ИЛАН

Умер Илан Полоцк. Для любителей фантастики это имя связано со знаковым интервью «Румата делает выбор», взятом у Аркадия Стругацкого и опубликованном в муторном 1974 году, когда само имя Стругацких как бы перестало существовать в литературе. Илан был высококлассным переводчиком – «Скотный двор», проза Ирвина Шоу и Леона Юриса, Урсулы Ле Гуин и Эдварда Олби (в последнем случае – пьеса) – десятки названий. Читатели рижской «Советской молодежи», умудрявшейся тихо не оправдывать гордое прилагательное в имени, набрасывались на его материалы, обнаруживая в них и блеск ума, и удивительную эрудицию и, конечно же, превосходное владение языком. Что, в общем-то, нетривиально, так как мальчик рос хотя в уже советской, но не еще достаточно русифицированной Латвии.

Для меня он был Ланик – старшОй, насмешливый учитель, ехидный советчик. Их было двое в отделе писем «Молодежки» — Женя Марголин, прославившийся впоследствии сценарием фильма «Легко ли быть молодым», и Ланик. Оба они для меня неразделимы, и оба – ушли. Помимо писем трудящихся, они – в полном соответствии с традициями легендарного «Гудка» — вели страничку сатиры и юмора, в связи с чем почти полвека назад я и появился в их комнатке, теребя в руках незрелый плод творчества.

Быстро просмотрев юмореску, дуэт переглянулся. «Мальчик, вроде, интеллигентный по внешнему виду» — задумчиво заметил Женя. «И прыщи симпатичные! — душевно отозвался Илан — Опять же, в очках, значит – умный». Столько лет прошло, а помню этот разговор, как вчерашний. У Жени был подколодный взгляд записного хухема, Илан же обожал смотреть удивленно, как будто его только вчера вынесли из роддома. «Пускай напишет про столовые, — прдолжил Илан, — заодно и подъест бесплатно, а то такой худенький, что даже по шее промахнешься, когда Родина потребует». Я подкормился, написал фельетон, который – правленный с веселыми проклятиями в четыре руки – вызвал скандал в сфере общепита. Редактор «Молодежки», впоследствии ставший заместителем главного редактора «Советской Культуры» и – в этом качестве – шефом моей жены, но кто же тогда это знал, истошно орал на бойкую парочку, требуя немедленно сказать, кто эта сволочь, которая лишила его расположения столь приятной отрасли народного хозяйства, кто такой этот Герцман? «Это – я! Герцман – мой псевдоним» — ответил Илан. «Ты? – изумился Олег Иванов – Зачем?» «Мне, как штатнику, меньше платят, а я – рвач и поэтому студента подставил». Секретарша потом сказала Ланику, что шеф громко матерился и приговаривал: «Вот брехун-то». Не поверил, но успокоился. Гонорар я в тот месяц за несколько материалов получил громадный – двадцать три рубля. Стипендия была – тридцать пять. Илан потребовал обмыть и поволок нас с Женей в ресторан гостиницы «Рига», где тщательно высчитывал, как можно погулять ровно на двадцать рублей (трешка была милостиво оставлена на проживание), а год-то был 1967 и погулять можно было. Когда пришла пора расплачиваться, гаврики переглянулись, и вытащили по червонцу каждый – заплатить мне не дали, объяснив, что просто хотели поучить меня жизни.

Илан познакомил меня с продавщицей букинистического «Антиквариата» и научил, как ее подмазывать. Он проводил меня c собою в задний зал «Лавки писателя». Рекомендовал спектакли. В их кабинете на стене висел плакат: женская нога в черном чулке ломает цветок, подпись гласила: «Аборт лишает счастья материнства» — ни один входящий не мог не споткнуться взглядом об этот плакат и не услышать обманчиво сочувственный шепот: «Ага, стыдно стало». Какие люди не могли пройти мимо этого кабинета! Михаил Таль, который для Илана был Мишенькой, Юрий Визбор, писатель Илья Варшавский и его великий в электронике сын – профессор Виктор Варшавский, Гидон Кремер, две валютные проститутки (интересные, по уверению сидельцев, только своими историями), рехнувшийся на своей любви к Риге экскурсовод, просто рехнувшийся бородатый почитатель Тибета и Рериха, несчетное количество графоманов. Ну и я, конечно.

Мы не были друзьями, не принадлежали к одной компании – слишком велика была разница в возрасте. Я понятия не имел о его семейном положении и не думал даже представлять ему предметы юношеских воздыханий. Он просто был чрезвычайно интересен мне, а я – надеюсь! – ему. Когда Женя и Илан на пару с легендарным одесским кавээнщиком Семеном Лившиным организовали конкурс острословов «Рига-Одесса», и я как-то пропустил первый тур (не помню, почему), Иланом мне было приказано включиться во второй. Приказ был такой: «Почему только мы должны страдать от твоего так называемого юмора, пускай и Лившину достанется!» Я в итоге завоевал второе место, получив приз в виде пластмассовой бригантины с красивой гравировкой на плексигласовом постаменте. Илан с Женей, конечно же, выставили меня и, конечно же, не дали расплатиться.

Потом я уехал в Таллин, но навещал их при каждом приезде в Ригу. Когда я стал работать главным конструктором проекта в Эстонском Филиале ВГПТИ ЦСУ СССР, Илан сказал, что я запросто могу представляться преемником Королева, все равно, никто не знает, что такое ЦСУ, и его можно расшифровывать, как хочешь. Например: «Центр Стратегического Управления». Я все никак не мог найти достойного места для важного представления, а потом и уволился и думал, что возможность потеряна, но она аукнулась, когда я писал «Полет Шмуля».

Встречи становились все реже и прекратились, конечно, с моим переездом в США, но я все баюкал в себе надежду, что вот заявлюсь в Ригу, сходим на Женину могилу, а потом затащу его в ресторан, где, наконец, расплачусь.

Не расплачусь.