О рассказе Эмиля Дрейцера и слонах в посудной лавке

В январском номере журнала «7 искусств» напечатан рассказ Эмиля Дрейцера «Косноязычие любви»  (http://7iskusstv.com/2013/Nomer1/Drejcer1.php). Рассказ вызвал оживленную дискуссию.  Спорили обо всем:  о стиле, правдоподобии описанных сцен, обращались к некоторым похвальным фактам биографии автора, подвергая их сомнению. При этом, как это часто бывает, рецензии больше говорили о самих рецензентах, чем о самом рассказе или его авторе. Рецензирование началось с разгрома, инициированного  нашим известным классиком, гордым тем, что он печатается в журнале «22», выставляющем этот факт, как свидетельство своей квалификации. На это другой критик ответил напоминанием о весьма неудачном переводе, по свидетельству многих, представляющем лишь в самых общих чертах переводимое произведение. Помнится, многие бросились на защиту переводчика, уверяя нас, что здесь не лингвистический кружок и ошибки в переводе вполне допустимы. Я же думаю, что наш переводчик и одновременно рецензент, имея сам рыльце в пушку, не будучи столь строгим по отношению к своему творчеству, слишком уж охоч бить своих коллег по цеху «каленым прутом», как он однажды выразился. Многим, очень многим запомнился этот каленый прут, примененный по отношению к арабской девушке-подростку 13 лет от роду. Этот же прут употребил он и по отношению к убеленному сединой автору рассказа, имеющему вполне заслуженные литературные и, я уверен, не только литературные награды. Метод каленого прута понравился некоторым из нашей аудитории, часть которой, впрочем, формируется самим рецензентом, как сам он признался, на селекторных совещаниях через скайп. Так мы узнали о горячей поддержке рецензента в Атланте, Торонто и даже в Алма-Ате.

Наши критики, уехав из Союза или России, прихватили с собой не только имущество и дипломы, но часто и более худшее, что можно прихватить – завистливость, недружелюбие, групповщину, переходящую в стайность. О стайности плохих людей писал Лев Толстой. Он немного удивлялся этому их характеристическому признаку, указывая на то, что дурное дело можно делать только поделившись этой дурью с другим, таким же недобрым человеком. Он, Лев Толстой, призвал других, добрых, людей также не стесняться своего единения.

Мы здесь читали страстную статью нашего Главного Редактора, недоуменно вопрошавшего нас о том, что же мы сделали из его детища – он хотел иметь храм культуры, а получилась коммунальная кухня. На эту коммунальность я тоже когда-то указывал, за что получил строгое «фэ» Модератора. Ну да ладно, Модератор у нас вне критики. Вернемся к рассказу.

Главный герой рассказа собирается в поездку, как оказалось, на похороны матери, вспоминает мать, детство, свою семью, жизнь в семье. Мы, евреи, не можем идеализировать свою жизнь ни в Союзе, ни на новом месте. Мы такие, какие есть. Мы – плоть от плоти дети своих родителей, которые жили бедно, много работали, чтобы прокормить семьи, и в этой своей бедности и стремлении к заработку многое подрастеряли из прежнего идеалистического мира  местечек. Впрочем, родоначальник идишской литературы Менделе Мойхер — Сфорим  наглядно показал нам, что и в местечках тоже было далеко не все идеальным. Такую не идеальную семью, жившую когда-то  в Черновцах, и представляет нам автор рассказа. Многое из своей жизни  вспоминает герой рассказа, он несколько раз женился, сейчас холост, живет и работает в другом городе. Болезнь и последовавшая смерть матери, помноженные на отчуждение, идущее из детства, все это, как всегда, оказывается совершенно некстати. Мы видим, таким образом, показ определенного кризиса института семьи, показ, столь ярко начатый классиками мировой литературы, а сейчас подобравшийся к нам, евреям.

Рассказ начинается со звонка главному герою Филиппу о тяжелой болезни матери. Он собирается в дорогу, при этом вспоминает о своем в общем недоброжелательном отношении к ней, сложившемся за многие годы. Мотив недоброжелательства, нелюбви постоянно повторяется:  «С ней у него были давние и сложные счеты.», «Он злился на мать.», «Досада на мать была, впрочем, привычной.», «Но главной причиной была мать, ее непрошенная, затянувшаяся в его взрослую жизнь, опека.», «Ее сильный и волевой характер подавлял его c детства.», «Он опять не чувствовал ничего, кроме досады на мать.», «Эти сцены не раз возвращались в памяти Филиппа спустя многие годы, и неприязнь к матери вдруг снова овладевала им.», «Разговоры с матерью были длинными, вытягиваю­щими душу.» и т.д., и т.п.

Однако, перелет нашего героя, последовавшие контакты с родственниками, с бывшей женой, все это инициировало его воспоминания и размышления, приведшие к смягчению и примирению с судьбой, что, конечно же, далеко не ново в литературе, однако представлено в рассказе вполне убедительно. Автор рассказа делает саму природу своим союзником, в какой-то мере перевоспитателем характера героя, смягчяющей его нрав, нрав человека, живущего одиноко, в силу сложившихся обстоятельств, полагающегося лишь на себя: «Филипп просто привык к ней, к устоявшемуся своему горю, к неполноценному житью – без семьи, без теплоты человеческой жизни рядом. Так, в конце концов, привыкают к длительной зиме за полярным кругом. Хотя он знал, что не ослышался, он не чувствовал ничего, кроме того, что его жизнь в чем-то важном переменилась раз и навсегда. В чем именно, он не понимал. Так странно, должно быть, ощущает себя человек в первый миг, когда его настигла пуля. Все как прежде. Он дышит, как обычно, но из груди брызжет кровь – и он уже знает: еще минута-другая – и жизнь вытечет из него, как вода из пробитой пожарной бочки…». А несколькими предложениями раньше еще более лирично:  «Утро выдалось по-весеннему теплое и сырое. Молочный туман, растекший­ся ночью по взлетному полю, нехотя, словно потягиваясь и позевывая от дремоты, начал сползать в долину, к лежащей близ аэродрома реке.».

И вот герой рассказа Филипп оказывается наедине с умершей матерью, наедине с горем: «Неужели это она?, — мелькнуло у Филиппа. «Неужели она такая маленькая?», «Филипп не решился сразу взглянуть в лицо покойной…Только затем, затаив дыхание, Филипп отважился перевести взгляд на лицо.», «Смерть, видимо, наступила внезапно, во время острейшего приступа, и на ее лице запечатлелось то, что она ощущала в последнюю свою минуту. Так застывает лава после извержения вулкана. Брови были сдвинуты к переносице. Зрачки глаз закатились. Зубы стиснулись, закусив губу.».

Так мы видим внутреннюю работу самовоспитания героя, увидевшего наяву, что смерть никого не щадит, что надо быть приличным и доброжелательным человеком здесь и сейчас, без скидок на трудное детство, недоброжелательность прошлого окружения и другие уважительные причины: «Хотя Филипп не верил в потусторонний мир, в привидения и прочую мистику, вдруг оказалось, что его скептицизм был не таким уж стойким. Внутри него все трепетало. Казалось, по всему телу, пронизывая каждый член, шел поток неведомой энергии. Так некогда, в далекую пору детства, когда он с матерью жил в эвакуации во Фрунзе, холодные струи горного ручья, в который он усаживался в знойный день, заставляли его биться в радостном ознобе.», «Засыпая, он вдруг подумал о том, что световой пульс как-то связан с матерью. Ее маленькое, скрученное болью, тело, быть может, и лежит в нескольких кварталах от дома, дожидаясь похорон. Но она вернулась в свой дом. Быть может, ненадолго, быть может, на одну только эту, последнюю, ночь. Постепенно, прислушиваясь к тишине, нарушаемой лишь тиканьем часов, Филипп совершенно уверился в том, что кольца на потолке сокращаются в такт с сердцем матери. Оно еще живо и бьется.».

Герой вдруг понял также, совершенно неожиданно для самого себя, причины своего личного отчуждения от матери, столь сильно отличающегося от отношения к ней людей, окружавших ранее ее, любивших ее: «Вот, оказывается, что тот свет означал… Мать не просто выслушивала тех девушек. Она их любила. Как любила этих пришедших к ее гробу незнакомцев… С внезапным уколом неуместной зависти Филипп подумал о том, что, когда наступит его черед, вряд ли соберется так много народу. Его научные статейки о компьютерной логике затеряются в разливанном журнальном море, а память о матери будет еще долго жить в сердцах этих людей.», «Вместе! Я хочу, чтобы вы были всегда вместе, — вспомнил он фразу, которую она часто повторяла. В последний раз она произнесла ее не больше месяца назад, на Песах, в последний раз, когда он видел ее живой. Сейчас, когда ее не стало, ее слова звучали единственным заветом своим детям и внукам.», «Он жадно искал слова, которые помогли бы освободиться от гнетущего состояния, в котором он находился, от отвратительного ощущения бесповоротности происшедшего. Он чувствовал теперь вину перед матерью, долгую злую неизбывную вину за свою отчужденность к ней. Теперь все, что она говорила или делала, что прежде досаждало, стало вдруг мелким и несущественным. Вчера на кладбище он впервые осознал всю незаурядность матери, недюжинность ее натуры, необычайную ее доброту, открытость ее сердца к стольким людям. Как мог он всего этого не видеть раньше, когда она была жива!».

Преображенный герой возвращается домой и вдруг среди ночи, вполне фантасмагорически раздается телефонный  звонок, он снимает трубку и слышит голос своей умершей матери, дающей ему свои последние наставления, которые он теперь уже слушает очень серьезно, не отмахиваясь: «Среди ночи, когда он, наконец, с трудом задремал, раздался звонок. Встрепенувшись ото сна, нащупывая кнопку ночника, Филипп задрожал от волнения. Он знал, кто звонит. Даже не удивился, услышав в трубке не то мычание, не то стон. Так говорят сквозь стиснутые от боли зубы. Филипп отчаянно прижимал трубку к уху, чтобы сквозь треск распознать голос. И хотя он ничего как следует разобрать не смог, он знал, кто звонил. Мама! Больше некому! Она каким-то образом почувствовала нестерпимость его одиночества. Он даже уловил в ее голосе чувство вины, что запоздала со звонком, что просит извинить, принять во внимание обстоятельства… Слов ее он так и не расслышал, но интонация ее мычания-стона не оставляла сомнения в том, что она пыталась сказать: — Желаю тебе счастья, сынок. Филипп понял вдруг, что втайне от себя ждал именно этого звонка, звонка той, которой уже не было. Ждал и боялся его. Ночной звонок мгновенно пропорол пелену каждодневной жизни, полной мелких забот, какими подсознательно отгораживаешь себя от трудной правды. Он снова ощутил боль в сердце. Как бесконечно давно, едва ли не всю свою жизнь, он одинок! Да, он был привязан к первой жене Лиде, думал, что любил Тамару, но только теперь осознал, что потерял их не потому, что они его недостаточно любили, а потому что он сам не умел их любить так, как умела любить мама – без оглядки, без оговорок, без расчета на благодарность. Теперь ее любовь, преодолев шум жизни, освободилось от косноязычия. Очевидно, подлинное имя любви – дар, и в способности так любить и есть залог настоящего счастья. И вдруг он осознал, что никогда не открыл бы этого для себя, если бы не смерть матери. И это открытие, пришедшееся на день его рождения, стало самым дорогим подарком, какой бы он хотел всякому пожелать. Благодарность к той, кого уже не было в живых, переполнила его. Не в силах сдержать нахлынувших чувств, сидя на постели, держа на коленях телефонную трубку, из которой уже доносились короткие звуки отбоя, он зарыдал. Прости меня. Ради Бога, прости.».

Таким образом, добросердечные читатели рассказа могут испытывать удовлетворение, а более критически настроенные – дать свои замечания и предложения, ни в коей мере не касающиеся личности автора, и, конечно, не в грубой форме.

Здесь мне хочется коснуться характера нашей работы на Портале. За небольшим исключением, здесь нет классиков литературы. В наших блогах я делаю исключение в этом плане  лишь для наших дорогих поэтов – активно работающей Ларисы Миллер и временно прервавшей свою активную деятельность из-за болезни Елены Аксельрод. Нам несказанно повезло, что у нас работают такие талантливые поэты. Что касается Портала в целом, то я не готов выделить здесь кого-то, признав свою некомпетентность. Одно я знаю точно — это не люди, бьющие наотмашь каленым прутом. Большинство из нас – не профессиональные литераторы в возрасте пенсионеров или близко к этому. Как однажды написала мне мой доброжелательный критик — пора и о Боге подумать. Вот с этим я не могу согласиться. Я думаю, что более правильная формула: береги честь смолоду. Не будем кривить душой – большая и лучшая половина нашей жизни прожита. Наши занятия здесь для большинства из нас – можно сказать, в охотку. Нам уже

        Не написать «Божественной комедии»,

        «Потерянного рая» не создать.

        Не выбьют наших профилей на меди,

        Потомок наш не будет рассуждать

        О смысле наших дел, пророчеств наших,

        Нам не жалея почестей монарших.

                                                                  Е.Аксельрод

Давайте же не портить остаток жизни злобностью и неудачами, привнесенными из детства! Сделаем усилия, работу души и сердца, подобную герою нашего рассказа. Будем добры и доброжелательны к своим товарищам, будем критиковать их очень и очень дружественно, зная, что и мы, в лучшем случае, не гении. Будем же строги, но справедливы.

                       Да будем мы к своим друзьям пристрастны!

                        Да будем думать, что они прекрасны!

                       Терять их страшно, бог не приведи!

                                                                      Б.Ахмадулина  

7 комментариев для “О рассказе Эмиля Дрейцера и слонах в посудной лавке

  1. Из Гостевой:
    Марк Авербух — Об интерпретации ландшафтов Филадельфия, Пенсильвания, США Fri, 15 Feb 2013 20:09:19
    Е. Майбурд-А. Штильману Fri, 15 Feb 2013 17:17:12
    Ефим Левертов Петербург, Россия Fri, 15 Feb 2013 16:53:45
    С разрешения уважаемого Артура Штильмана копирую его комментарий к моей заметке «О рассказе Эмиля Дрейцера и слонах в посудной лавке»:
    «Артур Штильман 14 Февраль 2013 at 14:52
    000000000000000000000000
    Опускаемся?
    +++++++++++++++
    Наоборот, Евгений Михайлович. Поднимаемся! К тому же, расставлены убедительные точки над i

  2. Уважаемый Ефим!
    Надеюсь, что можно так к Вам обратиться? Очень хорошо, что Вы снова вернулись к рассказу Дрейцера. Возможно, что мой «отзыв на отзыв» инициировал не слишком приятную дискуссию. Вы, со свойственной Вам интеллигентностью описали совершенно правильно начало всего этого эпизода. Я тогда написал то, что чувствовал — зачем выливать свою злобу и провинциальное хамство здесь, в общем, в основном, за исключением двух-трёх посетителей, людей достаточно разумных, чтобы понять тот самый отзыв. Это не требует никакой «стадности». На мой взгляд, если совпадают взгляды у немногих людей именно на хамство, как таковое, то всё следует назвать своими именами. Тем более, если совершенно ясно сквозит в таком отзыве злоба и зависть. Непонятно почему. К тому же этого персонажа один из уважаемых, действительно уважанмых авторов Портала называет «санитаром литературного леса» с «безупречным вкусом». Последнее качество вообще сомнительно для декларативности — вкус — слишком неточное и расплывчатое понятие. Потому я и написал, что даже для слов «санитар…» есть и другое понятие — «специалист по очистке». А это уже вполне известный персонаж. Хотя я вовсе не думаю, что та, уже довольно печально знаменитая рецензентка всё же «специалист по очистке». Просто личные качества врождённого беспардонного худшего вида провинциального хамства не дают ей «права в своём праве» так злобно поносить достаточно интересную и морально высоко-значащую работу автора. И многие меня поддержали? Единицы — сказать будет — много. Люди пасуют перед наглым напором. Так было, есть и будет. И всё же я уверен, что ставить точки на i всё же нужно. С уважением Артур ШТИЛЬМАН.2/14/13

    1. Уважаемый Артур!
      Полностью с Вами согласен! Прошу Вашего разрешения перенести Ваш комментарий в отзывы к рассказу Эмиля Дрейцера. Соответственно, Ваш комментарий появится также в Гостевой.
      Большое Вам спасибо!
      С уважением, Ефим.

    2. Уважаемый Ефим!
      Вы могли прочитать мой первый отзыв о рассказе Дрейцера там, в отзывах. Но я,конечно, не возражаю, если Вы и этот отзыв хотите также перенсти туда. Лучшие пожелания. А.Ш.

  3. «… я знаю точно – это не люди, бьющие наотмашь каленым прутом. Большинство из нас – не профессиональные литераторы в возрасте пенсионеров или близко к этому. Как однажды написала мне мой доброжелательный критик – пора и о Боге подумать …»
    «…Давайте же не портить остаток жизни злобностью и неудачами, привнесенными из детства! Сделаем усилия, работу души и сердца, подобную герою нашего рассказа. Будем добры и доброжелательны к своим товарищам, будем критиковать их очень и очень дружественно,зная,что и мы,в лучшем случае,не гении…»(Е.Л.)
    К ВЫШЕСКАЗАННОМУ,и — ко всей статье Е.Л.,- не могу не присоединиться — ПОЛНОСТЬЮ.
    Не стоит забывать,что «критик — всего лишь -офицер варварской армии, проходящей через древний(?)
    населённый пункт и его задача- сохранить всё, что возможно — от уничтожения…».Текст цитаты —
    ОЧЕНЬ приблизительный, неточный, но идея- именно такая. Да и о Боге (извините,- совсем это не лишнее )
    подумать не мешает. В наши годы — особенно. Даже (и ,пожалуй,- особенно)- если платье наше
    не сохранило своей первоначальной чистоты ,согласно формуле: «БЕРЕГИ ЧЕСТЬ СМОЛОДУ, а платье …»

  4. Копия записи в Гостевой:
    Суходольский Sun, 10 Feb 2013 11:21:05
    Ефим Левертов Петербург, Россия Sun, 10 Feb 2013 09:55:09
    В моем блоге я поставил небольшую заметку «О рассказе Эмиля Дрейцера и слонах в посудной лавке». Посмотрите, пожалуйста, http://blogs.7iskusstv.com/?p=20752
    ———————————————
    Ой, не понравится многим Ваша заметка, Ефим! Но написано с душой и с обобщениями. От частного случая к смыслу жизни.

Обсуждение закрыто.