Автор: 
НАШИ ЛЮБОЗНАТЕЛЬНЫЕ ДРУЗЬЯ
При нынешнем всеобщем отсутствии интереса друг к другу он был просто находкой. Когда вы с ним разговаривали и он непрерывно задавал вам вопросы, душа оттаивала, вы казались себе значительным и уважаемым человеком. Он был готов буквально целый вечер говорить только о вас. И ни слова о себе. Причем совершенно бескорыстно!
— А вы бывали когда-нибудь в Ялте? Ах, вы часто там отдыхали! И что вас больше всего привлекало? Сочетание моря с удобствами и возможностями большого города? Да, вы правы, это очень приятно. А излишнее количество народа на пляже вас не смущало?
Похоже на прием у психиатра. Внимательный взгляд и дружелюбный интерес.
— Ваша последняя книжка хорошо расходится? Хорошо? Приятно слышать! А что вы для этого делаете? Реклама? Выступления?
Можно заподозрить, что у него книги лежат мертвым грузом, что их не покупают и он пытается узнать, каким образом другие достигают успеха. Но ни малейшего отношения к писательству он не имеет, а Ялта вовсе не его родной город. Он инженер и занимается изучением свойств тугоплавких металлов.
Просто такой редкий характер.
— А вы каждый день пишете? Прямо встаете утром и пишете? Или ждете вдохновения?
— Да как получится, — я пожимаю плечами, пытаясь вспомнить, как же это происходит. — Я вообще не очень понимаю, что такое «вдохновение». Если это когда легко пишется, то надо сесть за стол, начать писать, а там глядишь — и вдохновение придет.
— Это очень интересно, — он смотрит мне в глаза и благодарно кивает головой. — А как у вас рождаются сюжеты? Вы пишете о том, что с вами происходило на самом деле? Или фантазируете?
Я опять напрягаюсь, чтобы ответить как можно точнее.
— Да как вам сказать. Иногда действительно пишу о том, что происходило, но не обязательно со мной, может быть с кем-то из знакомых, а иногда о том, что могло бы произойти. Если бы я пошла не по этой, а по соседней улице.
— Ах, вот как! А бывает, что вы описываете действительные события, а потом вдруг начинаете фантазировать?
Он роет все глубже и глубже, он доходит до таких пластов моей жизни, где я и сама плохо ориентируюсь. Но ему все мало.
— А если прототип вашего персонажа…
Наш разговор по-прежнему кажется мне похожим на беседу у психиатра, но я уже не уверена, что пациент — я. Изо всех сил пытаюсь я вспомнить, кого мне напоминает мой любознательный собеседник, я уверена, что уже была если не участницей, то свидетельницей подобной беседы, но где, когда?..
Когда-то безумно давно. И не здесь…
И, представьте, вспоминаю.
Я молода. Мне лет тридцать, даже меньше. Вместе с семилетним сыном мы убегаем с юга от эпидемии холеры, которая прервала наш отдых. Один за другим закрываются маленькие города, и через несколько часов вырваться из них будет уже невозможно. Эпидемия следует за нами по пятам. И вот — Ростов на Дону, где есть аэропорт и откуда можно улететь в Москву, домой. Можно, если каким-то невероятным способом раздобыть билеты на самолет. Но как? Сунувшись в билетную кассу и поняв, что не смогу не только купить билет за двойную, за тройную цену, но и просто пробиться к окошку, я после нескольких минут отчаяния открываю чемодан, достаю книжку своих стихов, которую на всякий случай вожу с собой, и, решив, что это и есть тот самый «всякий случай», вхожу в дверь, на которой написано «Начальник аэропорта». Вокруг человека, сидящего за столом, тоже кольцо людей, но не такое плотное, как вокруг касс, и эти люди преимущественно в форме работников аэропорта. Начальник вопросительно смотрит на меня, все умолкают, я что-то бормочу, но вместо того, чтобы объяснить, что мне надо, вдруг начинаю безудержно рыдать. Сквозь всхлипы у меня прорываются лишь отдельные слова: холера, поэтесса, Москва, сын, холера. Книжка, которую я все время протягиваю, но почему-то отдергиваю, когда начальник пытается ее взять, его заинтересовывает, и он в конце концов говорит: «Это что, ваши произведения?» Я киваю и отдаю ему книгу. Он наливает мне воды, я постепенно успокаиваюсь. «Это моя книжка, — уже внятно говорю я. — Я поэтесса. Из Москвы. Из-за холеры я тут застряла с сыном. Помогите улететь, прошу вас». Начальник находит в книжке мою фотографию, как охранник в проходной секретного завода, сверяет ее с оригиналом, удовлетворенно кивает и спрашивает: «Полетите без удобств? Не рейсовым, а служебным, для сотрудников?» Я начинаю бормотать слова благодарности и чувствую, что еще мгновение — и я снова разрыдаюсь. Начальник пишет какую-то записку кассирше, дрожащей рукой я надписываю ему книгу и, абсолютно счастливая, иду к неведомой Людочке, «которая все устроит».
Наш самолет, действительно, оказывается мало комфортабельным. Два ряда жестких сидений — один напротив другого, какие-то ящики и канистры. Но все равно это счастье!
Измученные, без сил, мы с сыном плюхаемся на свои места, какое-то время я сижу с закрытыми глазами, но, постепенно приходя в себя, обнаруживаю, что мы не единственные, кому начальник аэропорта не смог отказать. Таких же, как мы, бедолаг, настигнутых стихией, в самолете набралось человек пятнадцать — женщины с детьми, агрессивно накрашенная, похожая на куклу Образцова девица, могучий старик с бородой до пояса. После пережитого страха, бессонницы и бесконечных ожиданий люди угрюмы и молчаливы, они не расположены к общению, и в салоне стоит тусклая тишина. Напротив нас — молодая женщина с девочкой лет пяти, которая хнычет и яростно сосет палец, видимо намереваясь немедленно заснуть. «И ты спи», — говорю я сыну и подкладываю ему под голову свитер. Но в эту минуту появляется еще один пассажир — молодой, лет тридцати мужчина, высокий, румяный — кровь с молоком. На нем форма летчика, и его появление, пожалуй, единственное, что оправдывает название, а вернее, назначение служебного самолета. Остановившись у входа, он обводит всех веселым удовлетворенным взглядом и, увидев свободное сиденье рядом со мной, садится, приветливо кивнув нам с сыном.
— Попутчики, значит, — говорит он. — Очень приятно. Я — Виктор. Летчик. Зови меня дядя Витя, — предлагает он моему сыну, с трудом разодравшему глаза. — Ой, какая девочка! — громко восклицает он, увидев напротив себя малышку, сосущую палец. — И кто это такой хороший лететь собрался? И куда это мы летим? Домой или в гости? И с кем это мы летим, такие сладенькие? С мамой? А как нас зовут? Галочка? Или Сонечка? А маму как зовут?
Ребенок просыпается, перестает сосать палец и оторопело смотрит на дядю.
— Сонечка! Конечно, Сонечка! — решает наш попутчик. — И летит она, наверное, в гости к бабушке, да?
Хотя он обращается исключительно к малышке, мама девочки чувствует, что пора вмешаться, хотя бы для того, чтобы прервать этот поток вопросов.
— Девочку зовут Юля, — строго говорит она. — А летим мы, действительно, к моей маме — чтобы у нее переждать холеру.
— Ах, Юленька! — восклицает летчик, даже не взглянув на мать. — И летит Юленька к своей бабушке! — Его восторгу нет предела. — А Юленька любит свою бабушку?
Девочка молчит, уставившись на странного дядю.
— А, Юленька? — не унимается дядя. — Ты любишь свою бабушку? Любишь или нет?
— Люблю, — хмуро произносит Юленька.
Ей хочется спать.
— А дедушку? — не отстает дядя. — У бабушки есть дедушка?
— Есть, — признается девочка.
— А дедушка курит?
Вопрос, прямо скажем, неожиданный.
— Курит, — кивает Юленька и смотрит на маму.
Мама тоже кивает и выдавливает из себя улыбку, как бы ставя точку и прекращая разговор. Ей неудобно перед окружающими: никогда раньше ей не приходилось быть в центре внимания такого большого количества людей.
— А что говорит бабушка, когда дедушка курит? — не обращая ни малейшего внимания на смущение матери, продолжает мужчина. — А, Юленька? Она сердится? Что говорит бабушка?
Он тянется к девочке и трясет ее за руку, видимо, торопя с ответом.
— Ничего не говорит, — недовольно отвечает девочка, отбирая руку.
— Как это ничего не говорит? — не верит летчик. — Или может быть, она тоже курит? Юленькина бабушка курит? Или нет?
— Нет, — твердо говорит Юленька и, снова засунув палец в рот, отворачивается от надоеды.
— Извините, — все-таки вмешивается мать, — девочка хочет спать. — И добавляет, словно извиняясь: — Она сегодня днем не спала.
— Юленька хочет баиньки! — бурно радуется мужчина. — А что Юленьке по ночам снится? Куклы или конфеты? У тебя есть кукла? Как зовут Юленькину куклу?
Мать дико смотрит на мужчину, хватает дочку на руки и поворачивается так, чтобы та стала для любознательного дяди недосягаемой.
Тот, поняв, что Юленька для него потеряна, оглядывается вокруг, и взгляд его останавливается на моем сыне. Он выпрямляется и набирает в легкие воздух.
— И куда это мы летим? — радостно восклицает он. — Как нас зовут?
— Не-е-е-т! — воплю я на весь салон неожиданно для себя самой. — Не-е-ет!!! Не надо!!!
Мужчина недоуменно смотрит на меня, пожимает плечами и, как мне кажется, обиженно отворачивается. Через некоторое время он лезет в рюкзак, достает газету и, еще раз укоризненно взглянув на меня, углубляется в чтение. Мне неловко за крик, за истерику, я виновато смотрю на окружающих, но никто не обращает на меня никакого внимания, только мама уснувшей Юленьки, как товарищ по несчастью, понимающе мне улыбается.
— А когда вы встречаетесь с прототипом своего героя после того, как книга уже вышла, — слышу я мягкий и заинтересованный голос своего знакомого, случайно оказавшегося рядом со мной в автобусе, — какова обычно его реакция? Он польщен вашим вниманием или, наоборот, недоволен?
Если бы вы знали, как остро я жалею, что не могу, как тридцать лет назад, пронзительно, на весь автобус, закричать: — Не-е-ет!!! Не-е-ет!!! Оставьте меня в покое! Воли!!! Воли!!!
Вместо этого я собираюсь с мыслями и рассказываю, как ведут себя обычно прототипы моих героев.
Ничего не поделаешь — с годами человек теряет свою непосредственность. Теряет и даже не сокрушается об этом. Он, видите ли, жалеет об утраченной красоте!