствие. А что касается Миши, так он ведь не чужой нам и сделает все возможное для твоего полноценного отдыха. Мы с ним потом рассчитаемся.
— Да никакой он мне не родственник! Просто здоровый бугай и на все способен.
— Ну, знаешь, волков бояться – в лес не ходить. Ты не захочешь – он не полезет! Вспомни поговорку про собачек…
— Я-то помню, — с горечью перебила Роза, — а вот ты, Сенечка, кажется, забыл, что я все-таки женщина и между прочим – твоя жена!
Не желая обострять дискуссию на скользкую тему, я в примирительном тоне еще раз посоветовал ей все взвесить и принять разумное решение. Наутро она холодно объявила:
— Ладно, пусть будет по-вашему!
С Михаилом Роза договорилась: по пути в Феодосию он заедет за ней на своей машине. На следующий день мы с сыном улетели в Москву, еще через день моя жена с «дядей Мишей» укатила в Крым. А меня периодически мучил вопрос: «Правильно ли я сделал, отпустив ее с ним?» Душа томилась дурными предчувствиями, но я отгонял их, внушая себе: «Не психуй – все образуется!».

* * *
В столице наше время было расписано по дням и часам, исходя из жесткого графика консультаций и экзаменов, между которыми Виталий упорно штудировал учебники. Я готовил завтрак, потом мы на метро отправлялись до станции «Проспект Вернадского». Пока Виталик сдавал очередной экзамен, я бродил по Ленинским горам (ныне снова Воробьевым), затем спешил к корпусу мехмата и нетерпеливо ждал появления сына, издали пытаясь угадать выражение его лица. Он приближался с ликующей улыбкой победителя, и камень спадал с моей души. Мы шли в ближайшую закусочную закрепить успех горячими сардельками с кофе. После чего спешили по телефону порадовать результатами экзамена Розочку, которая с нетерпением ждала в конторе пансионата нашего звонка в условное время. Часто она сама телефонировала из автомата в квартиру московских приятелей.
Разумеется, я выпытывал у жены информацию о ее здоровье, настроении и времяпровождении. Она докладывала, как всегда, односложно, но с нарастающим оптимизмом:
— Доехали благополучно. Домик хороший, рядом с морем.
— Чувствую себя вполне прилично: голова не болит, кашель прекратился.
— Кормят как на убой — вкусно и разнообразно!
— Погода шикарная. С утра до обеда загораем и плаваем. Когда спадает жара, снова идем на пляж.
— Мишка со мной буквально няньчится: следит, чтобы в столовой я все съедала, под солнцем не обгорала, далеко не заплывала, а днем спала.
— Вечерами вовсю развлекаемся: прогулки, танцы, кино, концерты!
— Объездили на машине пол-Крыма – красотища!!!
Лишь однажды наша налаженная связь дала сбой: в назначенный вечерний час Роза не позвонила, хотя мы с сыном прождали у телефона до полуночи. На следующее утро я связался с пансионатом, и дежурная заверила меня: «С вашими друзьями все в порядке, они сейчас на море». А вечером Розочка, смущенно извиняясь, сообщила, что они с Мишей накануне поздно вернулись с концерта, и она не решилась ночью беспокоить нас. Виталик лукаво заметил:
— Да-а, загуляла наша мамочка!
— Ну и пусть веселится себе на здоровье! — благодушно напутствовал я заочно жену…
Однако вернемся к московской эпопее. Виталий успешно сдал все экзамены, превысив проходной балл, и был зачислен на мехмат с предоставлением общежития. Домой мы возвратились триумфаторами и торжественно отпраздновали это событие в кругу родных и друзей. Розочка выглядела потрясающе: еще краше расцвела, налилась здоровьем, покрылась ровным шоколадным загаром, и на щечках вновь заалел стойкий румянец. Вот только под глазами у нее сохранялась едва приметная синева. Жена моя вся просто сияла и была на седьмом небе от счастья, не скрывая гордости за сына. Меня она встретила с трогательной нежностью, в которой таилась глубокая сердечная привязанность, еще сильнее возросшая после месячной разлуки и треволнений. Обстоятельных разговоров о крымском отпуске она избегала, ограничиваясь общими фразами, а я не очень-то и старался вникать в детали. Лишь однажды поинтересовался:
— Михаил тебя там не обижал?
— Обижал? — с недоумением переспросила Роза и пожала плечами. — Да нет, скорее наоборот.
И тотчас заторопилась в другую комнату. А я подумал: как это понимать — «скорее наоборот»? Но уточнять не стал… Ложку дегтя в мой «медовый» настрой пыталась подбросить при встрече наша заклятая приятельница Зойка:
— Всё знаю! Всех поздравляю! А женулька твоя после моря стала классной красоткой. Вот что значит следовать мудрым советам врача!
Подтекста последних ее слов я в тот момент не ухватил, да и не хотелось на этом зацикливаться… Стрессы сменились во мне безмятежным душевным покоем, все признаки депрессии как рукой сняло. Вдобавок судьба подарила мне три сюрприза: в сентябре я был принят по конкурсу преподавателем истории Украины в родной пединститут, а еще через месяц успешно защитил диссертацию и вскоре был переведен на должность доцента. Все это положительно повлияло на мою половую потенцию, и наша интимная жизнь постепенно стала налаживаться. А о розочкином курортном отдыхе долго напоминали контрастно выступавшие на ее бронзовом теле миниатюрные белоснежные треугольнички с тонкими полосками: парочка на бюсте и еще два покрупнее — ниже живота и спины.
Однако иногда я замечал, что поведение жены в постели как-то странно изменилось. Она реже стала проявлять инициативу в интимных отношениях, будто стеснялась навязываться или отчего-то робела. Разумеется, всякий раз, когда у меня возникало желание близости, Розочка безотказно шла мне навстречу, но не было в ней прежней раскрепощености и безудержной страсти. Порой моя жена вела себя как неприкаяная, и чудилось, будто ей что-то мешает безоглядно предаваться любви. Казалось, после соития она сверяет только что испытанные ощущения с какими-то иными. А на лице ее отражалось некое смятение чувств: то ли сомнение, то ли тревога, то ли сожаление о чем-то. Я старался не обращать внимания на эти непонятные симптомы, объясняя их душевными потрясениями, которые Розе пришлось пережить за последнее время. Но расспрашивать ее почему-то опасался и всякого рода домыслы, которые лезли мне в голову, упрямо отгонял от себя….

* * *
Жизнь понемногу брала свое, наши взаимоотношения вернулись в нормальное русло. Минул год, и однажды мы получили приглашение от Фриды и Михаила на празднование двадцатилетия их бракосочетания. Я не очень-то был расположен участвовать в этом торжестве, но пришлось смириться: все-таки Фрида – кузина, да и Мише надо воздать должное за организацию розыного отдыха на море. Мы привезли им дорогие подарки, юбилей отмечался с помпой в ресторане. «Молодожен» ухаживал не столько за «новобрачной», сколько за курортной подружкой Розочкой, воистину неотразимой в тот вечер. Моя жена для приличия покружилась с ним один тур вальса, а затем потащила к Фридочке, заставив пригласить ее на танец. Последующие мишины попытки возобновить с Розой контакты терпели фиаско: она охотно принимала приглашения других кавалеров, а от него отмахивалась, как от назойливой мухи. А меня она в разгар вечера упрекнула:
— Что ты все стоишь, как посторонний наблюдатель? Хоть бы разок с женой потанцевал!
Я тотчас поспешил загладить свой промах…
На следующее утро Миша стал публично проецировать на экране слайды о прошлогоднем отдыхе в Феодосии. На каждом фото – Розочка, одна или рядом с неизменным спутником. Вот моя жена в кружевном прозрачном пеньюаре на веранде домика в тени платана, затем — в пестром сарафанчике красуется у столика на террасе столовой. Она же — на пляже в широкополой шляпе и умопомрачительном бикини, которого я прежде на ней не видел. Еще кадры: Роза в легкой блузочке без рукавов и с широким вырезом позирует в шортиках то у фонтана, то возле пышной клумбы, то перед памятником Айвазовскому. А вот они с Мишей плавают и прыгают на морских волнах. Я замечал, с каким удовольствием оба любуются кадейдоскопом снимков, напомнивших им славные деньки в Феодосии. И у меня появилась радость за курортное блаженство моей женушки, чуть смешанная с досадой и завистью, которые я тщетно пытался заглушить в себе. Однако по мере демонстрации всё новых кадров лицо у Розы бледнело, а у Фриды — краснело. Особенно когда возникли явно откровенные слайды: Мишка в одних плавках, сидя на валуне в Коктебеле, держит на коленях Розу в купальнике; те же в обнимку красуются на фоне Карадага, перед роскошной виллой в Симеизе, у генуэзской крепости в Судаке. А на последнем снимке он бесцеремонно обхватил ее сзади руками, положив по-хозяйски ладони ей на грудь.
Импровизированый сеанс закончился. Все молча разошлись, испытывая смущение и неловкость.Сморенный усталостью после домашнего обеда с возлияниями, я вознамерился вздремнуть на диване в кабинете хозяина, тем более, что моя жена с родней направилась в лес. Проснулся часа через полтора, услышав из-за приоткрытой двери возбужденные голоса Розы и Миши, вернувшихся с прогулки.
— Зачем ты показал все эти снимки? – гневно отчитывала она его вполголоса. – Ты уже ничего не соображаешь?!
— Розочка, миленькая, не злись, – оправдывался незадачливый фоторепортер. — Что там такого? Ну, обнимаемся мы с тобой, и что?! Фриде все это до лампочки, а Сема и так ничего не понял….
— Тиш-ш-ше, разбудишь его! – сердито прошептала Роза.
Наступила пауза, и вслед затем Миша, чуть понизив голос, стал вкрадчиво и с упоением предаваться воспоминаниям:
— А правда, дорогая, нам там было, как в раю! Настоящий медовый месяц! И ты говорила, что тебе со мной так вкусненько.
— Замолчи, дур-р-рак! – яростно прошипела она. – И руки забери! Что было, то сплыло. Мы же договорились: об этом ни-ког-да не вспоминать!!!
Тут дверь плотно захлопнулась — дискуссия прервалась. А меня бросило в жар. Я никак не мог придти в себя и сообразить: окончательно я проснулся или, быть может, все это мне во сне померещилось? Но я ведь отчетливо слышал каждое слово!
Лишь через полчаса с нарочито заспанным видом я вышел из кабинета, притворяясь, будто ни о чем не догадываюсь…

* * *
То, что мне совершенно случайно довелось узнать, буквально ошеломило и потрясло меня. Сердце как-будто оборвалось, в душе образовалась холодная пустота, постепенно заполняемая тягостным отчаянием. Я не мог поверить своим ушам: неужто Мишка оказался таким подлецом, а главное – неужели моя Роза наставила мне рога?! Ну да, порой она вела себя с мужчинами немного легкомысленно, но ведь никогда прежде не давала серьезных поводов усомниться в своей порядочности. Как же я мог так непростительно промахнуться, послав ее с ним в Феодосию?! Несомненно, с моей стороны это было слишком наивно и близоруко. Да нет, я просто оказался тупым простофилей!
В первое мгновение я сгоряча решил учинить жене допрос с пристрастием и закатить громкий скандал. И что дальше? – Неизлечимая душевная травма у обоих, а в итоге – неизбежный разрыв! Но я все равно никогда не разлюблю ее и не смогу представить себе жизни без нее!!!… После мучительных раздумий прихожу к выводу: надо успокоиться, взять себя в руки и постараться во всем разобраться. Трезво проанализировать, что же произошло на самом деле, выяснить обстоятельства и причины случившегося, дать всему беспристрастную оценку. Все это легко сказать, но как установить, почему и как моя жена докатилась до развратной связи? «А в чем, собственно, разврат? – начал я рассуждать сам с собой. – Как в чем? Она изменила своему супружескому долгу, втайне совершив прелюбодеяние. Ну а если мужчина и женщина приходят к интимной близости вполне добровольно, по обоюдному согласию и любви? — Тогда супругам надо честно выяснить отношения и открыто разойтись! А если не было никакой любви, а всего лишь обоюдное неудержимое плотское вожделение?»
Так как же мне поступить сейчас, в той конкретной ситуации, которая поставила на чашу весов наши судьбы? В поисках ответов на все эти тяжелые вопросы я пытался представить себя на месте Розы и Миши, чтобы понять цели и мотивы их поведения, проникнуться их мыслями и чувствами. Но при этом в мои рассуждения врывались образы и события недавнего прошлого, порожденные воспаленным воображением и крайне обостренными эмоциями. А это не столько помогало, сколько мешало воссоздать подлинную картину случившегося и в чем-то искажало ее. Вероятно, мне так и не удалось в полной мере добраться до истины, и все же, кажется, я подошел к ней довольно близко.
С «дядей Мишей» разобраться было проще. Несомнено, узнав, что Роза дала согласие ехать с ним на курорт, он тотчас поставил перед собой задачу обольстить ее. Ведь еще во время нашего первого приезда в Брянск обнаружилось, что Михаил явно неравнодушен к моей жене. И он, в свою очередь, почувствовал, что симпатичен Розочке. Тогда все это не очень беспокоило меня: я был уверен, что серьезно увлечься им она не сможет, поскольку любит одного меня и я вполне устраиваю ее как мужчина. Да и позже не сомневался, что в любом случае она сумеет постоять за себя. Но Мишка оказался более прожженым циником, чем я думал: его не смутило, что Роза – фридына сестра и что я для них не чужой человек. Он готов был использовать любые приемлемые средства для достижения цели и рассчитывал при удаче спрятать все концы в воду, чтобы никто ничего не узнал. Бывалый волокита понимал: Роза не распутница, и вероятнее всего любовника у нее прежде не было. Но она проболталась Фриде о том, что страдает от сексуального дискомфорта из-за депрессии мужа. А Мишка, выудив эту новость у своей супруги, сообразил, что данное обстоятельство только облегчит ему задачу склонить Розу к интиму. Да и ей было хорошо известно, что отношения с фригидной женой у Михаила не сложились. Для каждого из них это могло стать дополнительным аргументом, чтобы оправдать и простить себе интимную связь.
Вполне возможно, что уже по дороге в Крым или в же первую ночь в пансионате Миша попытался прощупать почву, но его торопливые домогательства натолкнулись тогда на сопротивление не подготовленой к ним спутницы. И он сделал вывод: нахрапистым штурмом ее не возьмешь. Чтобы совратить такую женщину, потребуются терпение, осторожность и упорство в продвижении к цели. Малейший промах может сорвать операцию, а времени для ее успешного завершения – в обрез. А что же Роза? Неужто она совсем не догадывалась о коварных замыслах своего воздыхателя? Или, предвидя их, вначале рассчитывала навязать волоките свою игру, вволю позабавиться и затем оставить его в дураках, как это не раз бывало в прошлом? Очевидно, верила, что прибегнуть к грубому насилию он не осмелится, а в крайнем случае она сумеет дать ему отпор. Если так, то Роза переоценила свои способности и недооценила мишкины. Несомненно, он оказался более многоопытным игроком, вынудившим ее поэтапно переходить от активной обороны к пассивной, а в итоге капитулировать…

* * *
Вот так примерно все это могло произойти. По мере того, как поступали ободряющие сообщения об успехах Виталика на вступительных экзаменах, Роза обретала уверенность в благополучном исходе московской эпопеи и постепенно расслабилась, освободившись от тревог и страхов за сына. А Мишка усердно обхаживал и спешил выполнить малейшие пожелания и капризы дамы сердца, всячески старался внушить ей беззаботное настроение. Несомненно, этому способствовали и ясная погода, и теплое море с мягким песочком, и прекрасное питание, и многообразные развлечения. Розочке лестно было ловить на себе заинтересованные взгляды мужчин, одобрительно оценивавших ее отлично сложенную фигурку и миловидное личико. Особенно импонировало ей подчеркнутое внимание и забота своего шикарного кавалера, на которого заглядывались многие дамы и барышни. До поры до времени она пыталась сдерживать его настойчивые ласки и одновременно все благосклоннее приглядывалась к нему, любуясь его мощным торсом и мужественными чертами лица, испытывая к нему нарастающую симпатию и благодарность за предоставленный комфорт. Ее все больше тянуло к Мише, но в ней не утихала борьба мотивов: реликты девичьей робости и стыдливости перемежались с обостренным женским любопытством и смутными эротическими позывами. Сперва Роза прогоняла Мишку, когда он подглядывал, как она моется под душем, или когда он ночью крадучись подходил к ней, засыпающей под простыней. И вместе с тем ее волновало, что он так неприкрыто и необуздано жаждет ее. Ей приятно было сознавать свою власть над воздыхателем и вместе с тем подсознательно хотелось покориться его мужской воле, целиком отдавшись ему.
Мне представилось, как Мишка, наряду с культурно-развлекательными мероприятиями, пользуясь разнеженностью и ослаблением бдительности подружки, исподволь приручал ее ко все более тесным контактам. Лежа вплотную рядом с ней на пляже, он как бы мимоходом нежно поглаживал ее от шеи до ягодиц, от грудей до колен. Ныряя под нее в море, вовсю лапал женские прелести, как когда-то на озере в брянских лесах. И свое развязное поведение оправдывал перед ней тем, что, мол, в глазах отдыхающих необходимо создать видимость идеального супружества, зарегистрированного в конторе пансионата. Напористые заигрывания обольстителя становились все более нескромными, а Роза все чаще делала вид, будто не замечает их, с удивлением обнаруживая, что они доставляют ей удовольствие. Она беспокойно поглядывала на рельефный бугор, рвущийся из его плотно облегающих плавок и возбуждавший в ней сладкую истому. Спонтаннные сигналы изнутри все отчетливее воспринимались ею как неумолимый зов плоти, жаждущей утоления затянувшегося сексуального голода. И, влекомая мощными гормональными импульсами, Роза, очевидно, решила последовать хитроумной женской логике: «Хотя с чужим мужиком спать нельзя, но если уж очень хочется, тогда, пожалуй, в порядке исключения можно». Тем более, что за все время отдыха в Феодосии им никто из знакомых так и не встретился. Неудивительно, что в обстановке полной анонимности и гарантированной безопасности у нее возникло чувство безоглядной свободы и беспечности.
Михаил догадывался, что Роза истосковалась по добротному сексу, и был уверен в своей способности удовлетворить ее. Во всяком случае, уже через несколько дней пребывания в пансионате он понял: предмет вожделения достаточно созрел, и пора перейти к решительным действиям. В такой ситуации однозначная развязка была неизбежна, и я по-разному представлял себе ее в горячечных полетах моей фантазии. Может быть, подливая своей спутнице в бокал шампанское, искуситель уговаривал ее пить до дна, пока хмель не ударил ей в голову и ему пришлось на руках внести ее в домик, уложить в постель и раздеть догола. А она, вяло сопротивляясь импровизированому стриптизу, бормотала с пьяным смешком:
— Я так и знала, что этим все кончится…
— Да все только начинается! – воодушевился Мишка и навалился на Розочку, алчно устремившись в недра ее чресел…
А возможно, кульминация разрешилась несколько иначе. Южным вечером, виртуозно танцуя с дамой сердца, он все теснее стал прижимать ее к себе, а по дороге домой продолжал жарко обнимать и целовать, шепча ей пылкие признания в любви, перед которыми женщине так трудно устоять. Когда же они вернулись в домик и Роза прилегла отдохнуть у себя в комнате, Мишка подсел к ней и начал умолять:
— Милая, золотая, цветочек мой, не могу я больше! Ну пожалуйста, давай разочек попробуем! Ты не пожалеешь, вот увидишь! Признайся, ты же сама этого хочешь! Да не бойся, дорогая! Клянусь, все останется между нами, никто ничего никогда не узнает!…
Но ее уже не нужно было долго уговаривать – соблазн оказался слишком велик, и она, обреченно вздохнув, очертя голову последовала голосу могучего инстинкта. Так или иначе, Роза настолько разомлела в предвкушении страстно желаемого, что не стала сопротивляться напору совратителя, покорно уступив ему и полностью отдавшись стихии нахлынувшей чувственности. Освободившись, наконец, от смущения и скованости, она воспылала неодолимым порывом впервые в жизни вкусить запретную новизну и упоительную прелесть совокупления с другим мужчиной, да еще с таким горячим породистым жеребцом, как Мишенька. В разгуле страстей вскрики и стоны наложницы еще более подхлестывали азартного любовника, подобно тому как это происходило прежде и со мной. Розочка в восторге вся трепетала и под конец замирала, а в ответ на его ревнивые распросы, хорошо ли ей с ним было, сладко потягиваясь и бормотала в полудреме: «Все оч-чень вку-у-снень-ко!»…
Быстро пролетели вереницы впечатляющих любовных мистерий. И вскоре Роза, сполна насладившись замечательным сюрпризом, утолила свой первичный голод. Конечно, апетит к сексу у нее не пропал, и она попрежнему периодически отдавалась сожителю, но уже без особого энтузиазма уступая его настырным просьбам, а порой и вовсе отказывая ему. Очевидно, у нее наступило естественное пресыщение постельными забавами, и она все чаще нуждалась в передышках, а мишкина неуемность утомляла ее. Он же, напротив, только вошел во вкус, открывши для себя всю прелесть эротических забав с огненной пассией и не желая упускать возможность получить максимум удовольствия в быстротекущее время. Для того он и продолжал всячески ублажать Розу: дарил ей курортные сувениры, водил ее в рестораны и на концерты, возил в авто до Ялты и Севастополя. А она, благосклонно принимая его дары, вместе с тем неуклонно вела свою линию на охлаждение разбушевавшихся эмоций.

* * *
На первых порах Роза, несомненно, увлеклась своим сексуальным партнером, вполне удовлетворявшим ее физиологически, но не настолько, чтобы вскружить ей голову. «Прекрасный принц» вовсе не околдовал ее, она быстро разочаровалась в нем и затем легко рассталась. Моя женушка была достаточно умна и прагматична, чтобы изначально не идеализировать своего «хахаля». При всех его превосходных кондициях он не устраивал ее своими личностными качествами. Все чаще раздражали ее мишкины провинциальные манеры, плоские шутки, тривиальное мышление, табачно-алкогольные запахи изо рта. Кратковременная связь с ним оказалась для Розы весьма эффективной психофизиотерапией, но всего лишь сезонным суррогатом настоящей половой любви. Вскоре сожитель стал для нее слишком обременительным подарком судьбы, от которого ей захотелось поскорей избавиться. В ее глазах он не выдержал сравнения с другим мужчиной, безмерно дорогим ей, бескорыстно любящим, нежным и чутким мужем, заботливым отцом и верным другом. Сознавая это, она вернулась домой с противоречивыми чувствами, испытывая, с одной стороны, полное удовлетворение физической близостью со случайным любовником, а с другой — сожаление о том, что придется тщательно скрывать эту недозволенную связь от единственно любимого мужчины.
Вернее всего, Роза не чувствовала особой вины перед мною и не раскаивалась в содеяном, оправдывая себя тем, что изменила мне вовсе не сердцем, а лишь поддавшись искушению плоти, которая неотвратимо требовала удовлетворить естественную потребность. Она всегда считала, что вправе самостоятельно решать, как ей распоряжаться собой, в том числе собственным телом, и в тех обстоятельствах сделала, по ее мнению, единственно верный выбор. А последующее молчание предо мной объясняла тем, что нет смысла ни мне, ни себе отравлять жизнь жестокой правдой. В этом она усматривала верность своей рациональной позиции, основанной на испытаном принципе разумного эгоизма. Даже закадычной подружке Зойке Роза ни словом не обмолвилась об адюльтере – ведь та обязательно донесла бы об этом мне. Не знаю, догадалась ли жена, что позже мне все-таки стало известно о ее курортном романе. Но вела она себя так же, как и я, – будто ничего не случилось. По сути, пытаясь ввести меня в заблуждение ради моего и своего спокойствия, она не лгала мне. Ведь ложь есть намеренное искажение истины с корыстной целью, а Роза просто решила ничего не говорить о прошлом – и это был «святой обман»! Да и я больше ни о чем не выпытывал у жены, чтобы не вынуждать ее сказать мне правду или солгать, – и в том, и в другом случае это душевно травмировало бы нас обоих. Да, мы обманывали себя и друг друга из благих побуждений. Разве не о том писал Пушкин: «Ах, обмануть меня не трудно. Я сам обманываться рад».
Данная тема долгие годы осталась в нашей семье запретной, вокруг нее возник «заговор молчания», что вполне устраивало всех. Вероятно, временами совесть все же тревожила Розу, но она отгоняла от себя беспокойные мысли и чувства как вредные для общего благополучия, по-своему оправдываясь: мол, что случилось, того не изменишь, – к чему зря бередить рану? Что же касается меня, я все-таки не мог избавиться от ноющей душевной боли и мазохистской склонности наедине с собой копаться в злополучном прошлом, пытаясь расставить оценки главным действующим лицам и их поступкам. Я говорил себе: «Ну да, с позиции формальной этики моя жена поступила аморально: она изменила мне и к тому же утаила это прегрешение. Но ведь Роза никогда не клялась, что ни при каких обстоятельствах не станет следовать своим влечениям и всегда будет говорить мне только правду. Читатель помнит: еще в самом начале мы с ней заключили «конвенцию» о суверенности личной жизни каждого и праве свободно поступать по собственному усмотрению. Вот и она, руководствуясь жаждой наслаждений и здравым смыслом, однажды сделала свой сознательный выбор. За что же мне осуждать и казнить ее? Конечно, были у нее и альтернативные варианты: ожесточенно сопротивляясь повседневным мишкиным домогательствам, тем самым окончательно испортить себе драгоценный летний отпуск во имя соблюдения супружеского долга и женской чести. Или вообще никуда не поехать, оставшись «у разбитого корыта»…
Думала ли Роза обо мне, когда внутренне согласилась стать любовницей Мишки? Возможно, она вспоминала о счастливых мгновениях со мной, горько сожалея, что все это осталось в прошлом и неизвестно, вернется ли в будущем. Безусловно, ей от души было жаль меня, но не менее жалко ей стало и себя самой, своей убегающей молодости без желанных и сладких любовных утех. Роза понимала, что муж, которого она продолжала любить, во времена затянувшейся депрессии оказался не способным удовлетворять ее как женщину, и в том нет его вины. Но что же ей оставалось делать? Обречь себя на длительное монашеское воздержание? А зачем, ради чего и главное — кому это поможет? К чему напрасно страдать, лишая себя столь жизненно важных благ, если любимому от этого лучше не станет, а по отношению к себе будет противоестественно и слишком жестоко? – Подобные вопросы, вероятно, возникали перед ней, и она решила их, исходя из собственных убеждений и по-своему была права. В самом деле, если допустить, что некто вынужден по медицинским показаниям долгое время строго соблюдать голодную диету, разве близкий ему человек обязан тоже отказываться от вкусной и здоровой пищи из сострадания, чувства долга или солидарности?
А с другой стороны, как оценить мою позицию? Разве сам я не догадывался, чтó представляет собой Мишка, разве не предчувствовал в глубине души, чем может закончиться розочкино пребывание в злополучном пансионате вместе с этим развратником? Выходит, посылая с ним Розу на курорт, я тем самым загонял ее в тупиковый лабиринт, вынуждая самостоятельно выпутываться из него. И таким образом «подложил» свою жену под «чужого дядю», грубо говоря, — по сути сдал ее в аренду, точно сводник и сутенер. Разумеется, этого я не хотел, но ведь получилось, увы, именно так! И я невольно оказался сопричастным тому, что она стала мишкиной содержанкой. В конечном счете, мы с ней оба в чем-то были без вины виноватые: я, сам того не желая, ввел Розу в непосильное искушение, а она не смогла или не захотела противостоять ему.
Да и какие у меня моральные основания слишком строго судить ее? Оказавшись импотентом, причем неизвестно, на какой срок, вправе ли я был ожидать, а тем более требовать от женщины в цвете лет и в полном соку безусловного соблюдения обета верности? В таком случае, какая разница была бы между мной и рыцарем, заковавшим супругу в «пояс целомудрия» перед крестовым походом? Или бдительным муженьком, который, надолго уехав на заработки в дальние края, где наверняка завел себе бабу, организовал дома слежку за своей женой. И вообще, чем отличался бы я от бессердечного эгоиста, требующего от любимой женщины непомерной жертвы, уподобившись пресловутой «собаке на сене»: «сам не гам и другому не дам»?! Но я-то всем сердцем желал своей женушке полного благополучия! И она, слава богу, окончательно выздоровела и отлично отдохнула. А заодно восполнила дефицит того, чего ей в последнее время так остро недоставало. Что ж, это была дорогая, но неизбежная цена, которую ей пришлось заплатить за крохи реального, хотя и кратковременого счастья. Наконец, могу ли я с уверенностью сказать, что не повел бы себя так же, как Мишка, если бы очутился в аналогичной ситуации? — Вероятнее всего нет, поскольку меня остановили бы моральные соображения, которые он проигнорировал.
Запутавшись в клубке противоречий, я продолжал чувствовать безграничную любовь и сострадание к Розочке, которой довелось испытать не только сладкую близость с чужим мужчиной, но и горькие страдания, рожденные неблаговидной ролью курортной наложницы. То, к чему я в конечном счете пришел, вовсе не было апологией разврата, это была проницательность любящего мужа, постигшего глубины психологии и физиологии любимой жены. Постепенно чувство ревности во мне как будто перегорело и понемногу стало угасать. Впрочем, я понял и другое: легче пожалеть, простить и даже оправдать женщину, которая однажды в силу обстоятельств отдалась другому, чем целиком вычеркнуть из памяти и в корне вытравить из уязвленного сердца ее мимолетную измену…

* * *
Между тем наша семейная жизнь вернулась в привычное русло и продолжала благополучно катиться по наезженной колее. Конечно, и позже случалось всякое, но особых дорожных происшествий не было. Виталий, закончив МГУ, был принят в аспирантуру, стал кандидатом математических наук, а затем – сотрудником НИИ в Подмосковье. Женился на хорошенькой студентке консерватории, которая подарила ему прелестную дочь, а нам – чудную внученьку Алису. Служебная карьера Розы также шла по восходящей: ее назначили завучем физико-математической школы, а я стал заведующим кафедрой и взялся за докторскую диссертацию. Зойкин профессор ушел от своей бездетной распутницы, а она долго и безуспешно искала ему полноценную замену. «Брянский волк» Михаил в звании подполковника вышел в отставку и возглавил лабораторию на радиозаводе. Его супруга Фрида перманентно прихваривала, а их дети, получив высшее образование и трудоустроившись, обзавелись собственными семьями. Роза изредка обменивалась новостями с кузиной, а я, по понятным причинам, держался в стороне.
Думаю, моя жена понимала, что я догадался обо всем случившемся в Феодосии. И она по достоинству оценила то, что я ни разу не напомнил ей об этом и ни в чем не упрекнул. После всего пережитого мы с Розочкой стали еще заботливее и трепетнее относиться друг к другу, дорожа семейным счастьем, наслаждаясь каждым совместно прожитым днем. Наши чувсива, пройдя трудные испытания, еще более упрочились и углубились. И в интимном плане все у нас наладилось: мы попрежнему испытывали неодолимую физическую тягу друг к другу и получали радость от любовных утех. Правда, их частота, интенсивность и продолжительность с годами снижались, но ведь это вполне естественно. Зато они окрасились в новые тона, стали более утонченными и элегичными. Наши трудовые будни сменялись семейными праздниками, мы периодически бывали у друзей и охотно принимали гостей, совершали культпоходы и турпоездки. И долго еще Розочка восхищала нас своим обаянием и оптимизмом, заражая всех неистощимой позитивной энергетикой.
Почти два десятка лет я оставался верен своей жене душой и телом и на других женщин серьезного внимания не обращал. А если какая-нибудь «фифа» и пыталась меня обкрутить, смущался и уходил в глухую оборону. Оставаясь однолюбом, я вовсе не страдал от этого, вполне удовлетворенный своей супругой. Но однажды и меня «бес попутал», и случилось это лет через пять после розыного «крымского детектива». Как-то поехал я на конференцию преподавателей истории педвузов, организованную в Казани союзным министерством просвещения. Разместили нас в шикарной гостинице по одному человеку в номере. В промежутках между заседаниями я познакомился с симпатичной сероглазой блондинкой лет тридцати с хвостиком. Она поспешила сообщить, что зовут ее Инна, работает она в Киевском пединституте, имеет ученую степень, муж у нее алкаш, а сын разгильдяй – «весь в папочку».
Несмотря ни на что, Инна производила впечатление разбитной хохотушки без всяких комплексов. С ней очень легко было общаться, и между нами возникло некое взаимопритяжение. Во время вечерних прогулок вдоль набережной Волги мы обменивались фривольными шуточками и анекдотами. Она брала мою руку в свои мягкие ладошки и с намеком пожимала ее, отчего сердце у меня непривычно ёкало. Вечером Инночка пригласила меня к себе на чай, я пришел с бутылкой вина и тортом. Она бросала на меня многозначительные взгляды и лукаво улыбалась. Я под столом зажимал своими ногами в носках ее коленки, а она и не торопилась их убирать. Этот обнадеживающий признак вселил в меня отвагу, и после ряда дружеских тостов я пошел на абордаж. Ночь пролетела бурно и увлекательно, мы щедро обменивались сексуальным опытом и лишь под утро уснули, усталые и довольные друг другом. Во всяком случае, неожиданная пассия без колебаний согласилась следующую ночку провести в моем номере. После завершения конференции мы разъехались, и только однажды я решился позвонить Инне, но, услышав мужской голос, положил трубку.
То был единственный факт прелюбодеяния с моей стороны при живой жене, но я нисколько о том не пожалел и не устыдился. Напротив, меня охватило чувство удовлетворенного мужского самолюбия и уверенности в себе: наконец-то и я решился на контакт с другой женщиной, и теперь мы с Розой вроде как бы «квиты». Конечно, дело было не в жажде реванша, а в чисто биологическом влечении к новым острым ощущениям. Однако, сравнивая случайную любовницу со своей женой, я убедился в том, что лучше моей Розочки ни в сексуальном, ни, тем более, в духовно-нравственном плане мне не найти, и сердце мое попрежнему целиком принадлежит ей. Она была и осталась для меня единственной любимой женщиной. Разумеется, свой служебный роман я сохранил от нее в тайне по той же причине, что и она – свою курортную авантюру. А мне в этой связи вспомнился циничный афоризм: «Жену отдай дяде, а сам иди к бляди». Ну что ж, подобный казус случился и со мной…

* * *
Я попытался изложить банальную историю из недавнего прошлого, когда обычные люди, пребывая в тисках ханжеской морали, стремились отстаивать свое право на свободу выбора поступков в самой интимной сфере жизни. Спутник по евротуру Гена, выслушав мой рассказ, признал, что по отношению к жене я вел себя «великодушно» и даже «благородно», но сам бы он так поступить не смог. Современное поколение придерживается гораздо более свободных взглядов и нравов во взаимоотношениях мужчины и женщины. Вероятно, они изменяют друг другу чаще и легче, чем в прежние времена (данные статистики на сей счет мне неизвестны). Но ведь и сегодня возникают сложные драматические коллизии, и разрешаются они по-разному в зависимости от жизненных обстоятельств и психологических установок лиц обоего пола. И проблема ревности попрежнему остается острой и злободневной. При этом одни попрежнему руководствуются мужским шовинизмом, а другие исходят из своеобразно истолкованной женской эмансипации. Ну а я пришел к выводу: все мы в какой-то мере эгоисты, но далеко не каждый из мужчин и женщин способен чувствовать моральную ответственность за себя и ближнего. Разумно любить себя и в то же время понимать, уважать, любить другого, как самого себя, позволяя и прощая ей (или ему) все, что позволяешь и прощаешь себе, родимому.