Лариса Миллер. “Стихи гуськом” – 5.10.2013

Следующий пост «Стихи и проза» в субботу 12 октября. В другие дни: аудио записи.

ДАЛЕЕ: Новые стихи. Проза: О Литературном альманахе «Диалог», Россия-Израиль, 1997/98.

***
Да где враги? Кругом овраги
С листвой опавшею и в шаге –
Пруды и топь на берегах,
И дождь, и счастье в двух шагах,
За пеленой дождя, за клёном,
Что нас приветствует поклоном.
2013

***
“Остановиться, оглянуться…”
А.Аронов
Остановиться, оглянуться
И даже, может быть, вернуться
Туда, где всё ещё цела
Та чаша, из какой пила
Я в годы детские. Вернуться
Туда, где сохранилось блюдце
С заветной голубой каймой, —
То, на котором мне домой
Жизнь регулярно приносила
Всё, что бы я ни попросила,
Всё, что хотелось ей самой
Мне дать и летом и зимой.
2013

***
Сколько же, Господи, мы натаскали всего,
Сколько же в норку свою мы всего натаскали,
Как привязались к теплу очага своего,
Видно забыли, что нас лишь на время впускали.
Как привязались ко вторникам и четвергам,
Как вдохновенно ругаем и хвалим погоду,
Как трепыхаемся, Господи, по пустякам,
Видно забыли, что скоро не будет нам ходу
В эти места обжитые, родные места,
Где занавески на окнах любимого цвета,
Где из крыжовника, что собираем с куста,
Варим варенье, надеясь, что хватит до лета.
2013

***
О, как не хочется вполсилы,
Вполголоса и вполсебя!
Какое благо, жизнь любя,
Её любить с лица и с тыла!
Любить и блажь её и дурь,
И рык её и голос ломкий,
Её опасные потёмки,
Её небесную лазурь.
2013

***
О ТОМ, О СЁМ:

В КРУЖЕНЬЕ ТЬМЫ И СВЕТА
“Диалог”, Литературный альманах, Выпуск 2. Россия-Израиль, 1997/ 98

“Диалог” — таково название литературного российско-израильского альманаха. Но это не только диалог двух народов. Это и диалог жизни и смерти, прошлого и настоящего, любви и ненависти, времени и вечности. “Время жить и время умирать”,- сказано в Библии. Но вот передо мной рассказ узника гетто Александра Гельмана “Детство и смерть”: “Что такое для меня война, что такое для меня быть евреем? Это прежде всего взаимоотношение моей детской души со смертью. До войны я видел только одну смерть, одного мёртвого человека. Потом за одну зиму я увидел десятки, сотни мёртвых людей, в том числе мою маму, моего брата, мою бабушку, мою тётю и её мужа и их сына, моего дядю и его жену и их сына… Смерть не просто присутствовала в моём детстве — смерть гуляла по моему детству как полная хозяйка и делала с моей душой всё, что ей было угодно, я даже толком не знаю и никогда не узнаю, что она с ней делала”. Мальчику было тогда восемь лет. Время умирать? Но он не умер, он выжил. И вот, что он пишет сегодня: “Я скажу страшную вещь: если вы, взрослые, решите начать войну, поубивайте сначала всех детей. Потому что дети, которые останутся живыми после войны, будут сумасшедшими, они будут уродами”.

Еврейский мальчик в гетто,
В кольце враждебных стен,
В круженье тьмы и света,
Стоит, сдаваясь в плен.

Пойдёт он, голоногий,
В коротеньком пальто,
По ледяной дороге,
И не спасёт никто.
……………………………

Элла Дор-Он, пер. М. Синельникова

Спаслись немногие. Мало кому из спасшихся посчастливилось дожить до старости. Да и уместно ли в разговоре об этих людях слово “посчастливилось”? Способен ли тот, кто пять дней пролежал на нарах рядом с мёртвым телом собственной матери, кто каждый день, выходя по нужде, перешагивал через трупы людей, которых ещё час назад знал живыми — способен ли такой человек быть счастливым?

“Нехама, время — пять часов двадцать минут”,- говорит жене Рабинович, герой рассказа израильского писателя Йорама Канюка “Твоя жизнь с печальным концом”. Рабинович постоянно следит за ходом часовых стрелок. Этот “пунктик” появился у него после того, как он потерял жену и двоих детей. Дети погибли в гетто у него на глазах. В коротком скупом на эмоции пятистраничном рассказе о послевоенной жизни людей, переживших Холокост, время присутствует постоянно: “Рабинович…прибыл в хайфский порт 21 мая 1950 года в восемь часов утра”. Рассказывая Нехаме, которую встретил в Израиле, о гибели своих детей, Рабинович зачем-то посмотрел на часы и произнёс: “Время-девять”. “Меня не интересует точное время каждую секунду”,- кричит Рони, сын Рабиновича и Нехамы, рождённый после войны. Для Рабиновича время на самом-то деле давно остановилось. Он давно уже вне времени и отмечает ход часовых стрелок чисто автоматически, лишь констатируя тот странный факт, что стрелки всё движутся и движутся. А куда движется он со своей обугленной душой? Рабинович даже сделал попытку начать новую жизнь с Нехамой, которая, как и он, потеряла в войну сына и дочь. Они даже решили снова завести детей. “Смерть не заразна”,- сказал Рабинович. А, может, заразна? Девочка умерла в младенчестве, а мальчик вырос и пошёл в армию. Вскоре началась война Судного Дня. Через неделю после начала войны Рабинович и Нехама получили открытку, в которой сын писал, что с ним всё в порядке. Но это ПОКА. А что будет дальше? Однажды, придя с работы, Рабинович пошёл в свой кабинет и что-то там писал. Потом, попросив у Нехамы большое полотенце, отправился на море. Пляж в эти закатные часы был пуст. Рабинович поплыл. Он был посредственным пловцом и, оглянувшись в какой-то момент назад, понял, что до берега ему не добраться. “Однако, вслед за этой мыслью пришла другая: он понял, что не знает, куда собирается, а куда не собирается возвращаться. Последнее, что промелькнуло в его мозгу в шесть часов пятнадцать секунд было: “Больше не могу терять близких. Тот, кто не существует, не теряет…. В шесть часов двадцать пять минут он начал погружаться, в последний раз увидев упрямо продолжавшие вращаться стрелки часов. Это заставило его почувствовать что-то, что он, если бы успел подыскать нужное слово, назвал счастьем.”. Наконец-то. Оказывается, человек, переживший ад, всё-таки способен испытать счастье. Оно — в освобождении от себя, от своей памяти и судьбы, от ночных кошмаров, от неумолимого хода времени, привыкшего шагать по трупам. “Твоя жизнь с печальным концом”,- называется рассказ. Но с печальным ли? Ведь в свой гибельный час герой испытал счастье — единственно возможное счастье для того, кто больше “не в силах смотреть жизни в лицо”.

Кто море удержал брегами
И бездне положил предел,
И ей свирепыми волнами
Стремиться дале не велел?

Эти строки Ломоносова (“Ода, выбранная из Иова”), опубликованные в том же альманахе в разделе “Поэзия Библии в переводах русских поэтов”, вступают в странный диалог с теми, кто познал беспредельность бездны и бездонность чёрной пучины бытия.

“Что есть память — благо или наказание? Уверен — и то и другое одновременно”, — пишет Матвей Гейзер, который в раннем детстве тоже был узником гетто. Люди, лишённые памяти, манкурты, уроды. Но можно ли жить, помня только зло?

Прошедшее в тумане
Давно затаено,
А я воспоминаний
Пью горькое вино.

Как в день пасхальный, — свято,
Оно и есть любовь
К тем, кто ушёл когда-то
И не вернётся вновь.

Семён Липкин

В альманахе, в котором так высока концентрация боли и горечи, тем не менее много любви, сердечного тепла, нежности. “Я безумно любил своего отца и люблю по сей день, порою кажется — чем дальше, тем сильнее”, — пишет Мих. Казаков в послесловии к яркой и трагической повести Мих. Э.Казакова “Человек, падающий ниц”. (Кстати, она впервые опубликована в России в этом альманахе).

Авторы “Диалога” обладают благодарной памятью. “Праведник” — так назвал свою новеллу о надзирателе, спасшем жизнь беглецу, Лев Разгон, проведший долгие годы в ГУЛАГЕ. “В этом царствии зла и смерти, — пишет он, — нет-нет да находится кто-то, способный проявить жалость, спасти человеческую жизнь”.

Где горе, там и юмор, без которого трудно перенести страдание. Юмор присутствует и в пьесе Марка Розовского по роману Исаака Башевиса Зингера “Фокусник из Люблина” и в воспоминаниях Гедды Суриц о Гроссмане, и в “Невыдуманных историях” Бенедикта Сарнова, и в очерке Надежды Григорьевой об Александре Галиче.

Альманах многоголосен, разнообразен и при этом на редкость монолитен. Он существует как единый организм. В нём отсутствует случайное, лишнее, режущее слух и глаз. В этом большая заслуга главного редактора Рады Полищук и её немногочисленных помощников. Книга великолепно оформлена художником Алексеем Григорьевым. Почти каждое произведение, опубликованное в альманахе, достойно отдельного разговора, который невозможен в рамках небольшой рецензии.

И всё же не могу не сказать о разделе “Поэзия”, составителем которого является Михаил Синельников, выступающий также в качестве переводчика некоторых стихотворений. Раздел состоит из двух частей: “Поэзия Библии в переводах русских поэтов”, начиная с Симеона Полоцкого и кончая Иваном Буниным, и “Еврейская поэзия в русских переводах” с Талмуда до наших дней. Этот стостраничный раздел является книгой в книге, которая тем не менее не просто существует сама по себе, но активно участвует в общем разговоре.

Если вам в руки попадёт этот альманах и, прочтя его, вы испытаете всю гамму чувств, самым сильным из которых всё-таки будет боль, найдите страницу 136 и перечтите пушкинское Подражание “Песне Песней”. Вам полегчает. Ей-богу.

В крови горит огонь желанья,
Душа тобой уязвлена,
Лобзай меня: твои лобзанья
Мне слаще мирра и вина.
Склонись ко мне главою нежной,
И да почию безмятежный,
Пока дохнёт весёлый день
И двигнется ночная тень.

1998