МУТАЦИЯ РЕСПУБЛИКИ: РОЖДЕНИЕ ЛЕВИАФАНА Часть 4. АМЕРИКАНСКАЯ ТРАГЕДИЯ (Окончание)

Евгений Майбурд ©

 

МУТАЦИЯ  РЕСПУБЛИКИ: РОЖДЕНИЕ ЛЕВИАФАНА

Часть 4. АМЕРИКАНСКАЯ  ТРАГЕДИЯ

(Окончание)

Мы редко знаем  за шесть недель вперед, что собираемся

делать….  Общий принцип: выбрать метод и пробовать его.

Если не получается, честно признать это и попробовать

другой.  Главное – пробовать что-нибудь.

Франклин Д. Рузвельт

Середина 30-х

 

Оживлению экономической активности, начиная с 1935 г. способствовало множество факторов, в числе которых был ряд инициатив правительства Рузвельта.

Еще в 1934 г. Рузвельт подписал Акт о взаимных торговых соглашениях.  Закон дал президенту власть вести переговоры о тарифах с отдельными странами на двусторонней основе.  Действительно, как иначе можно уменьшить зло от Тарифа 1930 г.?  Просто объявить о снижении пошлин в одностороннем порядке?  Это не давало никаких гарантий относительно поведения других стран.  Двусторонние переговоры давали возможность заключать с конкретными странами соглашения о взаимном снижении тарифов.

Начиная с 1934 и по 1939 гг., были таким путем подписаны соглашения с двадцатью странами, которые в сумме давали 60% внешней торговли США.  Одна только Британская империя представляла треть всей внешней торговли Америки в 1938 г.

Достигнутое расширение внешней торговли, вне сомнений, способствовало деятельности бизнесов в стране, — прежде всего, зависящих от импорта, а затем их смежников, торговых партнеров и т.д.  Это не могло не сказаться уже и в указанный период.

Также оказал положительное влияние и Закон о банковской деятельности (Banking Act от 1933 г.).  Введенное государственное страхование вкладов размером до $2,5 тыс. укрепляло чувство уверенности вкладчиков и гасило импульс извлекать из банков свои сбережения.

Закон о ценных бумагах и рынках (Securities and Exchange Act от 1934 г.) тоже имел положительные последствия – в той части, где усилены были требования безопасности к компаниям, торгующим ценными бумагами.  Компании слабые и склонные к риску должны были улучшить свои стандарты.  В условиях неопределенности, страхов и панических настроений, такая мера укрепляла уверенность инвесторов и, при прочих равных, должна была содействовать оживлению активности — на рынках ценных бумаг и далее по кругам.

Перечисленные выше мероприятия не обошлись, однако, без отрицательных эффектов.  Даже снижение тарифов имело таковые.  В переговорах с другими странами президент был свободен ставить свои условия.  Тем самым, он имел (и использовал) рычаги давления на определенные отрасли или большие компании, принуждая их к более уступчивому поведению.  Упрямцы рисковали остаться без таможенной защиты их продукции.

Закон о банковской деятельности, как уже говорилось, запретил банкам деятельность инвестиционную и коммерческую вместе (или – или), а также  размножать свои филиалы («ветвиться», как принято говорить).  Направлено это было как бы на укрепление надежности банков, но ударило, в основном, по наиболее надежным из них.

Последняя категория состояла из крупных банков, которые могли позволить себе совмещение инвестиционной деятельности с коммерческой.   Как раз такая диверсификация давала лишнюю степень устойчивости – всегда была возможность, теряя в одном, наверстать в другом.

Напротив, эта мера правительства ничего не прибавляла к устойчивости мелких банков в небольших городках.  Сами размеры их капитала, в типичном случае, не допускали диверсификации.  Так что они в большей степени были подвержены рискам при изменениях конъюнктуры.

Действительно, на такие банки пришлось 90% всех крахов периода Великого Сжатия и Великой Депрессии.  Если же какой-нибудь из них оказывался способным к деятельности инвестиционной и коммерческой вместе, теперь закон ему это запретил.

Зато каждый новый крах теперь ложился бременем на налогоплательщика через Федеральную корпорацию страхования вкладов (FDIC).

Закон о ценных бумагах и рынках так высоко поднял планку требований к безопасности и установил такие суровые наказания за несоответствие, что испугал множество самых предусмотрительных инвесторов.  В отношении начала новых бизнесов это оказало  парализующее действие.  «Во весь следующий год рынок новых бумаг был практически заморожен, — писал позже Раймонд Моули.[1] – Банкиры и юристы не решались советовать инвесторам связываться с хитросплетениями закона, рискуя подвергнуться драконовским наказаниям».

Указанные (и не указанные) эксцессы государственного вмешательства несомненно тормозили оживление экономики.  Проявлялись они, однако, в отдельных секторах народного хозяйства и, как видно, не могли, подобно NRA, полностью зажать деятельность свободной инициативы по всей стране, особенно в промышленном производстве.  Поэтому  ликвидация NRA в 1935 г. открыла дорогу оживлению экономической активности.

Нельзя недооценивать также фактор оптимизма, который внушал Рузвельт своими речами, особенно знаменитыми радиовыступлениями.  Несомненно, это поднимало дух в народе и поощряло людей не опускать руки.  Словами современного автора, «Его заразительная улыбка, искренний смех, мягкий тенор его голоса – все помогало убеждать многих американцев, что их страна когда-нибудь еще вернется к временам процветания».[2]

Подъем длился два года.  В былые времена за такой срок экономика была в состоянии восстановиться полностью и перейти в фазу процветания.  То, что этого не случилось, по-видимому, позволительно приписать силам торможения, порожденным сверхактивностью президента Рузвельта.

 

Должно быть понятно, что в цели и задачи Нового Курса и его деятелей отнюдь не входило намеренно препятствовать оздоровлению экономики страны.  То, что их деятельность большей частью имела именно такие последствия, было результатом, в основном, трех факторов.

Во-первых, это были ложные представления «прогрессивизма» о том, как функционирует система свободного предпринимательства, то есть, как функционирует экономика страны.

Во-вторых (что следует из первого), налицо было стремление подчинить частный сектор контролю государства и даже, в определенной степени, вытеснить его из экономики, заменив прямым государственным предпринимательством.  Последнее как тенденция определенно наблюдалось в отношении электроэнергетики.

Третий фактор, возможно, самый существенный, представляли амбиции самого ФДР.  Он должен был стать спасителем отечества и, так сказать, отцом нации.  Это было важнее всего – важнее, чем благо или невзгоды населения, важнее  показателей безработицы, роста и пр.  И конечно, важнее Конституции.  Он, только он должен был вывести из депрессии экономику, но одновременно добиться максимально возможной власти над нею.  Отсюда заметная противоречивость его экономической политики.

Рузвельт держал в советниках как упертых «плановиков», так и идейных их противников, призывавших к сотрудничеству с частным бизнесом, как сторонников «государства благосостояния», так и сторонников сбалансированного бюджета.  Бывало, он слушал одних и других одновременно и подчас намечал меры, взаимно несовместимые.

Как оживление 1935-37 гг. явилось результатом множества факторов, так и спад, начавшийся летом 1937 г, и вся депрессия внутри депрессии были вызваны совокупностью событий, накопившихся к 1935 г.

 

Что вызвало спад 1937 г.?

 

Исследователи находят несколько причин, вызвавших депрессию внутри депрессии.  Из них главные, это: неадекватные действия Федерального Резерва, взрывной рост юнионизации рабочих и некоторые новые направления собственно экономической политики президента Рузвельта.

 

Некоторые историки делят Новый Курс на два.   Первый Новый Курс – это мероприятия правительства в 1933-34 гг., а то, что было в 1935-37 гг. называют Вторым Новым Курсом.  Деление имеет смысл не столько по периодам, сколько во многих других отношениях.  На самом общем уровне можно сказать так:

 

Рузвельт пошел налево

 

В обстановке явных признаков начавшегося оздоровления экономики, все ощущали удовлетворение и довольство.  Кроме президента.

Не то, чтобы он не хотел оздоровления, — просто, это было не столь важно, как некоторые другие вещи.  Это не касалось его лично, а другие вещи касались.  Со стороны бизнеса все больше росла критика мероприятий Нового Курса.  В те времена (не как сегодня) пресса была еще независима, позволяла себе (скорее, считала себя обязанной) быть критичной и давать трибуну видным фигурам, которые без обиняков излагали свои доводы, идущие вразрез с политикой правительства.

Еще больше возмущали Рузвельта судебные решения против Нового Курса.  Выше упоминалось о его возмущении по поводу ниспровержения NRA.  Это явилось апогеем целой серии решений ВС.  В январе 1935 г. – против кодексов NRA в нефтяной отрасли.  В мае того же года, непосредственно перед делом Шехтеров, был признан противоречащим Конституции Railroad Retirement Act.  Предстояло слушание о конституционности отмены Рузвельтом «золотых оговорок» в контрактах.

Именно в тот момент Рузвельт велел Моргентау создать неразбериху и расстройство на рынке ценных бумаг и валютном рынке.  По существу вредительская, мера эта была задумана Рузвельтом, чтобы в последний момент он мог опять предстать спасителем и заручиться поддержкой общественного мнения.

Последнее могло бы повлиять на решение суда и вообще создать определенный настрой в широких кругах.  Это было необходимо, так как невозможно было больше терпеть независимый Верховный Суд.  Назрела необходимость взять его под свой контроль.

Идея возникла:  провести поправку к Конституции, по которой на каждого из судей в возрасте 70 лет и старше должен быть добавлен новый судья – под предлогом уменьшить нагрузку на престарелых.

Расклад по убеждениям в тогдашнем Верховном Суде  напоминал ситуацию в сегодняшнем.  Было четверо «прогрессивных» судей (включая Луиса Брандайса) и четверо консервативных судей – «четыре всадника», как их называли.  Пятый из судей, Робертс, голосовавший обычно вместе с ними, иногда принимал  другую сторону.  В указанном критическом возрасте находилась вся «четверка всадников».  Собственно,  и без последнего уточнения можно было догадаться о цели этой задумки.  Так что, была задумана политическая интрига, и  придумал ее не Рузвельт.  Придумал этот хитрый ход Феликс Франкфуртер.

 

Отступление: Феликс Франкфуртер – новый либерал

 

            Привезенный в Америку родителями из Австрии, Феликс Франкфуртер (ФФ) продвинулся до профессора в Гарварде только благодаря своему блестящему дарованию.  Но залогом его карьеры стали особенности его новой родины, отличавшие ее от Европы, — гарантированное законами и юридической практикой право свободно «преследовать свое благо» без различия сословной принадлежности, общественного статуса, материального состояния и этнической принадлежности.  В жизни не все бывало так просто, особенно в части последнего, и тем не менее,  ограничения для евреев, если существовали, то только в отдельных частных клубах или ресторанах.

Неудивительно, что ФФ, как сообщают, страстно принял в свою душу новую страну и ее законы.  Свои чувства он описывал как «почти религиозные».  Как совместить со всем этим готовность использовать юридическую систему страны для изменения ее Конституции ради преходящих политических целей?

Дело в том, что его не вполне устраивала политическая система новой родины.  Убеждения его были вполне прогрессистские.  Америке нужны реформы в европейском стиле, понимаете.  Наверное, политические цели он называл для себя  «необходимыми реформами».   А это уже другое дело, верно?

Экономические воззрения ФФ описал позже Рэймонд Моули: «Проблемы экономической жизни — сутяжные, противоречивые, не очень конструктивные и не эволюционные.  Государство – протагонист, оно действует через своих адвокатов и уполномоченных.  Антагонисты – адвокаты больших корпораций.  Где-то за сценой есть таинственные главные действующие лица, которых Франкфуртер никогда не знал лично, и они, в основном, являлись понятиями, фигурирующими в юридической защите.  Эти фигуры за сценой: владельцы  корпораций, менеджеры, работники и потребители».

Описание, пожалуй, шаржированное, но суть передана четко.  В картине мира ФФ, большие корпорации – злокачественные образования.  Их юристы используют слова типа собственность, менеджмент, интересы работников, интересы потребителей и т.п. только чтобы защищать этих монстров от умных и ответственных мер государства, от руки его, направляющей и карающей.

То есть, что мы видим?  Реальной экономической жизни ФФ не знал, не видел внутренней логики в экономических процессах, о науке экономике понятия не имел, зато имел свои представления и свои ответы на главные экономические вопросы дня.  Почти как другой известный нам юрист, Ляпкин-Тяпкин, который дошел своим умом до картины сотворения мира.

Но Франкфуртер был не провинциальный судья — он обеспечивал юридическую защиту и помощь президенту Рузвельту, участвуя таким образом в наступлении на американские свободы – те самые, которые помогли ему стать тем, чем он стал в Америке.   «Блестящий», «блестящий», а что делает — не понимал.

«Свобода всегда индивидуальна», — говорил президент Кулидж.  Таково было кредо классического либерализма.

Ученики ФФ видели в его подходе некий «новый либерализм», которому принадлежит будущее.  Отсюда и с той поры пошла подмена понятия либерализма – вплоть до того, что «либералами» стала называться вся левацкая рать.   Когда Хайек приехал в США после войны, он был настолько поражен этой терминологической кражей, что выразил свое удивление в предисловии к американскому изданию «Дороги к рабству».

            Как ни называй, нам важно установить здесь, что великолепный юрист Феликс Франкфуртер имел левацкие предубеждения, в числе которых были вопиющие предрассудки в вопросах экономики.  Важно нам это потому, что ФФ пользовался очень большим влиянием на ФДР.  Они познакомились и сблизились еще молодыми людьми.

При всем, при том, ФФ превосходно умел ладить с людьми других, часто противоположных убеждений, не идя на компромиссы.  Так, он категорически разошелся с президентом Гарварда Лоуэллом по делу Сакко и Ванцетти, но это не повлекло для него организационных последствий.[3]

Умение ФФ завязывать дружбу с нужными людьми – это уж само собой.  Он писал льстивые письма верховному судье Холмсу (прославленному своими независимыми суждениями) и сумел завоевать его дружбу.  Луиса Брандайса он расположил к себе настолько, что тот даже субсидировал его в 20-е годы.  Один из биографов ФФ описал методичную обработку им ФДР с первых дней знакомства, чтобы приобрести на него влияние.

Все это было не на пустом месте.  ФФ действительно располагал многим, чем можно привлекать к себе людей.  Он был обаятельным человеком, интереснейшим собеседником, понимающим партнером.  Недаром он был выдающимся профессором, к которому тянулись одаренные студенты.  Его ученик Дэвид Лилиенталь говорил:  «Он будет вслух читать словарь – и ты заслушаешься».  Этот Лилиенталь, кстати, — будущий таран Рузвельта в деле TVA против электрокомпании С&S.

Личные связи ФФ позволяли ему отличаться еще и в том, что он умел (говорят, лучше всех профессоров) пристроить своих учеников на важные посты.  Великолепным началом карьеры для новоиспеченного юриста была должность клерка в Верховном Суде.  Туда он и устраивал своих ребят – через Холмса или Брандайса.

В непосредственной работе на правительство Рузвельта ФФ не участвовал, оставаясь в Гарварде.  Однако он участвовал – в лице своих учеников.  Двое из них, Бен Коэн и Том Коркоран, были прозваны его «горячими собаками» (hot dogs) – видимо, за их беззаветную преданность ФФ и ретивость в работе.  Наверняка, он их и тогда консультировал.  У него был прямой доступ к Рузвельту, в том числе, по телефону.  Их отношения были тесными и доверительными.

Можно ли считать случайностью то, что лучшие ученики ФФ держались левых взглядов и активно работали в программах Нового Курса?  Вряд ли.  А тот факт, что двое его учеников, работавших в администрации Рузвельта, – Алгер Хисс и Ли Прессман — оказались советскими шпионами, — это уж точно совершенная случайность.  Просто, подобное тяготеет к подобному…

           

«Юрист, который не знает экономики, может оказаться врагом общества».  Это сказал Луис Брандайс еще в 1915 г.  Понятно, он имел в виду судей и адвокатов, выступающих в судах  по тяжбам об ущербах.  Однако, в более широком плане, в плане общего подхода к экономике, эти слова можно отнести к самому Брандайсу.   В том смысле, что уровень его понимания экономики находился где-то между «слишком мало» и «ничего».

Вряд ли он сильно в этом виноват.  То было время, когда практически вся интеллектуальная элита была запугана мистическим жупелом монополии.  Создала его левая антикапиталистическая пропаганда.  Никто толком не знал, что это такое, и оттого страх только рос.  Был род массового помешательства.  Так что любая большая компания (хуже всего, если корпорация) вызывала подозрения в «монополизме».

Я уже немало писал об этом в Заметках и на блоге.  Повторю только, что вся эта идеология ни в малейшей степени не основывалась на изучении реальности.

После исследований 60 – 70 гг. (Джордж Стиглер и др.) можно сказать, что вред для общества, который обычно связывали с «монополизмом», — то есть, с крупными компаниями, — был преувеличен эдак процентов на 90.  Не в смысле самих фактов концентрации производства и роста размеров компаний, а в смысле тех последствий, которые приписывали этим явлениям, — закулисные сговоры, ограничение конкуренции, недопущение на рынок новых компаний, повышение цен…  Все это встречалось, но не в таких гротескных масштабах.

Еще хуже, что для борьбы с «монополизмом» предлагались меры государственного вмешательства – от регулирования цен и зарплаты до принудительного разбиения больших компаний на несколько малых.  Убежденность в том, государство может действовать безошибочно и эффективно на благо общества, также было распространенным предрассудком того времени.  Он дожил до нынешних времен.

Такой взгляд на вещи был присущ Брандайсу.  Он считал, что в Америке нужно восстановить прежний порядок, когда были только миллионы малых бизнесов, конкурирующих между собой.  Крупный бизнес, вытесняющий мелкие, поэтому, есть зло, порожденное не естественным ходом вещей, а жадностью человеческой.  Такая утопия была, однако, далеко не безобидной причудой.

Безупречно верное суждение о том, что свобода индивидов не может быть беспредельной, и ее следует разумно ограничивать, Брандайс интерпретировал применительно к свободе создавать большие компании и обеспечивать их деятельность.  Поскольку он был не «интеллектуалом» каким-нибудь, а членом Верховного Суда страны (назначенным Тедди Рузвельтом), с такими взглядами он мог принести немало вреда, в убеждении, что приносит пользу.

Едва ли четверо «всадников» больше понимали в экономике.  Им этого не требовалось, потому что они знали твердо: государству нечего вмешиваться в дела частного сектора – Конституция не дает этому никаких оснований.

Точно такой, как у Брандайса, была и «философия» Франкфуртера.  Можно было бы отнестись к этому снисходительно, учитывая общее умонастроение эпохи.  Но то, что ФФ ничуть не изменил свои взгляды после истории с NRА, уже вызывает подозрения относительно его мотивов и его совести.

Франкфуртер страстно хотел попасть в Верховный Суд.  ФДР об этом знал и объяснял ему, что могут быть проблемы на почве его национальности.  Значит, еврею следовало очень хорошо выслужиться.

Ничего не изменилось для него – он продолжал поддерживать ФДР во всех начинаниях последнего. Он не только придумал интригу против Верховного Суда, но активно поддерживал своих «горячих собак» в их конкретной деятельности по претворению в жизнь этой интриги.

И больше того.  Его ученики уже отличились в формулировании законов о ценных бумагах и рынках, о разделении инвестиционной и коммерческой деятельности банков, о контроле над Федеральным банком Нью-Йорка.  Теперь они ретиво устремились в новую кампанию правительства — против «Большого Бизнеса».  ФФ интеллектуально и консультативно их поддерживал.  В литературе их иногда называют «антитрестовцами».  Для краткости назовем их ФФовцы – эфэфовцы.

 

Кто есть враг общества?

Почувствовав, что пришло их время, эфэфовцы разгулялись.

Появился Закон против дискриминации в ценах (Robinson – Patman Act) от 1936 г. Он запретил ценовую дискриминацию между мелкими и крупными розничными фирмами.  Крупные фирмы могут заказывать большие партии товаров и добиваться ценовых скидок в сравнении с мелкими.  На этом основана деятельность сетевых систем магазинов.

Конечно, сетевые магазины и вообще крупные розничные компании объективно вытесняют с рынка мелкие бизнесы.  И делают это за счет более низких цен, которые они могут себе позволить.  Они покупают товары большими партиями и потому имеют скидки от поставщиков.  Как ни жаль нам малые бизнесы, покупать дешевле нам нравится больше.

Вот такую дискриминацию и запретил эфэфовский закон, заставив нас покупать дороже.

Закон о справедливой торговле (Miller-Tydings Act) от 1937 г. давал производителям товаров контроль над ценами розничных торговцев.  Идея была в том, чтобы позволить мелким розничным торговцам конкурировать с крупными.  Отменен в 1975 г.

Оба закона направлены, как можно видеть, на укрепление малого бизнеса – в понимании Брандайса и Франкфуртера.  Намерения были благими, но контроль над ценами никогда не приводил ни к чему хорошему.  Суть механизма цен – гибкость, любой контроль эту гибкость нивелирует.  Поэтому отклонения от эффективности неизбежны – со всеми дурными последствиями для экономики.

Наряду с законодательством, эфэфовцы повели прямую атаку на крупный бизнес.  Они требовали активного применения антитрестовских законов, что  означало судебные иски против больших компаний.  Они это получили, и был возбужден целый ряд судебных исков.  Обвинение стандартное: монопольная практика.

Трудно назвать эту возню иначе, чем нанесение вреда бизнесу и разбазаривание ресурсов.  Образцовый пример того, как юристы, не знающие экономики, становятся врагами общества.

Бизнес под обстрелом

 

В середине 1935 г. Рузвельт предложил пакет налогов на корпорации и доходы богачей — как бы против концентрации производства (см. ниже: Акт о доходах 1935 г.)  Понятно, что существенное повышение налогов могло только снизить расходы потребителей, уменьшить инвестиции и затормозить оживление.

Со своей стороны, Конгресс пытался по-своему стимулировать расходы населения.  В том же 1935 г. он принял билль о досрочной выплате федеральных пособий ветеранам Первой мировой.  Рузвельт наложил на него вето, которое было преодолено Конгрессом.  В итоге, в 1936 г. федеральные расходы выросли на $1,4 млрд.

По идее, это должно повысить спрос на товары потребления и тем стимулировать рост производства.  Но чудес в экономике не бывает.  Для этих выплат Казначейству понадобилось занять фонды на рынках капиталов.  Соответственно, снизился объем фондов, доступных для частных инвестиций, что приглушило рост производства.  Стимулирование экономики не состоялось.

 

Большой шум вызвал предложенный правительством  Public Utility Holding Company Act.  Два первых слова означают системы  инженерного обеспечения, они же — системы коммунального обслуживания.  Третье слово относится к форме компаний – холдинг.  Фактически речь была о крупных корпорациях в отрасли электроснабжения.  С одной такой, S&C, мы встречались в контексте TVA.

В билле было множество ограничений на деятельность таких холдингов. Требовалось либо разукрупнение их, чтобы одну компанию мог контролировать один штат, либо трансформация капитала, чтобы одна компания обслуживала определенный регион только электричеством, без иных видов бизнеса.  В любом случае, их отпускные цены подлежали регулированию на штатном или федеральном уровне.

Самым интересным было требование к каждой компании доказать, что она необходима для производства и распределения электричества.  И если сделать это не удастся в течение пяти лет, компания подлежала ликвидации.  Билль называли смертным приговором энергетическим компаниям (к чему, собственно, и было все задумано).

В принятом варианте закона (1935 г.) последнее требование было то ли смягчено, то ли устранено.  Были смягчены еще какие-то требования, но суть осталась – жесткий контроль государства.  Закон этот был отменен только в 2005 г, и то путем замены другим законом.  Регулирование осталось до сих пор — на штатном уровне.  Неэффективность его показал Стиглер.

В начале января 1936 г. Комиссия по ценным бумагам и бирже обнародовала в газетах размеры жалования ведущих менеджеров энергетических холдингов.  Цифры измерялись десятками тысяч долларов.  Для сравнения была приведена сумма среднего дохода служащих – меньше 2 тысяч в год.   Ход конем?  Скорее, игра без правил.  Нужно было возбудить в народе страсти против больших корпораций.

Даже Кейнс не выдержал.  «Вы бы уж национализировали эти Public Utility или оставили их в покое, вместо того, чтобы гонять их по площадке каждую неделю», — писал он Рузвельту.

Особая статья закона 1935 г. касалась организации трамвайного движения в городах.  Обычно этим занимались частные компании, которые принадлежали гигантам-холдингам, но в бизнесе были независимыми от них.  Указанная статья закона вмешивалась в взаимоотношения между холдингом и трамвайной компанией таким образом, что первому стало выгоднее изымать свой капитал из трамвайного бизнеса.  В итоге, компании трамваев пошли с молотка.  На них кинулись акулы, подобные Дженерал Моторс, Файерстоун (автомобильные шины), Стандарт Ойл и др.  Начались злоупотребления, и все кончилось так называемым Большим Трамвайным Скандалом Америки в конце 40-х годов.

Считается, что трамвайный скандал сильно послужил упадку общественного транспорта в больших городах страны.

А началось все с атаки Рузвельта — Франкфуртера на «Большой Бизнес».  Поистине, Новый Курс обладал волшебным свойством превращать в дерьмо все,   чего коснется.

 

Рузвельт развязывает классовую борьбу

 

Тем временем, в 1936 г. состоялись выборы президента, на которых Рузвельт победил с огромным перевесом.  Инаугурационная речь его 20 января 1937 г. была полна твердой решимости, прозрачных намеков и еле скрытых угроз в адрес легко угадываемых противников – крупных компаний.  Он больше не ободрял население, как в первой речи, он агрессивно провозглашал свои цели.

Сперва Рузвельт объявил, что выход из Депрессии идет полным ходом.  Замнем для ясности, что безработица составляла еще около 20%.  Экономика старого фасона ушла в прошлое, продолжал президент.  «Мы всегда знали, что эгоистический интерес – это плохая мораль.  Теперь мы знаем, что это – плохая экономика».  Страна стала по-новому понимать жизнь в Депрессии.  «Это новое понимание отвергает прежнее восхищение материальным успехом как таковым».

О какой стране он говорил?  Он говорил об Америке 20-х годов.

И все же, продолжал Рузвельт, еще миллионы людей не имеют самого необходимого.  Треть нации не имеет приличного жилья, питания, одежды.  Это дает ему мандат установить «новый порядок вещей».  Продолжение курса требует нового правления беспрецедентной дерзости.  «Мы начинаем стирать границу между практическим и идеальным.  И делая это, мы формируем аппарат невообразимой мощи, чтобы установить морально лучший мир».

Сказанное означало, что второй свой срок он собирается использовать, чтобы создать себе постоянную клиентуру в размере одной трети избирателей.  А что такое «невообразимая мощь»?

Страна помнит из опыта войны, — сказал он, — что это было время, когда нужно выйти «за рамки индивидуальных и локальных решений».  Сейчас наступило такое же время.  Время для государства подмять под себя всю независимую экономическую деятельность.

Следующий знаменательный момент:  «Достигли ли мы целей, которые виделись нам 4 марта 1933 года?  Нашли ли мы свой подходящий путь?»

Позже стало ясно, что он имел в виду.  То был намек на изменение тактики.  Место, так сказать, духа Тагвелла займет теперь дух Франкфуртера.  Добиваться своего не столько путем дерзновенных программ, сколько путем тщательно отточенных юридических действий.

Да уж, «Второй Новый Курс» это вам не Первый Новый Курс.

Президент обозначил группы, сотрудничество которых с его планами должно быть обязательным, чтобы был обеспечен успех.

Прежде всего, Верховный Суд (не названный).  Наша республика, сказал он, «будет настаивать, чтобы каждая ветвь народной власти использовала эффективные инструменты для осуществления ее воли».  Намек поняли все.

Затем – богатые налогоплательщики, которых следует «поощрять или принуждать» к финансированию новых начинаний.  То есть, резкое повышение налогов.

«Мера нашего прогресса есть прогресс; не добавление избытков тем, кто имеет много, а обеспечение достаточным тех, кто имеет мало».  Этим обозначилось начало разжигания классовой борьбы.  Ставка делалась на разделение общества и натравливание одних на других.

Наконец, наниматели.  В прошедшие четыре года, сказал Рузвельт, «мы начали приводить частные автократические силы в надлежащее подчинение публичной власти».   И кто не очень хочет следовать этим новым взаимоотношениям, тому будет плохо, ясно слышалось в его словах.  Ибо, «с дурными вещами, которые прежде допускались, больше мириться не будут».   В контексте предшествующих событий, всем стало понятно, что в кармане у президента имеется много, чем он удивит  Public Utility бизнес.  И не только  холдинги – всю отрасль.

Напор речи президента произвел фурор и стал главной новостью в прессе.  Франкфуртер, конечно, уловил момент ввернуть свое слово,: «Дети в 2036 году будут читать и перечитывать эту речь», — писал он Рузвельту.  Вполне возможно…

В мире бизнеса не было чего-либо близкого к воодушевлению.  Речь Рузвельта сильно напугала деловые круги.  Каких еще пакостей ожидать от президента?  Растущая настороженность и опасливость сдерживали активность бизнесов.

 

Отступление: Эндрю Меллон, национальный герой Америки

 

Годы жизни: 1855-1937.  Личность выдающаяся.  Банкир, предприниматель, промышленник, финансист, организатор бизнеса, государственный деятель, миллионер, филантроп, собиратель живописи и скульптуры.  В 1937 г. он дал $10 млн. на строительство Национальной галереи в Вашингтоне, основой которой стала подаренная им коллекция.  Также основал Институт промышленных исследований им. Меллона (в честь отца).   Сейчас это часть Университета Карнеги – Меллона.

Составил себе состояние на венчурных инвестициях.[4]  С братом Ричардом, они создали первый национальный банк, затем стальной концерн, затем империю.

Братья Меллоны создали огромную Алюминиевую Компанию Америки, к которой присоединили купленную стальную компанию.  Они инвестировали, как пишут, «в нефтяной фонтан» в Техасе, положив начало нефтяной промышленности Мексиканского залива.  Со временем, Меллоны располагали капиталами также в отраслях производства стали, железных дорог, строительства и страхования.

 

Был министром финансов в правительствах Хардинга, Кулиджа и Гувера (с февраля 1921 по март 1932).

Говорили: «При Меллоне служили три президента».  Меллон был блестящ во всем, за что брался.

Как коллекционер и ценитель, он в 20-е годы приобрел у Эрмитажа несколько полотен старых мастеров.

В качестве министра финансов, он придумал делать все долларовые купюры одного размера, в формате бумажника.  Это сэкономило Минфину несколько миллионов долларов в год.

Меллон, по-видимому, первым выдвинул принцип: снижение высоких налогов приводит к росту налоговых сборов.  И не только высказал, но и осуществил.  И показал на деле, что это правило может работать.  Он пробил снижение верхней планки налогов с 77% (наследие времен войны) до 24%.  На низкие доходы налог был снижен от 4% до 1,5%.

Успех был фантастическим.  Люди с высокими доходами, каждый давая меньше, в сумме стали платить больше, люди со средними доходами платили очень мало, а люди с низкими доходами не платили почти ничего.  Выросли расходы на потребление и, соответственно, спрос.

Государство стало собирать больше налогов.  В начале 20-х общий сбор налогов составлял $700 млн., в 1928 и 29 гг. налоговые поступления в казну давали больше $1 млрд.

Обычно этот парадокс объясняют так: снижение налоговых ставок расширяет налоговую базу настолько, что это перекрывает «недосбор» от высоких налогов.  Налогоплательщики в массе находят более предпочтительным платить умеренные налоги, чем уклоняться от них, скрывать доходы, искать лазейки, придумывать комбинации, уводить доходы за границу…  Кто-кто, а Меллон знал все эти вещи досконально. Надежным способом увести доходы из-под налогов, говорил он, было приобретение ценных бумаг, налогами не облагаемых.

В 1921 г., когда президент Хардинг предложил бизнесмену Меллону пост министра финансов, национальный долг превышал $20 млрд., и безработица достигла 11,7%.

Все годы президентства Калвина Кулиджа (1923-29) безработица была, в среднем, на уровне 3,3%, инфляция – 1%.  Все двадцатые годы федеральный бюджет сводился с профицитом.

Налоговая реформа Меллона стала залогом бума  и процветания 20-х годов.

Некоторые называют его архитектором «ревущих двадцатых».

Трудно представить сегодня, насколько популярен был Меллон к концу 20-х гг.  Он был эмблемой американизма – отважной предприимчивости, свободы принятия решений, смелого внедрения инноваций.  Меллон показал, что может сделать государство, чтобы обеспечить процветание, — как можно меньше отнимать денег у частного бизнеса, устраниться от вмешательства в его дела и ограничить свои размеры.

Когда случился крах 1929 г., нашлись такие, кто связал это с именем Меллона.  Совершенная дикость, конечно, но ведь в политике нельзя быть честным…  В 1932 г. в Конгрессе инициировали процесс импичмента.  Не дожидаясь результатов, Меллон ушел в отставку с поста министра финансов.

Улыбчивый Рузвельт ненавидел Меллона как только можно ненавидеть своего антипода, как воплощение всего, связанного с 20-ми годами, — процветания в условиях свободы бизнеса от государства.  «Само присутствие Меллона как популярного бывшего министра финансов было для него публичным унижением и постоянным напоминанием многим американцам о «добрых старых днях», когда налоги были небольшими, работы было в избытке, и государство было незаметным».[5]

В 1935 г. против Меллона было выдвинуто обвинение в уклонении от налогов.  Прямых улик не было, конкретных оснований для обвинения – тоже.  Тем не менее, Минюст Рузвельта начал расследование.

Меллон категорически отрицал все обвинения.  Было создано grand jury.  Такая «панель» рассматривает доводы обвинения и решает, имеются ли основания для передачи дела в уголовный суд.  Жюри не нашло таких оснований.  Тогда был возбужден «гражданский процесс».  Длилось это два года.  В конце 1937 г. Меллон был очищен от всех обвинений.

Правда, покойнику было уже все равно.  Эндрю Меллон умер от рака за три месяца до того.  Рузвельт отравил последние годы его жизни, как только мог.

 

Налоговое сумасшествие и лихорадка регулирования

 

Конечно, казне не хватало денег для финансирования государственных программ, которые множились с каждым годом и каждым месяцем.  Государство продолжало разбухать, как раковая опухоль.

 

Но правительство Рузвельта не хотело признавать Принцип Меллона.  Оно стало повышать налоги. [6]  Для этого у ФДР было много причин и помимо пополнения казны.

Во-первых, увеличение власти над частным сектором.

Во-вторых, перераспределение богатства в пользу бедных, вера в то, что повышение их покупательной способности подтолкнет спрос и вызовет оздоровление.

В-третьих, вообще выравнивание доходов как самоцель.  «Я не могу понять, почему это аморально — не давать людям стать богатыми», — говорил министр юстиции Каммингс.  Далеко же дело зашло, если политики уже не понимают того, что сделало Америку – Америкой.

Наконец, Рузвельт все больше и больше ожесточался против бизнесменов.  Вообще бизнесменов.  Они, видите ли, не хотят расширять свое дело, нанимать больше рабочих и платить больше налогов.  Не хотят, и все!  Они тормозят нам оздоровление, понимаете!  И еще критикуют Новый Курс!  А вот мы их — налогами, налогами!

Участились его публичные нападки на частный бизнес как таковой.  Он уже буквально ненавидел капиталистов как класс.

Публичными нападками на бизнес Рузвельт рассчитывал также обеспечить себе гораздо больше голосов, чем он потеряет на бизнесменах.

Между тем, одна газета цитировала слова его дяди, Теодора Рузвельта: «Внушать ненависть к богатым – значит сбивать с пути честных людей и воспалять их до сумасшествия».

Развязанная Рузвельтом классовая война на фронте налогов имела две стадии.  Первая – сколотить свой избирательный блок к выборам 1936 г.  На эту фазу приходится не только активная антикапиталистическая риторика, но также Акт о Доходах 1935 г., упомянутый выше вскользь.  Закон содержал прогрессивную шкалу обложения доходов корпораций, 70% ставку налога на большие наследства, налоги на дарения и новый налог в 79% на личные доходы свыше $5 млн.  Кто-то назвал этот билль «выжать соки из богачей».

В 1936 г. явился Закон о налоге на нераспределенную прибыль корпораций. Составлял он от 7% до 27%, в зависимости от размеров нераспределенного остатка прибыли – чем больше его доля от всей прибыли, тем выше процент налога.

С этим Законом мы имеем рост доходов казны и рост регулирования производства — в одной посуде.

 

Налог этот явился детищем эфэфовцев.  Доводы их были один другого глупее.  Они сводились к тому, что нераспределенная прибыль, остающаяся после выплаты дивидендов, позволяя менеджерам корпораций осуществлять внутренние инвестиции, понижает их ответственность перед держателями акций.  И хуже того, она освобождает их от необходимости конкурировать за фонды на внешних рынках.  Все вместе увеличивает концентрацию богатства и власти.

Нераспределенная прибыль всегда была источником инноваций и роста капитала компаний.  Налоги на нее снизили такие возможности.  Вкупе с описанными выше налогами на доходы, эта мера продолжала и дальше придавливать производство и уж повышению занятости служить не могла никак.

 

Самое главное из происшедшего в те годы – то, что изменило страну необратимо и тяжкие последствия чего ощущаются до сих пор, — это Social Security Act, принятый в 1935 г.

Билль состоял из трех частей.

В первой было установлено страхование от безработицы.  Финансировалось оно федеральной казной, но осуществлялось штатными правительствами.

Вторая часть вводила страхование по старости (то, что сегодня называют собственно Сошл Секьюрити).  Эти расходы финансировались обязательными налогами, которые должны были платить наниматели и нанимаемые (как это остается до сих пор).

Третья часть вводила пособия для всякого рода нетрудоспособных – калек, слепых, матерей-одиночек с детьми…  Эти пособия опять же финансировались федеральным правительством, но распределялись штатными.

Сегодня мы даже не мыслим своей жизни без Social Security.  Но нужно поставить этот закон в надлежащий контекст.  Президент Рузвельт ловким маневром приобрел за наш счет славу спасителя сирых и убогих.  Заодно была убита частная благотворительность, какой ее знала Америка спокон веку.  Она только мешала Рузвельту.

Это было огосударствление благотворительности на федеральном уровне.  Понятно,  все пособия должны были оплачивать налогоплательщики.  Зато все, кому были обеспечены пособия, принесли Рузвельту свои голоса на выборах 1936 г.

Не все еще сказано, однако.  Налоги на Social Security снизили покупательную способность потребителей и бизнесов.  Можно было бы ожидать, что указанное снижение в какой-то мере будет компенсировано повышением покупательной способности миллионов получателей пособий.  Однако, налоги вводились немедленно, а выплата пособий должна было начаться в 1936 – 38 годах.  Поэтому с момента введения налога в целом у населения на руках больше денег не стало.  Стало только меньше.  И доходы бизнесов снизились.

Кто-то пытался объяснить Рузвельту экономические проблемы, могущие возникнуть от новых налогов.  На это ФДР сказал: «Наверное, вы правы насчет экономики, но эти налоги – не экономика, это политика от начала и до конца».

Считается, что ведение налогов на Social Security, поверх других налогов 1935-36 гг., о которых мы говорили, внесло весомый вклад в процесс спада 1937 г. и депрессии внутри депрессии.  Тому помог еще один новый фактор.

 

Профсоюзное наводнение

 

Летом 1935 г. Конгресс принял Акт Вагнера (National Labor Relations Act)  По имени сенатора Роберта Вагнера, который предлагал его еще в 1934 г.  Тогда Рузвельт его не поддержал, но через год изменил свою позицию.

Государство, которое должно стоять над классами и выступать арбитром между нанимателями и рабочими, решительно и однозначно приняло сторону рабочих против нанимателей.  Закон Вагнера гарантировал работникам в частном секторе право организоваться, входить в коллективные переговоры о лучших условиях работы и оплаты, а также предпринимать коллективные акции, включая забастовки.  Закон также создал Национальное Бюро по трудовым отношениям для проведения выборов представителей, которые получают право требовать от нанимателей участия в коллективных переговорах с профсоюзами.

Так было написано, и лидеры рабочих поняли, что их час настал.  С осени 1935 г. началась форсированная юнионизация ведущих отраслей промышленности.

Так, была организована сидячая забастовка на территории одного из заводов Дженерал Моторс.   Вторжение на частную территорию было грубым нарушением закона.  Ни губернатор штата Мичиган, ни президент Рузвельт не проявляли охоты призвать нарушителей к порядку.  Вызванная полиция была обстреляна забастовщиками, как и штрейкбрехеры.  Министр труда (был такой в правительстве) предложил президенту GM Слоуну прибыть в Вашингтон и провести переговоры с лидером профсоюзов Льюисом.  Слоун отказался: никаких переговоров, пока члены профсоюза незаконно удерживают наш завод.

По опросам, большинство американцев поддерживали Слоуна.  Газеты писали: «противозаконный захват собственности говорит о том, что страна основательно запугана».

Но Рузвельт накинулся на GM: «Я им сказал, что разочарован отказом м-ра Слоуна прибыть сюда и считаю это решение весьма неудачным».  Рабочие удерживали завод с 30 декабря 1936 г. по 11 февраля 1937 г.  Понятно, работа стояла.  Оставленный без малейшей поддержки, Слоун сдался.

Страна увидела, что настали новые времена для трудовых отношений.  В течение 1937 г. по стране прокатились тысячи забастовок, не всегда мирных.  Лидеры профсоюзов завышали требования, как бы испытывая, до каких пределов они могут дойти.  Вполне вероятно, что к этому прикладывали руку коммунисты  Проникновение их в профсоюзы было признанным фактом.  Целью было, как всегда, создавать смуту и разрушать.  Известно, что музыку заказывает тот, кто платит.  Кто оплачивал компартию США, известно.

Профсоюзы охватили почти всю автопромышленность – Студебеккер, Паккард, Крайслер, — а также сталелитейную отрасль.  В конечном счете, к 80 гг. ХХ в. профсоюзы съели автопромышленность и сталелитейную отрасль Америки, сделав их неконкурентоспособными на мировых рынках.  Сегодня в Детройте зарплата рабочих, включая льготы, примерно на 25% выше, чем на предприятиях Тойоты в США, где нет профсоюзов.

А пока, в описываемый период, профсоюзы охватили докеров, лесопильные предприятия, производство автомобильных шин, электрооборудования, строительного и сельскохозяйственного оборудования, текстильную промышленность,  …  Попали под раздачу такие гиганты, как Катерпиллар, Вестинграуз, Дженерал Электрик, Гудрич (Goodrich) и Гудир (Goodyear).

Один Форд держался.  Когда профсоюзы попробовали повторить у него то, что принесло успех с GM, он напустил на них собственную полицию, которая разогнала их дубинками, изрядно побив многих.  Но Форд сам предложил рабочим те же условия оплаты и рабочего дня, каких они добились в GM.  И все же заводы Форда были опрофсоюзены в 1941 г.

Лавина профсоюзных побед вызвала повсеместно резкое повышение зарплаты к концу 1936 г. и в первой половине 1937 г.  В 25 промышленных отраслях, охваченных профсоюзами, средняя ставка зарплаты рабочих выросла с октября 1936 г. по июль 1937 г. на 15%.  При этом не было никакого прироста ни производительности труда, ни спроса на продукцию этих отраслей.  То есть, чистые убытки производителей.

Беда не приходит одна.  На сказанное выше наложились налоги для Social Security, которые начали собирать в тот же период.  То и другое вызвало ощутимый рост расходов на труд и, соответственно, снижение прибылей.

Что было делать?  Если повышать свои цены, снизится объем продаж.  Значит, снизятся производство и занятость.  Если не повышать цены, прибыль будет падать в сторону нуля.  Большинство выбирало снижение производства и занятости.

И чтоб мало не показалось, свалился им на голову налог на нераспределенную прибыль.  Зачем пропадать добру?  Предприниматели стали ее распределять: платили премии, повышали зарплаты, увеличивали дивиденды.  Инвестиции их сокращались, инновации прекращались, рост производства сходил на нет.

Все это считается еще одним фактором спада 1937 г. и депрессии внутри депрессии.

Зато электоральный блок Рузвельта пополнился весьма.  К пенсионерам и фермерам прибавилась армия профсоюзных рабочих.  Он прошел на второй срок в 1936 г., и опять победил с разгромным счетом.

Годы 1935 и 1936 отмечены были начавшимся оздоровлением экономики.  Но уже в эти годы Президент и Конгресс посеяли семена неминуемого спада.  Два года – срок, который в нормальных  условиях был бы достаточен для полного восстановления, — в данном случае принесли только начало процесса.  Негативные факторы тут и там постепенно набирали силу.  В любом случае стало неизбежным замедление процесса оживления, а может, и его полное замерзание – переход экономики в стагнацию.

Но это был еще не обвал.  Не хватало чего-то еще, чтобы разом обрушить все построенное за эти два года.

Последний удар по оздоровлению экономики, которое началось было в 1935 г., нанес Федеральный Резерв.

 

Закон о банках 1935 г.

 

Федеральный Резерв при Рузвельте фактически превращался в обычную государственную бюрократическую контору.  Ему были даны новые функции, не предусмотренные законом.  Правда, эти новые функции были установлены Конгрессом – законодательным органом, как никак.

При этом, изначальный закон о Федеральном Резерве от 1913 г., определивший цели, функции и сферу полномочий этой организации, не был ни отменен, ни дополнен поправками.   Просто, его заменили двумя другими.

Первым явился Закон о золотых резервах 1934 г., о котором мы уже рассказывали.  В соответствии с ним, все золото населения было конфисковано правительством, а использование золота в коммерческих операциях стало нелегальным.   Поступающее к ним золото Фед и Минфин старались стерилизовать, складывая его в сундуки и превращая в сокровище Скупого Рыцаря.  Больше всего на свете они опасались инфляции!

Еще важнее был Закон о банках 1935 г.  Фактически, закон о Федеральном Резерве 1913 г. был переписан заново.  До того Совет управляющих Фед был относительно слаб.  Его члены получали оклады на уровне равных им по рангу чиновников Министерства финансов.  А президенты региональных банков Фед  получали жалованье на уровне руководителей крупных корпораций.  Даже отсюда видно, насколько самостоятельной и важной была роль этих банков.

По закону 1935 г. президенты региональных банков Фед сохранили 5 мест в ФКОР (Федеральный комитет по открытому рынку), а всего там было 12 мест.   Значит, 7 членов назначались президентом, и теперь его ставленникам принадлежало большинство.  Между тем, именно ФКОР получил по новому закону право регулировать денежную массу США по своему усмотрению.  Этот порядок сохранился до сих пор.

Напомним, что, продавая государственные ценные бумаги, ФКОР отсасывает деньги из обращения, а покупая – впрыскивает деньги в обращение.   Предварительно эти ценные бумаги выпускаются Минфином и продаются населению.  Таким путем происходит оплата государственных обязательств, – то есть, финансирование расходов государства.  Покупая эти бумаги у населения, ФКОР создает новые деньги.  Они представляют собой либо банкноты Фед, либо резервы коммерческих банков.  Просто, покупка коммерческими банками этих бумаг как раз и происходит путем зачисления соответствующих сумм в их резервы.

Что же произошло?  Произошло то, что количество денег в обращении стало зависеть только от 7 членов ФКОР, назначаемых президентом.  Золото вообще перестало играть какую-либо роль.  Это обстоятельство особенно начало сказываться после войны, когда – вследствие кейнсианской политики – началась новая дурь:  инфляцию стали рассматривать как панацею.

В описываемое время финансовые власти боялись инфляции как черт ладана, то есть на иррациональном уровне, когда нет ни четкого понимания причин, ни чувства меры.  Последствия этого страха мы видели уже в период 1929 — 33 гг.  В понимании вещей чиновниками, однако, ничего не изменилось и в последующие годы.

Надо сказать, что в указанное время ФКОР свои новые полномочия не использовал.  Возможно, просто не было конкретной денежной политики.   Денежная масса росла вроде бы сама собой вследствие притока золота из-за рубежа.  Это называется монетизацией золота.

Видимо, не все 100% золота стерилизовали, какая-то часть его бухгалтерским путем превращалась в резервы банков и в банкноты.  Показатель, который называют М (денежная наличность + текущие счета в банках + срочные вклады + сберегательные вклады) рос в 1935-36 гг. примерно от 9% до 13% в год.  Мы уже отмечали, что это было одним из факторов оживления экономики в указанные годы.

Но еще не все у нас с Законом о банках.  Он дал право Федеральному Резерву управлять резервами коммерческих банков, и это стало обстоятельством критическим.  До принятия того Закона, резервные требования были установлены законом на уровне от 7% до 13%, — в зависимости не от размера банков, а от размера города, где расположен банк.

Вообще, в  большинстве случаев, вопросы о том, как лучше регулировать то или это, решались на уровне умозрения, которое определялось предрассудками, господствующими в среде бюрократов.  Не был исключением и вопрос о размерах резервов.  Считалось, что в крупных городах банки больше подвержены спекулятивным тенденциям, чем в «сельской местности».  Считалось, и все…

Новый закон вывел министра финансов из Совета управляющих Федерального Резерва, но Моргентау об этом не тужил — все равно Рузвельт попросит его рекомендовать кандидата на этот пост.  Он и попросил.  И Моргентау рекомендовал, кого надо – в смысле идентичности взглядов на денежную политику.  А взгляды мистера Экклса были вот какие: расширять федеральные расходы, не считаясь с бюджетным дефицитом.  Так что теперь денежной политикой управляло фактически Министерство финансов, то есть, правительство Рузвельта.

Мы ограничимся здесь лишь одним из следствий ситуации, созданной Законом о банках 1935 г.

Чиновники Минфина (и Фед, теперь это было одно и то же) считали, что приток золота создает высокий риск инфляции.  Особенно, когда началось оживление экономики.

Тут-то они и вспомнили про свое новое право – регулировать резервы банков.  Точнее нужно говорить о резервных требованиях.  Ибо речь идет об установлении обязательного минимума резерва, который доложен держать каждый банк.

Норма резервных требований (коэффициент резервирования) – это отношение резервов банка к его обязательствам до востребования.  Что такое – обязательства до востребования? Это сумма текущих счетов вкладчиков (они же – чековые вклады).  Выражается норма резервирования в процентах или десятичной дробью.  По умолчанию (а может, и не только) предполагалось, что повышение нормы резервных требований повысит стабильность банков.

Чтобы понять нелепость такого представления, много ума не нужно.  Если предварительно объяснить кое-что.

Вообще, резервы банка состоят из наличных денег – золота, серебра и других узаконенных платежных средств, таких как всякого рода сертификаты, золотые или серебряные, банкноты,[7] казначейские билеты (но не чеки, чек – не узаконенное платежное средство, а только ваш приказ банку уплатить деньги со своего счета).  Все виды узаконенных платежных средств выпущены или гарантированы государством.

Кроме того, резервами коммерческих банков служат их вклады в банках Федерального Резерва.  Последние используют эти депозиты для уплаты обязательств до востребования «своих» коммерческих банков к другим банкам (как это было у нас на примере чека, выписанного Чичиковым из Небраски для Собакевича в Техасе).  Все виды резервов коммерческих банков представляют последний их источник для погашения вкладов до востребования (когда этого требуют вкладчики).

До того, как государство стало требовать создания резервов, каждый банкир имел собственные резервные счета.  Он сам устанавливал для себя норму резерва, принимая во внимание, на основе опыта, множество факторов и стараясь предусмотреть вероятности различных случайностей.  Он мог менять норму своего резерва даже в зависимости от времени года.

Как уже говорилось, Адам Смит считал, что в нормальных обстоятельствах банку достаточно иметь примерно 20% от суммы всех его обязательств до востребования.  Рассуждение было, что никогда все вкладчики не затребуют свои вклады одновременно.  В любом случае, резерв всегда был в распоряжении банкира, и он знал, что ничто не помешает ему использовать этот резерв, если возникнут непредвиденные обстоятельства.  А в текущей деятельности требования вкладчиков погашаются, как правило, за счет поступления новых вкладов.

Обычно группа банкиров какого-то региона (конкурентов, вообще говоря) учреждала расчетную палату для взаиморасчетов (клиринга, то есть, расчистки) их взаимных обязательств.  Наличие этих палат позволяло также надеяться на помощь в случаях паники или других критических ситуаций.  Одновременно это и дисциплинировало банкиров – ведь могут и отказать, если сочтут, что сам виноват.  Да и просто любое проявление неблагоразумия было видно соседям.

 

Опека неразумных банкиров умным государством

 

Попытки и отдельные случаи установления обязательных резервных норм государством (больше на уровне штатов) случались в Америке еще в XIX в.   Как

правило, это узаконивало то, что предусмотрительные банкиры делали и без того.  Но не совсем.

Разница в том, что государство не может установить обязательное резервное требование для каждого банка в отдельности с учетом всех его обстоятельств.  Обычно оно устанавливает норму для какой-то категории банков, в зависимости от признаков, какие чиновникам кажутся существенными (например, размер города, как мы видели).  Поэтому обязательные требования, в среднем, выше, чем держало бы большинство банкиров данной категории.  Уже одно это снижает гибкость возможного поведения банков, их степень свободы.

Еще хуже, что законодательно установленные нормы резервных требований – мера, кажущаяся такой разумной, — оказывает попросту дестабилизирующее воздействие на банковскую систему.  По крайне мере, в том виде, как она применяется.

Действительно, если банк обязан поддерживать некое минимальное соотношение резервов к сумме вкладов, может ли он использовать эти резервы, если возникнут критические обстоятельства?  Ведь тогда его коэффициент резервирования понизится!  А если не может, для чего законом устанавливать норму резерва?  Да и вообще для чего тогда держать резерв?

Фишка в том, что «умный» закон запрещает банкирам выходить за рамки обязательного резервирования.  Иначе зачем вообще устанавливать обязательные требования, верно ведь?

Во многих странах принято устанавливать законом обязательную норму резервирования.  Где-то закон разрешает банкам пользоваться обязательными резервами, платя за это штраф.  В других случаях резерв считается неснижаемым минимумом, несоблюдение которого может дать бюрократам повод закрыть банк.  Еще где-то допускается огласка информации о недостаточном резерве какого-то банка, что попросту может его разорить.

Эти вещи легко проходят в парламентах потому, что недоверие к «жадным банкирам», которые «сосут нашу кровь», получило слишком широкое распространение.

Короче, то, что может и должно служить демпфером, чтобы гасить непредвиденные волны требований вкладчиков, превратили в некий НЗ, использование которого строго карается.  Он не просто бесполезен — он вреден, так как изымает деньги из обращения, отвлекая их от прямой функции – приводить в движение бизнес.

Гримасы государственного регулирования.    Трудно найти этому разумное основание.

 

Монетизация золота в 1935 г. и далее привела к значительному увеличению банковских резервов.  Фактических резервов, которыми стали располагать банки.  Резервные требования тогда составляли 7, 10 или 13%, в зависимости от категории банков.  Фактические резервы превысили требуемую законом норму почти вдвое.

Банки, в общем, не использовали эти свои резервы ни для инвестиций, ни для кредитования.  Из-за депрессии не было достаточного спроса на инвестиции и кредиты.  Отдельные случаи могли иметь место, но мы говорим о всей банковской системе.

Вот этот неиспользованный резерв системы стал беспокоить финансовых чиновников.  А что если вдруг пойдет массовое расширение кредитования?  Как это скажется на ценах?

Упомянутый Экклс заявил в конце 1935 г., что если такое произойдет, кредитная экспансия может «принять такие масштабы, что Федеральный Резерв не сможет контролировать ни предложение денег, ни их ценность».  Он, правда, добавил, что пока признаков этого не наблюдается.

В следующие шесть месяцев приток золота в страну продолжался.  «Избыточные» — читай: свободные — резервы банков выросли до устрашающей величины $3 млрд.

Такие цифры всегда впечатляют.  Люди смотрят на всю систему в целом и думают: ого, вон какие деньги!  А что «ого»?  Банковская система – это фикция, реально же есть тысячи коммерческих банков, каждый со своими конкретными условиями и заморочками.  Пугающая внезапная кредитная экспансия могла стать только результатом одновременного решения тысяч банкиров, притом, чтобы каждый из этих тысяч банкиров нашел бы такое действие выгодным лично для себя…

 

Может массовое расширение кредита вызвать инфляцию?  Практически, наверняка.  Кредитование, в основном, дается для инвестиций, и они увеличивают спрос на капитальные блага.  Пока предложение не вырастет, чтобы насытить спрос, цены капитальных благ будут расти.  Этот процесс неизбежно вызовет  повышающее давление на цены потребительских благ.  Согласно «доктрине реальных векселей», пойдет расти  денежное предложение.  Вот вам и инфляция…  Которая могла бы иметь место (чисто теоретически) при достаточно высоких темпах оживления экономики, то есть, в условиях бума…  Ну и что?  Вместе с инфляцией мы бы имели оздоровление больной экономики….

 

У страха чиновничьего глаза были велики, потому что главной угрозой для них была утрата контроля Федерального Резерва над банками.  Упредить эту беду можно только одним способом: повысить нормы обязательного резервирования так, чтобы оно поглотило «избыточные» резервы коммерческих банков.  Вот тогда все будет под контролем.

И вот, в августе 1936 г. Совет управляющих Фед повысил резервные требования на 50%.  Это съело половину всех свободных резервов всех банков, $1,5 млрд.  Но ведь еще столько же у них осталось!  Так что принято было еще одно решение: в марте и мае 1937 г. повысить дальше норму обязательных резервов, чтобы поглотить все.

Ну а теперь представим себе типичного банкира.

Плохо знаем эту публику, чтобы представить?  А мы в общем, исходя из логики и того, что уже знаем.  Он пережил уже семь лет невиданной депрессии.  Выжил, не разорился.  Потому что очень осторожно действовал, с опаской и с оглядкой.  И ведь какую-то прибыль имел, коли не прикрыл свою лавочку…  Он давно усвоил, что нужно не просто подстраховываться, — нужно перестраховываться.  От обязательного резерва толку никакого.  Обязательно нужно иметь свободные резервы – и много.    Это – последний рубеж защиты.  И нужно еще больше осторожности в действиях.

Наконец, наступает оживление экономики.  Можно хоть немного наверстать потерянное в предыдущие годы.  Может даже, выйти на уровень дохода… ну, не на уровень 1929 г., но хоть на половину того уровня.  И прежде чем ему удалось этого достичь, он вдруг узнает, что Фед повысил уровень обязательного резерва вдвое.  Половина его свободного резерва теперь стала для него не доступной.  Понимаете, что такое мертвый запас?

При этом (а) Верховный Суд только что подтвердил конституционность аннулирования золотой оговорки в контрактах, (б) профсоюзы озверели от безнаказанности, и (в) появился налог в фонд Social Security.

Станет наш банкир искать приключений, расширяя кредитные операции?  Не боясь ошибиться, вероятность массированной кредитной экспансии можно прикинуть на глаз: она была = 0.

 

Первое повышение резервных требований (август 1936) было с 7 до 10, 5%, с 10 до 15% и с 13 до 19,5% — по категориям банков.  Второе повышение (март и май 1937 г.) было, соответственно, до 14, 20 и 26%.

Вуаля! — как говорят в цирке. Объем ссуд резко снизился.  Норма процента выросла.  Совокупный спрос упал.  Какая там инфляция!  Цены упали почти настолько же, как упало производство.  Пошли массовые увольнения, подскочила безработица.  К осени 1937 г. прибыль в промышленности резко снизилась, продолжая снижаться дальше.  И биржа обвалилась.

Экономика США снова скатилась в глубокую яму.

А кто виноват?  Виной всему жадность бизнесменов и хваленая система свободного предпринимательства — конкуренции.  Провал рынка!

 

Очнуться от шока

 

Клише «провалы рынка» тогда еще не вошло в обиход.  Но в остальном, Рузвельт и его подручные говорили точно так.  Кто виноват?

Разве не предупреждали Экклс и подобные об опасности инфляции?   Мол, задерут цены сверх всякой меры, и будет рецессия.  Вот она рецессия — все подтвердилось!  Правда, цены не повышались, но это неважно…

В 1938 г. сам Рузвельт прямо обвинил монополии в том, что они вызвали депрессию внутри депрессии.

Ну что, в самом деле, может сделать президент, когда случилась депрессия?  Правильно: создать новую бюрократическую контору и добавить к Алфавитному супу еще одну аббревиатуру. Немедленно была создана TNEC – Временная Национальная Экономическая  Комиссия.  Она стала заказывать там и тут всевозможные исследования монополий и их власти.  Чтобы выявить, как «монополии» вызвали рецессию, в комиссию было вызвано и опрошено 550 свидетелей.  Проблема оказалась настолько сложной, что полный свод результатов исследований, в 43 томах, — о том, как монополии создали рецессию и как с этим бороться —  смог явиться на свет только в 1941 г., когда это уже было не нужно  Рузвельту.  Понятно, что  остальному человечеству это было ненужно с самого начала.

Не мешает еще раз напомнить, что в общественном мнении и прессе ситуация тогда была гораздо менее благоприятна для властей, чем сегодня.  Сейчас основные телеканалы и газеты Америки – точно как это было в СССР, — единодушно одобряют все, что делает «их» президент.  Тогда до этого еще не дошло.

Отовсюду раздавалась критика  последних мероприятий правительства.  Так что в апреле 1938 г. Конгресс снизил налог на нераспределенную прибыль до 2,5% Рузвельт сопротивлялся, но его вето было опровергнуто.  Билль стал законом без его подписи.

В течение 1938 г. Рузвельт активно сопротивлялся всестороннему нажиму в сторону послаблений для бизнеса.  В деловом мире у него уже не было никакой поддержки, хотя для него это было не очень важно.

Он быстро терял поддержку прессы, но и это еще не беда.  Он всегда учил своих подручных не обращать внимания на прессу.

Серьезной проблемой для Рузвельта становилась утрата поддержки в Конгрессе.  Многие его партийные коллеги в обеих палатах стали примыкать к оппозиции.  Президент послал в Конгресс билль о реорганизации правительства – его завернули.  Притом больше половины голосов «против» подали демократы.

На носу были промежуточные выборы в Конгресс.  И они состоялись.  Видимо, не всем демократам помогла перемена курса.  Республиканцы получили 81 новое место в Палате и 8 в Сенате.  Все восприняли эти результаты как поражение Нового Курса.

 

Тем временем, все больше накалялась обстановка в Европе и в мире.  В 1937 г. Япония вторглась в Китай.  По очень старому договору, США патрулировали китайские водные пути.  Японцы потопили американский военный катер, но принесли свои извинения, и  Рузвельт их принял.

Потом был аншлюсс Австрии.  В 1938 г. состоялся Мюнхен.  Но Америка хотела оставаться нейтральной.

В 1935, 1936 и 1937 гг.  Конгрессом приняты законы о нейтралитете, один другой дополняющие.  Сперва запрещено было продавать оружие и материалы воюющим сторонам, затем — давать воюющим ссуды, потом – продавать оружие в Испанию и вообще для гражданских войн и т.д.  Каждый новый закон прибавлял новые запреты.  Но в закон от 1937 г. удалось ввернуть компромиссную оговорку, названную cash and carry («плати и вези»).  Можно продавать материалы и предметы снабжения воюющим странам Европы, если они обеспечат транспорт и оплату произведут немедленно.  По-видимому, к этому приложили руку промышленные круги.

Корни внешнеполитических пристрастий Рузвельта, говорят, коренятся в его детстве или ранней юности.  Что-то там было, что отвратило его от Германии и всего немецкого.  Это предопределило его выбор в конце 30-х годов.  Похоже на то, что ФДР допускал неизбежность вступления страны в войну.  Разумеется, против Германии.

Есть у историков версия о том, что Рузвельт сумел негласно договориться с демократами от южных штатов: они поддержат его внешнюю политику, а взамен он перестанет толкать новые реформы.  Такие теперь приоритеты пошли.

Но пока все это были «слова и мысли».  Основные проблемы и заботы оставались внутри страны.

В декабре 1938 г. Рузвельт, к всеобщему удивлению, назначил министром торговли своего верного Гарри Гопкинса – отъявленного новокурсника, разлива  1933-35 годов.

Еще больше удивил всех Гопкинс, когда стал проводить решительный курс на примирение с бизнесом.  Он даже публично высказывался за переход от реформ к оздоровлению.  Такое противопоставление звучало как молчаливое признание несовместимости одного с другим.

Чудеса следовали за чудесами.  Генри Уоллес, министр сельского хозяйства, поддержал Гопкинса: нужно сделать акцент на восстановление экономики!

Вот и министр финансов Моргентау стал говорить публично о необходимости оживить бизнес и помочь восстановлению.  Он даже сказал, что не следует зажимать налогами деловую активность.

Произошел род дворцового переворота – «первые» новокурсники выступили против «вторых», сменив вехи.  И стали одолевать.

Пожалуй, можно сказать, что опять возник «новый курс» — Третий Новый Курс, что ли (кажется, такое выражение не употреблялось до сих пор).

Как ни называй, появились первые признаки того, что начинается, наконец, вменяемая экономическая политика.

Первым знаком «третьего нового курса» стал новый билль о налогах.  Он вводил плоский налог на прибыль корпораций – 18%, а налогу на нераспределенную прибыль позволено было скончаться.[8]  Билль прошел обе палаты 11 мая 1938 г.

Рузвельт наложил вето, но безуспешно.  27 мая он объявил, что билль войдет в силу без его подписи.  Президент, однако, не обрушился на новый закон, как бывало прежде.  Похоже было, что напор пропал.

Он все больше теперь слушал Гопкинса, который убеждал его в необходимости всеми силами оживлять экономику и начинать подготовку к возможной войне.

Полный поворот кругом в течение одного года.

После 1938 г. правительство не предложило ни одного нового закона и ни одной новой реформы.

 

Замедленное оздоровление

 

Проследим динамику такого показателя, как объем промышленного производства, взяв точкой отсчета уровень 1929 г.  Накануне обвала в депрессию внутри депрессии, в мае 1937 г. он достиг 94% от уровня июля 1929 г.  В июне он упал до 45%.  С ноября-38 по май-39 он держался на уровне около 67%.  В следующие пять месяцев он быстро вырос до уровня 96%.

Не так быстро росла занятость.  В течение лета 1938 г. безработица оставалась на уровне 20%.  Осенью снизилась до 17%.  Затем, зимой и весной 1939 г. снова выросла до 19%.   Осенью значительно стало расти производство товаров длительного пользования – под влиянием возникшего  спроса на военные материалы из-за границы.  Соответственно, безработица упала до 14%.

Тем не менее, в 25 ведущих отраслях обрабатывающей промышленности еще в марте 1940 г. занятость составила только 90% от уровня мая 1937 г.

Отставание роста занятости от роста производства объясняется просто.  Волна юнионизации 1937 г. резко повысила издержки на труд относительно издержек на капитальные блага и сырье.  С началом оживления фирмы стали по возможности заменять труд капиталом, и потому нанимали не так много новых рабочих, как могло бы быть до того.

 

К началу 1940 г. американская экономика кое-как восстановилась к уровню, где она была в середине 1937 г.  До состояния полной занятости было еще очень далеко.  Оздоровление 1937 – 39 гг. было таким же медленным, как оживление после упразднения NRA начиная с середины 1935 г.  С того момента и по май 1937 г., то есть, за два года, безработица упала от 21,3% до 12,3% (по другим данным, до 14,3%).  Так или иначе, этот показатель был далек от полной занятости, и ему отвечал значительный уровень пустующих зданий и бездействующего оборудования.  То же самое наблюдалось и теперь.  Затем же, с сентября 1938 г. безработица росла и в апреле 1939 г. достигла 20,7%.  От уровня начала года промышленное производство к середине его упало на 10%.

«Мы тратим больше, чем тратили когда-либо прежде, и ничего не выходит», — признал тогда Генри Моргентау.

 

Мы уже отмечали, что в обычных условиях, за два года после спада экономика всегда могла восстановиться полностью.  Отчего же в 30-е годы мы наблюдаем столь медленное восстановление, да еще дважды?

Здесь нужно уточнить одну вещь.  Уровень безработицы в США измеряется на основе числа тех людей, которые зарегистрировались как ищущие работу, и в %% от общей численности рабочей силы.  В указанный период немало людей имели работу по федеральным программам – таким как описанные у нас прежде PWA, WPA, а также не упомянутой у нас программы  CCC – Гражданский корпус консервации.  Люди этой категории не учитывались как безработные.  Многие из них были заняты там по году или больше и считали, что имеют как бы постоянную работу.  Потому они не регистрировались в поисках работы.  Получая меньше, чем в частном секторе, они считали, что  работа на государство зато более стабильна.   Так что, показатель безработицы был меньше, чем должен был бы быть в сопоставлении с пустующими рабочими местами в промышленности и пр.

Самая высокая безработица во время депрессии была в наиболее промышленно развитых районах Востока и Среднего Запада страны.  Производство капитальных благ (товары длительного пользования) упало гораздо сильнее, чем производство товаров кратковременного пользования (предметов потребления, в основном).  Практически остановилось всякое строительство – домов индивидуальных и многоквартирных, офисных и промышленных зданий.

Ключом к восстановлению экономики было восстановление частных инвестиций.  Этого не происходило.

С 1931 по 1935 гг. частные инвестиции были меньше даже, чем  требовалось для возмещения изношенного и выбывающего капитала.  За указанные годы чистый прирост инвестиций составил минус $1 млрд.  А за все десятилетие 1930 – 40 годов этот показатель составил минус $3 млрд.   Минус означает выбытие капитала.

Только в 1941 г. частные инвестиции стали восстанавливаться, — чтобы тут же быть задавленными военной экономикой.  Впервые с 1929 г. чистый прирост частных инвестиций вырос до нормальных размеров только в 1946 г.  Тогда только экономика Америки вернулась к состоянию полной занятости.  И тогда только, можно сказать, наступил конец Великой Депрессии.

 

Почему так медленно?

 

В таких разных странах, как Япония, Греция, Румыния, Чили, Дания, Финляндия, Швеция, Новая Зеландия, устойчивый рост производства начался уже сразу после 1932 г.

Неизмеримо более богатая деньгами и природными ресурсами, с самой мощной в мире финансовой системой, с наиболее развитой и передовой промышленностью, Америка, с огромным трудом выкарабкивалась из депрессии десять лет.

 

В литературе отмечают несколько причин медленного восстановления экономики Америки в период 30-х годов.

В строительстве и машиностроении капитал был сильно изношен физически и морально.  Он подлежал структурной перестройке в значительных размерах.  Это был повышенный риск, так что спрос на инвестиции замедлялся.  Потому и занятость росла медленно.  Более быстро росли отрасли услуг, товаров кратковременного пользования и потребительских товаров длительного пользования (вроде холодильников, стиральных машин, радиоприемников и т.д.).  Но они не порождали спроса на инвестиции в той мере, чтобы компенсировать их падение в отраслях, где занято обычно гораздо больше рабочих, — таких как металлургические, текстильные и пиломатериалов.

Жилищное строительство в 20-е годы достигало 8% от валового национального продукта.  В 30-х оно почти прекратилось.  Уровня 1929 г. оно достигло лишь в 1951 г.

Но это частности.  Основной проблемой для бизнеса в 30-е годы была неопределенность.

«Неопределенность господствует в ситуации с налогами, трудом, деньгами и практически над всеми легальными условиями, в которых должна работать промышленность», — писал в 1937 г. Ламонт Дюпон, текстильный магнат, которому выпало в 40-х годах революционизировать отрасль посредством нового изобретения — нейлона.

Особенно подорвало уверенность бизнеса то, что происходило в 1935 г. и далее.  Неопределенность касалась не только конъюнктуры, но уже даже самих прав собственности.

Рост налогов. Новые и все новые налоги.  Регулирование, ограничивающее права хозяина над своим владением.  Угрозы корпорациям.  Судебные иски с целью разбить стабильную компанию на куски.  И реальная возможность конфискации частной собственности.  Пример электрических компаний был у всех на виду.  Что еще придумают эти придурки?  Какую отрасль начнут прижимать?

Если бизнесмен не уверен в том, что право его частной собственности будет охраняться, как можно предпринимать инвестиции – особенно, в долговременные проекты строительства и машиностроения?

И фермеры видели, что в обмен на стабильные высокие цены они теряют часть своей независимости, когда чиновники решают, чего и сколько им сеять.  Те из них, кто не хотел участвовать во всем этом (таких было немало), подвергались административному давлению и тяжелым налогам.

«Список актов Конгресса между 1933 и 1940 годами, которые ослабляли или угрожали ослабить права собственности, длинен», — пишет Джин Смайли.

NRA ставило целью уменьшить способность фирм принимать решения о ценах, производстве и инвестициях.  Акт Вагнера лишил бизнесы права решать, кого нанимать и на какую зарплату.  Акты о ценных бумагах и о банках 1933 и 1935 гг. сделали  труднее для больших и малых фирм продажу бумаг.  После 1933 г. этот вопрос постоянно поднимался бизнесами как наиболее серьезное препятствие для их деятельности.  Напомним еще про разделение банков по функциям и запрет заниматься тем и другим.  Объявление вне закона золотых оговорок в контрактах.

И еще многое, что не попало в наш обзор.  Например, мораторий на закладные под фермы, который лишил держателей закладных права принимать обычные (и законные) меры к несостоятельным должникам и тем обрек их терять деньги.   Вместо выдачи ссуд.

Регулирование (ограничение!) грузовых автоперевозок и автобусного сообщения между штатами, нефтепроводов, деятельности радиостанций и авиалиний – все было либо ужесточено, либо впервые введено в десятилетие 30-х.

Акт о справедливых стандартах труда установил минимум зарплаты и 40-часовую рабочую неделю.  Вне всякой связи с резервами роста производительности труда.

NRA понуждал формирование картелей, а когда был объявлен неконституционным, эфэфовцы начали преследовать крупные компании.  Особенно далеко и широко пошли судебные атаки на «концентрацию» и вообще на практику бизнеса в 1938-39 гг.

Атаки Рузвельта на Верховный Суд и попытки взять его под свой контроль.  Взятие им под контроль Федерального Резерва.  Его речи в 1935-37 гг., с пропагандой классовой ненависти, с угрозами в адрес тех, кто сопротивляется его программам…

 

Охранять права собственности – обязанность государства.  Без такой охраны рыночная экономика не может функционировать.  Когда А продает, а В покупает что-то, скажем партию древесины, тем самым А уступает В право собственности на данный товар, а В уступает ему право собственности на определенную сумму денег.  Каждая трансакция есть, по сути дела, обмен правами собственности.  Если государство начинает угрожать правам собственности, оно препятствует рыночной активности и отбивает охоту вкладывать деньги ради будущей отдачи.

Мы-то знаем сегодня, что Америка не стала социалистическим государством.  Но тогда это было далеко не очевидно.  Многие деятели Нового Курса открыто заявляли, что целью является планирование.  А эфэфовцы прямо угрожали уничтожить крупные компании.

Все такие вещи не проходят даром.

Опросы бизнесменов в конце 30-х показали, что основной проблемой для них является неуверенность в том, что будет завтра или в следующем году.  Что правительство Рузвельта считается анти-безнесным, и что большинство ожидало расширения контроля над частным предпринимательством.  В 1940 г. большинство лидеров бизнеса не верили, что условия в стране оправдывают расширение их операций.

Столь высокая степень неопределенности обездвиживает бизнес — желание фирм инвестировать убывает, как и желание финансистов – обеспечивать их средствами.  Бизнесмены просто не знали, по каким правилам они работают, и насколько обеспечены их права собственности.

В период 30-х гг. правительство Рузвельта внезапно и резко меняло институциональную структуру, в которой должны приниматься частные решения, — да не однажды, а несколько раз.

Результатом было торможение процесса оздоровления экономики.    Депрессия была искусственно растянута Рузвельтом на многие годы и потому стала Великой.

 

Что вытащило страну из Великой Депрессии?

 

Еще в мае 1938 г. Рузвельт подписал билль, разрешающий увеличить ассигнования на Военно-Морские Силы на $1 млрд.  Постепенно росли заказы воюющих стран на военные материалы и предметы снабжения.

В 1940 г. стало ясно, что международная ситуация ухудшается, и началось активное строительство армии и военного флота.  Впервые в истории США Рузвельт объявил военный призыв в мирное время (29 октября 1940 г.).

После Перл Харбора (декабрь 1941 г.) наращивание армии и флота пошло ускоренными темпами.  Закупки федерального правительства выросли с $15 млрд. в 1940 г. до  $36,2 млрд. в 1941 г.  Затем, до 98,9 млрд. в 1942 г. и до 147,8 млрд. в 1943 г.

Безработица снизилась с 14,6% (1940) до 1,9% (1943).  Страна вернулась к полной занятости.  Формально, во всяком случае, согласно принятой методике измерения.

Федеральный Резерв, наконец, изменил свою политику и начал наращивать денежное предложение.  С декабря 1939 г. по декабрь 1943 г. оно выросло почти на 80%.  В нормальных условиях такой рост денежной массы обеспечил бы мощную экспансию экономической активности.  В данном случае, однако, это послужило финансированию быстро растущего государственного долга.

Несмотря на сильное повышение налогов с началом войны, казна не получала достаточно средств для всех военных затрат правительства.  Разница покрывалась, главным образом, за счет того, что называется монетизацией бюджетного дефицита.  Это делал Федеральный Резерв, выпуская на рынок ценных бумаг государственные облигации.  Там была финансовая схема, довольно сложная технически, которую мы опустим.

 

Итак, полная занятость.  Прирост реального ВНП составил в 1943 г. 43% на душу населения.  Вскоре возникла версия, что война принесла конец Великой Депрессии и экономическое процветание.  Все произошло оттого, что гигантски выросли расходы государства.

Последнее полностью укладывалось в теорию Джона Мейнарда Кейнса.  Книга его вышла в 1936 г., но до поры до времени его теория оставалась на периферии науки и общественного сознания.  Его основные аргументы: причины депрессии – недостаток совокупного спроса, поэтому выход из депрессии обеспечивается расходами государства.  Они переходят в доходы населения, и отсюда формируется эффективный спрос, который толкает вперед производство и вызывает оживление активности.

С окончанием войны, когда начались первые попытки осознания и анализа экономических событий 30 – 40 годов, все выглядело как подтверждение теории Кейнса.  Тогда возникла и скоро приобрела господствующее положение версия, изложенная выше.  Ее воспроизводили и проповедовали историки, экономисты, журналисты и тому подобные интеллектуалы —  до тех пор, пока это не стало общим местом.

Версия эта прочно держалась до недавних времен.

 

Нельзя полагаться только на показатели, которые измеряются чисто технически.  Нужно заглянуть несколько поглубже.  Эти показатели нуждаются в анализе.

Вырос показатель валового национального дохода?  Вырос, факт.  Цифра выросла.  А что за ней стоит?  Прежде всего, это цены, в которых исчисляется национальный доход.

Все цены в тот период устанавливались государством.

Известно, что закупочные цены на военную продукцию часто бывали завышенными.  Чтобы подстегнуть производителей, им давали щедрые контракты.  В общем, правительство признавало это, но коррективы в расчеты ВНП не вносились.  Значит, официальная цифра ВНП завышена.

Верно, значительно выросло промышленное производство.  Берем объем производства, пусть измеренный с поправками в ценах, — и вот, пожалуйста: рост.  Все равно рост был.

А что физическое стоит за гигантским ростом производства?  Оружие, танки, самолеты, пушки, снаряды, военные материалы и пр.  Стала страна богаче от этих гор оружия?

В годы войны множество фирм было переориентировано на военное производство, зачастую — принудительно.  Практически прекратилось производство автомашин, холодильников, кухонных плит и многих других товаров длительного пользования.  Производство, скажем, автомобильных шин (как и многих других видов потребительских товаров) целиком перешло на военные нужды.  Потребление бензина было рационировано, а цены – под контролем.

Да только ли бензин!  По талонам только можно было приобретать основную массу товаров народного потребления, притом, опять же, по искусственно заниженным ценам.  Иначе на всех не хватало.

Контролирование цен было необходимо, чтобы не допустить сильнейшего инфляционного давления на экономику.

Итак, массовое потребление было ограничено.  Люди не имели возможности тратить свои доходы в той мере, в какой им нужно было бы их тратить.  Им поневоле приходилось наращивать сбережения.  Они покупали государственные облигации и этим финансировали расходы государства на военные нужды.

Не станем много говорить о таких вещах, как старение и порча автомобилей из-за отсутствия на рынке запчастей.  Проблема транспорта стала достаточно острой, а ведь многим нужно было далеко ездить в промышленные центры, где располагалось военное производство.  Да и другие предметы домашнего обихода изнашивались, ветшали, приходили в негодность.

Черный рынок, неизбежно возникающий при контроле над ценами, существовал, с ним боролись, «барахолки» были запрещены.  Нужно было тратить время, чтобы найти что-то нужное у подпольных торговцев.  К тому же, качество предметов потребления заметно ухудшалось.

Вот тогда-то как раз имело место настоящее недопотребление.  И понижение качества жизни.

В годы войны также падали инвестиции.  Хотя кое-какие имели место в связи с нуждами военного производства, прирост инвестиций не покрывал износа капитала.  В целом, капитальные запасы, воплощенные в зданиях и оборудование уменьшились за годы войны.

 

Военная экономика, что тут говорить.  Те читатели, кто застал годы войны, помнят, как это было в СССР (с поправкой на разительную разницу в зарплатах и доходах).  Все, или почти все, было целесообразно и, безусловно, оправдано, когда идет тяжелая война.

 

Только не называйте это процветанием.

 

Теперь о безработице.  Те процентные показатели, которые обычно фигурируют в текстах и отчетах, выражают долю зарегистрированных безработных относительно численности всей рабочей силы.  Они хорошо работают, когда нужно показать динамику безработицы по периодам времени.  Вот мы их привели для времен войны и получили полную занятость в 1943 г.   И опять: что стоит за этими показателями?

Ситуация станет яснее, если от процентов обратиться к миллионам живых людей.  Особенно, к численности всей рабочей силы.  Она снижалась.

В 1940 г. число безработных  составляло 8,1 миллиона человек.  В следующие годы оно постоянно сокращалось и в 1943 составило всего 1,1 миллиона человек.  Снижение численности — 7 миллионов человек.  Но за тот же период число призванных на военную службу выросло на 8,6 миллионов человек.  Так что же снизило показатели безработицы – расширение экономической активности или, скорее, снижение численности активной рабочей силы?

На войне погибло более 405 тысяч американцев, ранено было более 670 тысяч.

Легенда о «процветании» в годы войны не выдерживает сопоставления с реалиями.

 

Что действительно произошло в 40-е годы?

 

В 1940 – 41 гг. экономика Америки начинала реально выходить из депрессии.  Рост внутреннего и заграничного спроса буквально раскочегаривал то, что являлось экономикой свободного рынка.

Война прервала этот процесс.  Зато она принесла Рузвельту то, чего он жаждал все 30-е годы: контроль над производством и ценами.  Установилась командная экономика.

Америка производила сотни тысяч самолетов и танков, тысячи судов, миллионы единиц малого вооружения, миллиарды снарядов и патронов, неисчислимое количество всевозможных военных материалов и предметов снабжения.  Страна стала главным «арсеналом демократии», превзойдя все ожидания союзников и, тем более, врагов.  Ради этого необходимо было ограничивать производство невоенных товаров и услуг.

В 1946 г. состоялись выборы в Конгресс, и он стал более консервативным.  Быстро было покончено с контролем над ценами и зарплатой. Командная экономика была демонтирована.    Было снято рационирование, отменены государственные военные контракты.  Миллионы военнослужащих были демобилизованы.  В 1947 г. был принят Закон Тафта – Хартли, наложивший ограничения на стачки профсоюзов и запретивший лидерство в них радикалам.

Снова возникли условия почти полной свободы экономической деятельности.  Значительно вырос потребительский спрос, и производство устремилось ему навстречу.  Свободная от опеки сверху, промышленность быстро перестроилась на мирное производство.  Будто истосковавшись по своему  делу (ради которого ее создал Бог), система свободного рынка заработала так яростно, что  экономика США смогла абсорбировать и приспособить к делу миллионы демобилизованных из армии.  При практически полной занятости.  И вскоре начало расти процветание.

Тогда и пришел конец Великой Депрессии.

Рузвельт не приложил к этому руку, так как был уже мертв.

 

Во всем этом изложении событий чего-то не хватает для полноты картины.  А именно: куда девалась неопределенность и неуверенность бизнеса?  Почему этот фактор, столь важный и даже определяющий в предвоенные годы, как будто совсем исчез?

Ответ можно найти, в частности, в результатах опросов бизнесменов.

Вот что показали, к примеру, опросы Американского Института Общественного Мнения.

1939 год: «Думаете ли вы, что подход администрации Рузвельта к бизнесу задерживает оздоровление?»  Ответов «да» было вдвое больше, чем ответов «нет».

1945 год, май месяц (Рузвельт умер в апреле):  «Как вы думаете, Трумэн будет больше симпатизировать бизнесу, чем Рузвельт, или меньше?»  Положительных ответов о Трумэне было в восемь раз больше, чем отрицательных.

Подобные опросы делались также другими организациями, включая «Форбс» и «Форчун».  Результаты были схожими.

Чего же более о депрессии и выходе из нее?

 

Можно сказать, что началом конца  Великой Депрессии стала смерть Франклина Делано Рузвельта.

 

Издержки Великой Депрессии не уступают издержкам войны.  Так написал Пол Самуэльсон в своем знаменитом учебнике.  По приведенной им оценке, ущерб народному хозяйству от Великой Депрессии составил более половины триллиона долларов (в ценах 1962 г.).

Ни один политик не понес ответственности за этот ущерб.  Все оплатил забытый человек.

 

Некролог

 

Жанр обязывает говорить о покойнике только хорошее.

Тут нам не нужно тужиться собирать материалы и придумывать формулировки.  Все уже собрано и сформулировано.  В наличии две формулировки: (1) Ф. Д. Рузвельт – один из величайших президентов в истории США и (2) Ф. Д. Рузвельт – величайший из президентов  в истории США.

Обе появились немедленно после смерти героя.  Более того, обе отстаивались историками упорно и агрессивно.  В 1948 г. историк Чарльз Бирд (Beard) писал в частном письме: «Ясно, что всякий, кто хоть на волос отходит от этой линии, нарывается на неприятности не только от профессионального союза очернителей, но также и от “ученых”.  Я сам попал в такую ситуацию».

Интересно, что адресатом письма был никто иной, как известный нам новокурсник Рэймонд Моули.  А ведь Бирд недоволен был, в основном, только внешней политикой Рузвельта…

Сегодня ситуация еще хуже.  Всякий, кто «отклоняется», подрывает реноме и карьеру множества историков, успевших за истекший период понаписать хвалебные книги и статьи о Рузвельте.  Можно представить себе, какой сплоченный фронт восхвалителей противостоит попыткам сказать слово правды об этой личности.  И если американские свободы позволяют публиковать «диссидентские» мнения, то на уровне преподавания в университетах и школах охраняется полное единодушие.

Армия «прогрессивных ученых» свое дело делает.  Чем аргументируют они?  Главным образом, тем, что Рузвельт хотел и старался перераспределять богатство от богатых к бедным.  Возможно, он действительно был первым президентом, который собирался поставить такую политику во главу угла и даже успел кое-что сделать.

Мы уже немало говорили про это направление политики Рузвельта.  Как и про другие направления.  Пора обобщать

 

Не предаваясь сослагательному гаданию, можно сказать уверенно, что не умри Рузвельт в 1945 г., экономика США бы не вышла из депрессии еще столько лет, сколько он бы прожил.

Рузвельт не собирался менять свой подход и не изменил его даже в самые последние годы жизни.  Более того, он все больше уходил влево.  В 1944 г. Рузвельт разработал проект «Экономического Билля о правах», который включал «право на полезную и хорошо оплачиваемую работу», «право каждой семьи на приличный дом», «право на хорошее образование» — дальше смотри Сталинскую Конституцию…

Все такие вещи можно было делать только при сохранении и усилении государственного контроля над экономикой и не только.

Получив в свое распоряжение командную экономику военного времени, он, скорее всего, всеми силами  старался бы сохранить систему и после войны.  Переход на мирные рельсы?  Конечно, но при тех же высоких налогах, с тем же контролем над ценами и зарплатой, с теми же или еще добавочными мерами регулирования производства и потребления.  Конгресс?  Не так-то просто депутатам возразить против подобной заботы президента о народе!

Мы уже затронули тему Рузвельт – Сталин.  Известно, как вел себя американский президент на конференциях в Тегеране и Ялте по отношению к Сталину или Черчиллю.  Очевидная неприязнь к последнему сочеталась с явной приязнью к первому.

Похоже, Рузвельт верил, что читает в душе «дядюшки Джо», как он называл его в кулуарах.  Если это так, тогда лицедей Сталин хорошо отыграл свою роль и очень помог его самоубежденности.  Понятно, все это означало усиление его влияния на Рузвельта и его политику.  Но Рузвельт на встречах Большой Тройки — тема отдельная (см. ниже)

Трудно сказать, насколько сказанное выше связано с тем, что в окружении Рузвельта, в его правительстве и аппарате постепенно появились агенты Кремля.  Но они появились.

 

Шпионские страсти

 

Первый скандал разразился в 1944 г., когда перебежал в Америку советский чиновник Виктор Кравченко.  Ему не верили.  В 1949 г. майор армии США, работавший в программе Ленд-Лиза, Джордж Джордан дал убийственные показания перед Конгрессом.

В 90-х годах интересная информация поступила от перебежчика из КГБ Олега Гордиевского, бывшего офицера советской разведки Василия Митрохина, а также из рассекреченных материалов проекта «Венона».

Среди множества имен советских шпионов фигурируют: Лафлин Кюрри, экономический советник Рузвельта в 1939 – 1944 гг.; Гарри Декстер Уайт, высший чиновник министерства финансов; Лоуренс Дагган, начальник отдела в Госдепартаменте США; уже упомянутый нами прежде Алгер Хисс, юрист, чиновник Госдепартамента США.

В декабре 1948 г. Анатолий Горский, дпломат-шпион в посольстве СССР в Вашингтоне доложил Москве о серии провалов советских шпионов.  Бумага позже стала известной ФБР.  Список Горского насчитывал 60 человек – служащих Госдепатрамента, Мининдел, Минторга, Минфина, Военного министерства и других правительственных ведомств.

Только тех, кто на чем-то попался или попал под подозрение.

Понятно, что это только верхушка разветвленной шпионской сети, которую сумело развернуть НКВД – КГБ под носом у президента Рузвельта.  Их были сотни.  Так или иначе было установлено, что каждый из них передавал советской разведке секретные или конфиденциальные материалы.   Или вел просоветскую пропаганду, или вербовал агентов, или служил связным…

Но это не все.  Речь идет уже о прямом влиянии советских шпионов на политику США.

Далеко не сразу и не в полной мере была выявлена роль  Алгера Хисса на встрече в Ялте.  Формально он был простым чиновником Госдепартамента среднего звена.  Фактическая картина совсем иная.

В 1944 г. уже все, кто видел Рузвельта лично, замечали, что он деградирует физически и ментально.  Трудно сказать, каков был медицинский диагноз, только болезнь прогрессировала на глазах.  Уже в Ялте, председательствуя на заседаниях, он подчас отключался и сидел молча — стеклянные глаза, отвисшая челюсть.  Подобное случалось, тем более, в неформальной обстановке.  Вполне вероятно, что человек в таком состоянии становится более внушаемым.

Кто подал ему идею, не ясно.  Он не взял в Ялту ведущих дипломатов, таких как Кеннан.  Взял он главу Госдепа Стеттиниуса (бывший бизнесмен, двухмесячной стаж в области дипломатии вообще), и сказал, что неважно кто еще поедет, но обязательно должен быть Хисс (и еще один того же уровня).  Таким образом, в американской делегации Хисс оказался самым опытным по части дипломатии.  Стеттиниус охотно возложил на него основную работу по подготовке к конференции, формулировании концепций американской политики, рабочим обсуждениям и разработке документов конференции.

Представим же себе, что все это значит.  Ялтинская конференция определяла устройство всего послевоенного мира.  Решались судьбы народов и государств Европы и Азии.  И позицию Америки определял советский агент.  К нему стекалась вся информация.  Он представлял «мнение Госдепартамента и правительства США» в вопросах о послевоенной оккупации Германии, репарациях, выдаче Сталину бывших белогвардейцев и других антикоммунистических беженцев,  предоставления Франции статуса державы-победителя (он настаивал на этом).  Он влиял на положение в Китае (в пользу Мао), на судьбу Польши и Югославии.  И все остальное, включая структуру и функции ООН (любимое детище Рузвельта).

Все преимущества, которые получил Сталин в Ялте, фактически не могли бы иметь места без активного участия Хисса.  Такие дела.

 

Однако, наиболее выдающимся агентом СССР оказался близкий советник Рузвельта Гарри Гопкинс.  Во время войны он был директором программы Ленд-Лиза.  Его просоветские симпатии не были секретом, но все выглядело понятным, так как США и СССР были союзниками.  Одно время у него работал Дэвид Нилс, позже разоблаченный как шпион, помогавший агентам КГБ получать въездные визы.

Гопкинс умер в 1946 г., еще до начала шпионских расследований.  Позже открылись интересные вещи.

В 1943 г. начальник ФБР Эдгар Гувер вручил Гопкинсу секретный меморандум для передачи Рузвельту.  Там говорилось, что советский дипломат Василий Зарубин передал функционеру компартии США Стиву Нельсону деньги, чтобы помочь внедрить шпионов «в отрасли, связанные с секретным военным производством».  То, что агенты Кремля искали подступы к Манхеттенскому проекту, было известно.  Информация, сказано в меморандуме, получена прослушиванием дома Нельсона.  Вместо передачи документа Рузвельту, Гопкинс известил советское посольство о том, что дом Нельсона прослушивается.

Тогда же в 1943 г. Гопкинс передал советским агентам содержание секретного телефонного разговора Рузвельта с Черчиллем.

Гопкинс пытался выдать назад в СССР Виктора Кравченко.

По свидетельству майора Джордана, грузы, направлявшиеся в СССР по Ленд-Лизу с одобрения Гопкинса, содержали уран и другие материалы, нужные для производства атомной бомбы.  Также эти грузы использовались для переправки в СССР документации о совершенно секретных проектах.

Считается, что Гопкинс не «продался за деньги», а был просто энтузиастом, как Уайт и кто-то еще.  Но это не столь важно, как вопрос о влиянии Гопкинса на внешнюю и внутреннюю политику Рузвельта.  Никто сейчас не может сказать, до какой степени доходило его влияние, но в том, что оно было, вряд ли можно сомневаться.  Как-никак Гопкинс был доверенным лицом Рузвельта, который в 1940 г.  даже подумывал о нем как о приемнике на посту президента (потом решил баллотироваться сам).

 

Маккартизм

Слово придумал журналист из НЙ-Таймс, чтобы заклеймить.  Объект принял это клеймо и озаглавил свою книгу «Маккартизм.  Борьба за Америку».

В Плате была Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности.  Там прошли слушания по выявлению шпиона Алгера Хисса.  Там же имели место расследования Голливуда, вследствие чего сотни актеров, режиссеров и сценаристов попали в черные списки.

В сенате такой комиссии не было.  Джозеф Маккарти, был членом сената и сперва выступал с обвинениями в одиночку.  Затем он стал председателем Постоянного подкомитета по расследованиям.  В основном, он сосредоточился на Госдепартаменте, объявляя, что это ведомство «заражено коммунистами».  Доказать он ничего не смог, так как не хотел раскрыть свои источники в Госдепе.

В сенате была создана комиссия Тайдингса, как бы для проверки обвинений в адрес Госдепа.  Большинство членов, начиная с председателя, были демократами.  Каким образом они проверяли, вопрос небезынтересный.  Если Маккарти не представил свидетельств, что можно было проверять?  Тем не менее, вывод комиссии был: все это подделки и чепуха.   В трех попытках голосования по результатам комиссии, голоса в сенате разделялись точно по партийной принадлежности.  В следующем году предстояли перевыборы в сенат. Маккарти отправился в Мэриленд, от которого избран был Тайдингс, и  агитировал за его оппонента от республиканцев.  Тайдингс в сенат не прошел.

Маккарти был очень популярен – в годы «холодной войны», победы Мао в Китае, войны в Корее, очевидных экспансионистских намерений Сталина, уже владевшего ядерным оружием.  Его поддерживали католики, в том числе, влиятельные, такие как семейство Джозефа Кеннеди.  Во всех штатах, где он агитировал за кандидатов, они побеждали.  В своем штате Висконсин он принес Эйзенхауэру победу  на выборах президента.

Его ненавидели те, кому было чего опасаться.  Среди левых было пруд пруди таких.  Маккарти часто, не имея достоверных фактов, судил по паттернам поведения, по прошлым деяниям и по тому, кто с кем дружил.  Юридический статус таких обвинений мне не ясен.  Но страшно было уже быть просто вытащенным на публику и вынужденным отвечать на вопросы грозного сенатора.  Говорят, что на подобных слушаниях он держался «враждебно».

 

Группа влиятельных демократов-журналистов подкупила человека из его аппарата, который поставлял им клеветнические сведения о Маккарти (например, что он устроил в Конгрессе склад оружия, с намеком на подготовку переворота).  Особое расследование опровергло эту информацию.  Затем был распущен слух, что он – гомосексуалист.  Тогда это должно было быть позором.  Опровергнуто.  Уже в самом конце его карьеры распустили слух, что он – алкоголик.

Но похоже на то, что в конце концов Маккарти зарвался.  Он обвинил армейскую исследовательскую лабораторию в том, что там есть шпионская сеть.  Понятно, фактов у него не было.  В ответ, армия возбудила обвинение против Маккарти.  На слушаниях он не сумел выглядеть убедительным, и его популярность стала падать.

Затем в дело вступил влиятельный тележурналист Эдвард Мурроу.  Он подготовил серию телефильмов о Маккарти.  Серия называлась «Увидеть сейчас».  Понятно, не было никакого «сейчас», все монтировалось тенденциозно.  Когда сам Маккарти предложил появиться в «Увидеть сейчас», его засняли, а потом два месяца редактировали фильм и сделали все, чтобы герой выглядел отталкивающим и смешным.  Тогда и родилась фраза «охотник на ведьм».

Можно сказать, что Маккарти с самого начала взялся за безнадежное дело.  «Ведьм» было полно кругом.  Кругом полно было левых «прогрессистов», марксистов, социалистов по убеждениям, попутчиков коммунистов, друзей Советского Союза и всякой подобной публики.  Многие сделали карьеру при Рузвельте и хорошо себя чувствовали после войны.    Конечно, не все были  шпионами в буквальном смысле.  Но вредили стране и без того.  Однако все были под защитой американских законов.

Привлечь кого-либо всерьез можно было только располагая определенными и надежными свидетельствами.  К таковым не относились ни политические симпатии, ни слова, ни дружба со шпионами.  На этом поймал его трюкач Мурроу, облачившись в мантию защитника американских свобод.  И на этом популярность Маккарти упала окончательно.

Левая пресса начала его травить.   Собратья-республиканцы от него отступились, и он был оплеван левыми политиками и журналистами.

Джозеф Маккарти умер в больнице от гепатита в 1957 г. в возрасте 48 лет.

 

Раскрытие документов Проекта Венона и другие свидетельства подтвердили справедливость многих обвинений, выдвинутых Маккарти.  Только тогда стало видно всем, насколько широкой была шпионская сеть СССР в Америке.  Из 159 имен в списке Маккарти, 9 оказались реальными пособниками шпионской сети и большинство – «риск для безопасности».

Известный дипломат Джордж Кеннан позже подтвердил: «Проникновение в службы американского правительства членов или агентов коммунистической партии в конце 30-х не было игрой воображения…  это реально существовало и достигало пропорций, хотя и не чрезмерных, но далеко не тривиальных».  При администрации Рузвельта, добавил он, «предостережения, к которым следовало прислушаться всерьез, слишком часто попадали в уши глухие или недоверчивые».

Дипломатично сказано.

 

Последствия Великой Депрессии и Новых Курсов

 

Они ужасны, и плоды мы вкушаем до сих пор.

Новокурсником был Линдон Бейтс Джонсон, ставший президентом в 1963 г.  Его программы Великого Общества были во многом продолжением программ Рузвельта по перераспределению богатства.

О результатах «борьбы с бедностью» ЛБДж много говорить не приходится перед лицом того, что эта борьба до сих пор продолжается и все разрастается.

Почти все высшие чиновники университетов были новокурсниками.  В 60-х годах они практически помогли левым экстремистам захватить ведущие университеты и перестроить преподавание на оглупление молодежи.

Демократическая партия продолжала леветь, пока в ней не стали заправлять совершенные отморозки типа Хауарда Дина, Гэри Рида или Хиллари Клинтон.

Умер журнализм.  Практически вся пресса превратилась в контору по промывке мозгов.

И мы получили Обаму.

 

Так что вы думаете?  После всего уже, после всего, что уже известно, вся левацкая рать кричала Обаме:  Даешь Новый «Новый Курс»!

 

Американская Трагедия началась победой Севера в Гражданской войне.  Сейчас, на наших глазах разворачивается ее последний акт.

Стране реально угрожает превращение в государство фашистского типа.

 

 


[1] Один из близких советников Рузвельта в первые годы Нового Курса.  Выше мы охарактеризовали его как наиболее вменяемого из них.

[2] Burton Folsom, Jr.  New Deal or Raw Deal,  2008.   К политике Рузвельта автор беспощаден.

[3] Этот эпизод и вообще много про ФФ описано И. Юдовичем (см. его публикации   «Об американской Конституции, Верховном суде Соединенных Штатов и о евреях в нем»,  в журнале «Заметки по еврейской истории»  №№ 143 – 150).

.

[4] Венчурным называют финансовый капитал, который вкладывается на ранних стадиях в новые предприятия предположительно высокого потенциала и явно высокого риска.  Обычно это связано с новыми технологиями, еще не опробованными, но обещающими много в случае успеха.

 

[5]Burton Folsom. Указ. соч.

[6]  Политики и экономисты известной ориентации на все лады чернили Принцип Меллона.  В 80-х гг. ХХ века экономист Артур Лэффер обосновал его, нарисовав «Кривую Лэффера».  Она имеет форму колокола.  Слева показано, как растут доходы казны при повышении налогов.  В определенной точке рост достигает максимума, после чего повышение налогов оборачивается снижением налоговых сборов.

Левая братия накинулась на эту кривую, яростно отрицая ее правомерность.  Приводили массу высоконаучных доводов, показывая, почему кривая не может работать, —  притом, что история раз за разом подтверждала Принцип Меллона, когда правительства снижали подоходные налоги.  Например, в 1964, 1981, 1986 и 2003 гг.

[7] Бумажки долларов являются банкнотами Федерального Резерва, что и написано на каждой из них.

[8] Многие налоги вводились на срок, после которого их нужно было возобновлять новыми законами.

10 комментариев для “МУТАЦИЯ РЕСПУБЛИКИ: РОЖДЕНИЕ ЛЕВИАФАНА Часть 4. АМЕРИКАНСКАЯ ТРАГЕДИЯ (Окончание)

  1. Дорогой Евгений Михайлович,

    Вот и подошла к концу Ваша эпопея о периоде американской истории, определившем ее будущее. Ну, что сказать, я немало прочел когда-то о различных аспектах Рузвельтовской эры, включая сюда экономическую трагедию.

    Сначала я привычно ждал от Вас гораздо более развернутой увязки экономической политики Рузвельта с его политической левизной, как это делали до Вас другие исследователи (просьба к читателю — не путать с демагогами, исследователь говорит то, что знает, демагог — то, что нравится). Т.е. того, что проще всего назвать заговором.

    Вы же пошли гораздо менее зрелищным путем, свели политическую составляющую к минимуму, и с удвоенным и утроенным статистическим и законодательным материалом, весьма не просто усваиваемым, безусловно доказали объективную враждебность и ужасающую вредность собственной стране политики одного человека, дорвавшегося до власти, и манипулировавшего страной и судьбами ее народа ради одной маниакальной идеи — жажды власти.

    Вот тут я ожидаю визг, свист, вопли и сопли — да как посмел, да где доказательства, да вот я читал того, а я читал сего, а я тоже умный, и у меня свои пять копеек найдутся! Разве не так они поступают с блестящей эпопеей Виктора Вольского? На это я отвечу — господа, вся ваша болтовня и ругань ни на миллиметр не приближает нас к иному ответу на вопрос — а тогда почему Рузвельт делал то, что делал? Был кретином? Смысл?

    Попробуйте как-нибудь иначе связать воедино вышеупомянутую экономическую политику, засилье коммунистов в самом Белом Доме и в правительственных учреждениях, симпатии к Муссолини и Сталину, ненависть (да-да — ненависть!) к республиканским институтам своей страны, включая сюда ее конституцию.

    Был ли Рузвельт понастоящему радикальным леваком — этого мы наверное никогда уже не узнаем. Да и интерес к этому фрагменту картины не так уж важен — «Нэ вмэр Даныло — ёго болячка задавыла». Мы точно знаем, что его главной опорой были выкормыши прогрессистов. Вполне достаточно. Ни чем, кроме личных интересов (т.е. жажды власти) нельзя объяснить действия, годами убивавшими надежды людей выбраться из кошмара, в который он их загнал с непревзойденным цинизмом (чего стоит его любимая фраза за завтраком в постели — «ну, какую цену на золото мы установим сегодня»).

    В чем Ваша работа превосходит любую из известных мне на русском языке и большинство — на английском — именно этим — убойным материалом. Большинство исследователей, представляя фактографию, быстренько останавливались, боясь утомить читателя, и переходили к логике — к обобщениям, тем самым подставляясь демагогам — ведь одной логике всегда можно противопоставить другую, изменив пару предпосылок. Вашему материалу, самодостаточному, полностью структурно увязанному, противопоставить не чего.

    Ну а в отношении прогнозов на будущее — фашизм — наиболее точное определение, если понимать что оно означает, а не использовать газету «Правда» в качестве толкового словаря. Впрочем, это возможно тема Вашей будущей работы.

    Браво, Маэстро!

    1. Дорогой Григорий, я рад, что вам понравилось, и даже не стану скромно возражатть против превосходных степеней в ваших оценках. Мы же знаем, что гениальному писателю необходима канифоль.

  2. Есть. Я, например. А молчу по необразованности.
    Если Вам интересно, на прошлой неделе я выслушала много справедливых жалоб о вмешательстве администрации Обамы в дела частного бизнеса. Говорил об этом и президент торговой палаты растущего самыми быстрыми темпами города Америки, и владелец сети ресторанов, и другие. Ресторатор, в частности, сказал, что его менеджерам приходится теперь заниматься не только делами ресторанов, но и писать многочисленные отписки для государственных чиновников. А ему приходится переводить людей с полного рабочего дня на неполный (из-за страховки), иначе его бизнес, продержавшийся 29 лет, придется закрыть.

    1. Про фашистское государство согласиться не могу. Угрожает унылый, вялый социализм.

      1. Дорогая Инна,

        Рад вашему отклику. Я как раз пишу больше для «необразованных» — для тех, чье образование в иных областях, кто имеет хороший культурный багаж, но кому не пришлось быть знакомым с данной темой. В такую категорию попадают также и экономисты, которые этой темой не занимались. И стараюсь писать, чтобы было понятно всем. Хотя не всегда это удается, наверное.
        Конечно, мне интересно увидеть ваш рассказ о городе и проблемах бизнеса. Я знаю о таких проблемах вообще, а тут – конкретный пример. Спасибо.

        Насчет последнего, в этом много путаницы везде и всюду. Начнем спорить, и окажется, что спорим о словах. Нужно принять какие-то дефиниции.

        Дело в том, что понятия «социализм» и «фашизм» друг другу не противоречат. Первое относится, скорее, к области экономики. Если следовать Мизесу, определяющим признаком социализма является отсутствие частной собственности на средства производства. В этом он противоположен капитализму.

        Фашизм – понятие, скорее, культурное и политическое. Это прежде всего политический режим. Он характеризуется подавлением политической оппозиции, единовластием диктатора или/и олигархической группы, популизмом и возвеличением государства, подминающем под себя все, что мы привыкли называть гражданским обществом.
        Точно не знаю, но при Муссолини, кажется мне, существовала частная собственность на средства производства. При нацистах – тоже. А при Сталине было огосударствлено все, но в указанном смысле его режим – типично фашистский.

        Что будет с Америкой, мы не знаем. Можно говорить лишь в терминах вероятностей. При текущих тенденциях, мне видится наиболее вероятным государство фашистского типа в указанном смысле. Уже сейчас заметны первые попытки подавления политической оппозиции (массовые махинации на выборах, организованные правительством, скандальное поведение IRS, тотальная слежка за перепиской граждан под предлогом национальной безопасности, очернение «чайной партии»…).
        Республиканский истеблишмент сдает позиции одну за другой, и преобладает там пораженчество. С такой элитой у оппозиции не может вырасти лидер, способный противостоять противнику. Таких и нет. А «из народа» лидер не может выдвинуться, потому что у элиты деньги и возможности политической поддержки.

  3. ”Американская Трагедия началась победой Севера в Гражданской войне. Сейчас, на наших глазах разворачивается ее последний акт. Стране реально угрожает превращение в государство фашистского типа”.
    ==============================================

    Важный случай произошел на судне Mayflower на пути в Америку из Англии. Трудности долгого пути вызвали разногласия между пассажирами. Тогда, 21 ноября 1620 г., собрались лидеры колонии и составили социальный контракт с целью обеспечить жизнеспособность будущей колонии и предусмотреть форму ее правительства. Можно сказать, что они положили начало гражданскому государству, призванному обеспечить `справедливые и равные для всех законы. Этот контракт был основан на библейском соглашении между Богом и израильтянами. Но он также отражал уже возникшие к тому времени представления о социальных контрактах, которые были позже развиты в «Левиафане» Томаса Гоббса (1655) и в «Трактате о гражданском правлении» Джона Локка (1690

    Так начиналась история Америки, и она продолжалась и будет продолжаться в напряжениях между нуждой в Левиафане по Гоббсу и стремлением к свободе и равенству при распоряжении своим имуществом и своей жизнью по Локку. Она пройдет через конфликт взглядов и политики Гамильтона (ученика Гоббса) и Джефферсона (ученика Локка), конфликт партий, в начале Федералистов (последователей первого) и Демократов-республиканцев (последователей второго). Она пройдет через Гражданскую войну (и бессмысленно сожалеть о поражении Юга или о неудаче Юга отделиться, Реконструкцию…, станет надеждой народов, пройдет через кризисы и успехи, через мутации, но мутации внутри собственного вида. Удача Америки и заключалась в том, что ее конфликты никогда не решались окончательно односторонне, что ее государственное устройство и культура не позволяли этому произойти. Жаль, что идеал нам только снится, но не жаль, когда нет политических сил его устанавливать.

    Сказать: «Сейчас, на наших глазах разворачивается ее последний акт. Стране реально угрожает превращение в государство фашистского типа», значит, сравнивать Америку сегодня с после-Веймарской Германии, значит быть не историком, но идеологом, заклиненным на сведении политики к коррупции и заговорам, сдобренными экономическими интересами и волей к власти. Знакомо, не правда ли?

    Великий социальный американский эксперимент продолжается (именно эксперимент, ибо его начало зафиксировано во времени и в документах его творцов. Его стихийные и контролируемые условия меняются. Кризисы не обойдешь. Но речь идет о понимании фабрики американской истории, чего я здесь не увидел, при всех накопленных знаниях автора и его способности конструировать экономические и политические схемы. Конечно, автор скажет, что это я не понимаю этой фабрики, что я не ответил на его экономические выкладки и доказательства совершаемого на наших глазах «большевистского переворота». Но идеологические конструкции не опровержимы ни логикой, ни фактами. Однако и при немолодом нашем взаимном возрасте полагаю, что доживем и до конца президентства Обамы и до картины Америки, по крайней мере, в 2016 г. Будем смотреть ;- ( благо или не благо, до власти нам не добраться ;-(

    На следующей неделе Обамакэр вступает в силу. Насколько я понимаю, проблем здесь куча. Но всё будет теперь развиваться в жизни, а не только в прениях. Посмотрим!

    P.S. Здесь не место распространяться об истории Америки с надеждой доказать свою точку зрения. Слишком много. Но уместно указать на «историю», которой доверяешь в раскрытии целостной фабрики американской жизни во времени и пространстве. Таким ориентиром для меня окаалась: Paul Johnson, A History of The American People (русского перевода не знаю)

    1. «Но речь идет о понимании фабрики американской истории, чего я здесь не увидел, при всех накопленных знаниях автора и его способности конструировать экономические и политические схемы. Конечно, автор скажет, что это я не понимаю этой фабрики, что я не ответил на его экономические выкладки и доказательства совершаемого на наших глазах «большевистского переворота». Но идеологические конструкции не опровержимы ни логикой, ни фактами».

      Называть мой материал «идеологической конструкцией» можно только при очень большом желании отмахнуться от доказательной базы и при склонности подменять обсуждение наклеиванием этикеток. Последнее освобождает от необходимости противопоставить написанному в тексте «логику и факты». И нужно иметь таковые в наличии.
      Секрет оппонента в том, что у него нет «ни логики, ни фактов». Все написанное про отцов-основателей, Гоббса, Локка и пр. есть ничто иное, как общая схема, под которую удобно подгонять общие рассуждения. Он полагает, что конкретное обсуждение можно заменить общими местами.

      «Сказать: «Сейчас, на наших глазах разворачивается ее последний акт. Стране реально угрожает превращение в государство фашистского типа», значит, сравнивать Америку сегодня с после-Веймарской Германии, значит быть не историком, но идеологом, заклиненным на сведении политики к коррупции и заговорам, сдобренными экономическими интересами и волей к власти. Знакомо, не правда ли?

      Конечно же, знакомо. Не бывает в истории ни заговоров, ни коррупции, ни экономических интересов, ни воли к власти. А если и бывает кое-что кое-где у нас порой, то большой роли не играет. Так?
      Заявляя такую позицию перед лицом того, что продемонстрировано в тексте можно, господин философ показывает, что он не прочитал его толком и ухватился за концовку. Которая носит необязательный характер в отношении текста.

      Чтобы утверждать, что автор написал весь свой текст ради этой концовки, одних общих слов и всем известных сведений о Локке, Гоббсе и т.д. не только не достаточно – они просто не нужны. А что нужно? Разбирать текст по существу сказанного.

      Уважаемый оппонент, по-видимому, разделяет наивное убеждение, что история идет сама собой по гегелевской спирали. И этого ему достаточно для понимания «фабрики».
      Что еще за «фабрика»? Я всегда понимал это слово как производственное здание с оборудованием. Если имеется в виду fabrics, то это неоправданный англицизм, когда у нас есть слова «структура», «строение» и много еще хороших слов.

      Данный отклик показывает, как можно написать много умных слов и утонуть в них, ничего не сказав по делу.

  4. Вниманию Эллы, Григория и молчаливых читателей моих, если такие есть.

    1. Дорогой Евгений!

      Полагаю, на Вашей стороне «молчаливое большинство». Я уже ставил это в моём блоге, теперь здесь.

      Dreamy

      Села страна на халяву – иглу,
      пусть
      страта идёт на страту,
      время осудит его за глупость,
      а надо бы – за расстрату.
      ОБХС на его бы голову,
      и четвертак по Указу,
      вот под рекламу
      кокаколову
      молился бы он за Газу.
      А там пересмотра день подоспел,
      суетно, как на вокзале,
      без телепромтера
      он бы потел…
      и тут бы ему отказали.

      02.11.13

Обсуждение закрыто.