Томас и Генрих: разрыв

Сегодня не только день рождения Пушкина. Сегодня и день рождения Томаса Манна. Вспомним по этому случаю критический момент отношений двух братьев-писателей — Томаса и Генриха.

    
После убийства в Сараево 28 июня 1914 года наследного принца Австро-Венгрии Фердинанда и его супруги, все в Европе с ужасом говорили о войне, хотя только немногие верили, что она в самом деле произойдет. Этот необоснованный оптимизм европейцев понятен: ведь последняя война на континенте закончилась в 1871 году, за четыре года до рождения Томаса Манна, и более сорока лет Европа наслаждалась миром. Прозрение наступило только тогда, когда ударил первый гром.
Томас Манн проводил то лето с семьей в своем загородном доме в Бад Тёльце, о котором мы еще поговорим. Оттуда 30 июля, за один день до вступления Германии в войну, он писал старшему брату:
«Известие о мобилизации мы получили сегодня после полудня. Последовало, правда, опровержение, но похоже всё-таки, что оно останется в силе недолго. Только что нам сказали, что через несколько часов будет прекращена телефонная и телеграфная связь с Мюнхеном, поскольку линию надо освободить для военных нужд. До такого еще не доходило на нашей памяти. Хочется знать, что ты испытываешь. Я, признаюсь, потрясен и пристыжен ужасным натиском действительности. До сегодняшнего дня я был оптимистичен и недоверчив – слишком штатская душа, чтобы счесть возможной такую чудовищность. И я все еще склонен верить, что дойдут лишь до определенной точки. Но кто знает, какое безумие может охватить Европу, если она закусит удила!» .
Однако худшее случилось: Европа «закусила удила», и все новые и новые страны втягивались в воронку мировой бойни. Дошла очередь и до Германии. Были мобилизованы и призваны в армию младший брат Томаса Виктор и старший брат Кати – Хайнц. Жар начинающейся войны быстро дошел до благополучных семей Прингсхаймов и Маннов и заставил по-новому взглянуть на реальность. В своем автобиографическом «Очерке моей жизни», написанном в 1930 году, писатель вспоминает:
«Как обстояло дело в Германии, во всем мире, об этом мы получили представление, когда, чтобы попрощаться с моим младшим братом, в качестве артиллериста немедленно назначенным на фронт, поехали в Мюнхен и очутились в раскаленной зноем сутолоке вокзалов, забитых людьми, посреди взбудораженной, страхом и воодушевлением влекомой толпы. Рок вершил событиями» .
Через неделю после начала войны Томас уже полностью определил свое отношение к случившемуся. В письме Генриху от 7 августа он признается:
«Я все еще как во сне — и все же, наверно, должен теперь стыдиться, что не считал этого возможным и не виде неизбежности катастрофы. Какое испытание! Как будет выглядеть Европа, внутренне и внешне, когда все пройдет? Я лично должен приготовиться к полной перемене материальной основы своей жизни. Если война затянется, я буду почти наверняка, что называется, «разорен». Ради бога! Что это значит по сравнению с переворотами, особенно психологическими, которые последуют за подобными событиями по большому счету! Не впору ли быть благодарным за совершенно неожиданную возможность увидеть на своем веку такие великие дела? Главное мое чувство — невероятное любопытство и, признаюсь, глубочайшая симпатия к этой ненавистной, роковой и загадочной Германии, которая, хоть доселе она и не считала «цивилизацию» высшим благом, пытается, во всяком случае, разбить самое подлое в мире полицейское государство» .
Уже в эти дни стала углубляться пропасть между братьями в оценке «германской войны». Если Томас разделял с миллионами сограждан «глубочайшую симпатию» к своей воюющей родине, Генрих открыто призывал к поражению Германии и считал, что «война ведется… одной лишь буржуазией в интересах ее кармана и ее идеологии, которая так великолепно способствует его пополнению». Даже мать братьев, Юлия Манн, увещевала своего старшего сына «не говорить с чужими людьми дурно о Германии» .
Уже вернувшись в Мюнхен, Томас риторически спрашивает брата в письме от 18 сентября: «неужели ты действительно думаешь, что эта великая, глубоко порядочная, даже торжественная народная война отбросит Германию в ее культуре и цивилизованности так далеко назад…» .
После этого переписка братьев прекратилась на долгие три года, а настоящее примирение состоялось только в 1922 году, уже в другом политическом ландшафте их родины.