Автор: Замечательный биолог, философ и читатель Герценки. К юбилею библиотеки.
Лев Иванович Красовский родился 10 января 1913 года в Москве, в семье почтовых служащих. В 1929 году окончил среднюю школу (девятилетку). В 1930 году поступил в Московский автогенно-сварочный техникум, который закончил в 1932 году ускоренным темпом, и начал работать во Всесоюзном автогенном тресте (ВАТ), где его решили направить на производственные курсы для доучивания на должность технического руководителя. Однако, Лев Иванович от предложения отказался и был изгнан из треста. Он долго искал работу, но техники нигде не требовались, а хлеб и продукты давали только по рабочим карточкам. Наконец ВАТ направил его на Московский автогенный завод №1, где он и проработал в производственном отделе до конца 1934 года.
Осенью 1933 года поступил на вечернее отделение агрохимического факультета Тимирязевской сельскохозяйственной академии, но в конце того же года вечернее отделение закрыли. Однако, с 1933 года начал возрождаться закрытый в 1930 году Московский государственный университет и Лев Иванович поступил туда на биологический факультет. Там он начал учится, совмещая учебу с репетиторскими занятиями со школьниками. После окончания в 1939 году МГУ Красовский был направлен на учебу в аспирантуру АН СССР, где начал работу под руководством профессора Д.А. Сабинина в лаборатории минерального питания Института физиологии растений по теме «Диагностика физиологического возраста растительных тканей». Однако, 7 ноября 1940 года он был арестован и приговорен к ссылке на 5 лет. 6 мая 1941 года его выпустили из тюрьмы, обязав уехать из Москвы. Лев Иванович уехал во Владимир и вскоре поступил на инженерную должность таксатора Всесоюзной конторы «Леспроект» в Верхне-Волжском лесоустроительном районе. Все дни он проводил в лесу, зарабатывал хорошо, а продукты были еще дешевые. Однако, было плохо с обувью и Льву Ивановичу приходилось ходить в лаптях. В феврале 1943 года контора была закрыта и он начал работать учителем в Лукинской средней школе, совмещая эту работу с должностью счетовода в инвалидном доме, где его кормили, работая, по совместительству, еще в трех близлежащих школах. Позднее Льва Ивановича пригласили на работу во Владимирский краеведческий музей заведующим отделом природы. В конце сентября 1947 года он переехал в Ярославль, где начал работать на кафедре ботаники пединститута и к осени 1948 года написал кандидатскую диссертацию, которую защитил весной 1949 года. Работал он в это время сначала в Окском заповеднике Рязанской области, а потом в заповеднике Денежкин Камень на Северном Урале. В марте 1950 года приехал в отпуск в Москву и 6 апреля был снова арестован, а затем осужден по печально знаменитой 58-й статье и отправлен в лагерь на 25 лет. В феврале 1955 года, Лев Иванович был реабилитирован и 28 февраля вернулся из Тайшета в Москву. В Москве он получил, наконец, кандидатский диплом, но работы найти не смог и уехал на работу в Приокско-Террасный заповедник под Серпуховом. Там, с 1956 года начал писать рефераты в ВИНИТИ по физиологии растений. В январе 1959 года, Лев Иванович, вместе с женой Ириной Витальевной Александровой, переезжает в Киров, где начинает работать в лаборатории охотничьих угодий ВНИИ охотничьего хозяйства и звероводства, где начал заниматься вопросами питания ондатры и акклиматизацией кормовых растений в водоемах. Одновременно, он начал заниматься в ГАКО, сначала по истории заготовок пушнины, а потом – арестантами вятских монастырей с 1774 года по 60-е годы XIX века. Арестанты в монастырях начались с попов-пугачевцев. Закончил работу по арестантам монастырей, вместе с подросшей дочерью Надеждой. Работал и в музейном гербарии Александра Дмитриевича Фокина, готовя свои разделы «Определителя высших растений Кировской области», который вышел в 1975 году. Много работал и в Герценке. Позднее он начал работать на кафедре ботаники пединститута, где читал курсы систематики растений и охраны природы. В 1967 году Лев Иванович начинает читать курсы охотничьих угодий и охраны природы на факультете охотоведения Кировского сельхозинститута. После смерти жены, он переехал в Москву, где поселился у сестры Гали Ивановны и начал активно заниматься реферированием материалов для ВИНИТИ. В 1975 году начал слепнуть, но не прекратил научную деятельность, публикуя свои исследования в бюллетенях МОИП и других научных изданиях. В течение долгих лет переписывался с Е.Д. Петряевым, а после его смерти с Натальей Евгеньевной Петряевой. Умер в Москве 24 апреля 2006 года.
Вот выдержки из переписки Льва Ивановича с Е.Д. Петряевым.
Из письма Л.И. Красовского от 13 мая 1982 года.
«Интересно, что и я в 1923 году пошел сразу в четвертый класс школы. Повел меня отец. Было далеко, километра два-три. Школу я воспринял как бурсу Помяловского и не мог привыкнуть к ее ужасам долго. Окончательно освоился только в 8-м классе. И опять не привык к кошмарам, а мерзость поубавилась. Интересна Ваша история предков до 18 столетия. Я знаю только своего деда по отцу и прадеда по матери. Оба они были крепостными. У отца был пан Лукашевич. «Благодетеля» по материнской линии не помню. Граф Сергей Владимирович Орлов-Давыдов, у которого служил поваром дед по матери, платил за нее в гимназию, и потому мама получила образование. Она поступила на телеграф, не без труда, в 1906 году, после смягчения условий приема на царскую службу для «подлых» сословий.
Я узнал от Любищева об А.А. Зимине, побывал у него, узнал об его доводах против подлинности «Слова о полку Игореве» и, приехав в Киров, побежал к Фокину, чтобы рассказать о дерзостях Зимина. Как часто бывало у Александра Дмитриевича, мое, как мне казалось, ошеломляющее сообщение не вызвало никакого интереса. Вместо ожидаемых возражений он равнодушно сказал: «В этом никто и не сомневается». «В чем?». «В том, что «Слово» поддельное». И, помолчав, добавил свое соображение: «Иначе, зачем было Мусину-Пушкину стараться, чтобы найденный оригинал сгорел в московском пожаре 1812 года». Если бы этот разговор я припомнил в минувшем декабре, то непременно включил бы его в мои воспоминания и Фокине. Вряд ли его мнение о подделке «Слова» было бы решающим в этом вопросе. Толстой, Гончаров и академик Шахматов не смогли изменить господствующий восторг от «Слова» и от его датировки XII веком. Но для Александра Дмитриевича тот разговор о «Слове» был типичен, как и его мнение и аргументация: «Никто не сомневается».
Из письма Л.И. Красовского от 23 декабря 1976 года.
«12 января 1959 года я впервые приехал в Киров. Тогда еще звонили у Серафима Саровского. И звон вечерний слышен был у нас на углу Энгельса и Гласисной (теперь Октябрьский проспект).
Впрочем, в 1955 году, после 22 февряля, я возвращался из Тайшета с остриженной головой и в зековских шмутках (первого, впрочем, срока). В Кирове был день выборов, и нас всех погнали из вагона голосовать на вокзал, в то время маленький, окрашенный желтой краской. Не предзнаменование ли это было?
Ваши вопросы мне не по силам: не могу ответить ни один. Можно ли спросить Хржановского? Он заведует кафедрой ботаники Тимирязевской академии, человек дельный, но себя не забывает. Любит бывшего Верховного, держит нос по ветру, наш ровесник, собирает ботанические раритеты и может заинтересоваться Вашими вопросами. Вышла маленькая моя статья о лосях в Сборнике №11 Охотрыболовсоюза.
Вышла книга В.Г. Хржановского, которую я редактировал. Моего имени в книге нет, но деньги я получил по договору.
Где Виктор Георгиевич?
Посылаю Вам стихотворение, которое приписывают Филатову, офтальмологу. Он будто был художником и поэтом?
Реквием
«Угас твой друг! Разбит сосуд хрустальный!
Жизнь унесла осенняя гроза.
И ты стоишь бессильный и печальный,
И горькая в очах дрожит слеза.
Не пой ему ты гимн земли прощальный,
Он в мир иной свои открыл глаза.
Прочь, прочь печаль! Ты слышишь звон пасхальный
Ему от сфер шлет неба бирюза!
Твой друг плывет все выше в царство света,
Ему звучат, исполнены привета,
Аккорды арф и гимнов голоса!
Прочь, прочь печаль! Войди в его ты радость.
С ним раздели ты воскресенья сладость,
С ним унесись в Святые Небеса!».
Академик В.П. Филатов, 1948 год».
Из письма Л.И. Красовского от 21 июля 1975 года.
«Сегодня в вагоне метро сидел рядом с красивой девицей лет 20-25. У нее на шее напоказ всем висела Сионская звездочка о шести концах – звезда Святого царя Давида, символ сионизма. Девочка черноволосая, но вряд ли еврейка.
О чудесах и надежной их проверке.
Сам я слыхал о чудесах и видел, пожалуй, их, но при проверке они никогда не подтверждаются, причем при проверке самой надежнейшей.
Первое чудо. В одном из вузов на юге одной очень большой страны проходной балл для абитуриентов был 4000-5000 руб. (в ценах до 1961 года). Причем с 4000 руб. не было никаких гарантий поступления, так как учитывали общественную работу, награды, ордена, рабочий стаж и прочее. Возникает вопрос: неужели это для всех? Ответ (буквальный): «Кошка не пролезет». Если на все факультеты принимали 1000 человек, то годовой доход товарища ректора составлял 5000х1000=5.000.000 (пять миллионов) рублей. А за 10 лет ректорских трудов получалось 50 миллионов рублей. Разве это не чудо? А сделайте серьезную проверку, результат будет один: факты не подтвердились. То есть, никаких чудес нет, не было и не будет. Все это плод фантазии в смеси с невежеством. И под таким актом проверки подпишутся самые солидные имена.
Второе чудо. Было оно в 1958 году в Центрально-Черноземном заповеднике в 20 км от Курска. Заповедник степной, площадь его 4800 га. Открыт он был В.В. Алехиным в начале 1930-х годов. И с тех пор там не выкашивают 500 га. Остальное косят по путевкам облисполкома. Сена больше нигде нет. Коров тогда было много. Спрос на сено огромный. Директор заповедника Василий Васильевич Дмитриев стал продавать некосимую степь по 1000 руб. за гектар. Расхватали сразу 100 га. И товарищ директор положил в карман 100.000 (сто тысяч) руб. Писал записку леснику: «Прошу отвести для покоса такому-то 1 га некосимой степи». Послал сто таких записок. А после покоса проехал на директорском газике по всем лесникам и отобрал эти записки «для учета и отчетности». Попробуй, не отдай записку! В результате человечество потеряло 20% некосимой степи северного варианта. Даже при немцах не косили!
Сообщили в Главохоту. Послали комиссию. Выводы комиссии: степь скошена, но в отношении 100.000 руб. чуда «факты не подтвердились». Перевели В.В. Дмитриева «за недосмотр» в другое место, опять же творить чудеса, которые не подтверждаются.
Третье чудо. В течение двух десятков лет преподаватель одного из вузов столицы, принимая зачеты у студенток, клал им на коленку свою ладонь и продвигал ее в желаемом ему направлении. Жаловались начальству. Но он, сознательный товарищ, находился в авангарде класса (был членом партии – А.Р). Факты же не подтверждались. Да и как подтвердить такое чудо? Сейчас начальство предложило ему уйти «по собственному желанию», чтобы обеспечить чудесной «лаской» девиц в другом вузе.
Четвертое чудо. Опять же в вузе, в дамский туалет, заходил мужчина и, как паук муху, ждет девочку, которая туда забежит. Он закрывал дверь на крюк и развлекался чудесным образом. Практиковал несколько лет. Потом какая-то студентка вытащила его за шиворот и передала дружинникам. При тщательной проверке факты «не подтвердились». Чудотворец был тоже авангардный и будто бы сверхсекретный. А девчонки боятся его чудес и ходят туалет целым колхозом.
Пятое чудо. Был такой медик, профессор А.Н. Рыжих, проктолог. Брал 3000 руб. за наведение порядка на границе эктотермы и эндотермы. Это в старых деньгах (до реформы 1961 года – А.Р.). Не чудо ли – до 9000 руб. в день. Умер Рыжих, но дело его живет и чудесно развивается в заданном направлении. Надо думать, проверяли десятки раз и увы! «Факты не подтвердились» ни разу.
Не довольно ли чудес ничем не подтвержденных при проверке? Не верить людям? Не верить самому себе?
А если чудеса были, несмотря на самые негативные результаты проверок? Боюсь, обидитесь и скажите: «Что общего между дамской ретирадой наших дней и церковным чудом бывшем в городе Слободском более 100 лет тому назад?». А общее в проверке, которая всегда субъективна в том смысле, что справедливой мы ее признаем только, если она соответствует нашему взгляду, нашему вкусу, нашему желанию. Ведь проверка Аполлоса Вам (да и мне тоже) понравилась только потому, что она была негативна по результатам. Отвергла чудо! Утвердил бы Аполлос чудо, мы сказали бы: ретроград, мракобес, невежда. Мы отвергаем самую возможность церковного чуда и отвергаем всякую проверку, кроме негативной, соответствующей нашему предвзятому мнению. Чем же мы отличаемся от проверяльщиков современных чудес?
В 1957 году я готовил к изданию первый выпуск трудов Мордовского заповедника. Директором там был Василий Александрович Войцехович, будто бы один из «людей с чистой совестью в повести Петра Петровича Вершигоры (чекиста, командира партизанского соединения, писателя – А.Р.). Он усердно воровал и продавал заповедный лес. Суммы получались большие. Разоблачил его парторг и бухгалтер заповедника Тареев. Документы пришли в Главохоту. Не поверили! Послали комиссию с участием воронежского лесовода Скрябина – мастера ловить лесных жуликов. Комиссия нашла спрятанные под мхом пни от свежевырубленных деревьев без клейм и порубочных лесобилетов на них. Жульничество подтвердилось, и размеры его оказались еще больше, чем думали раньше. На коллегии Главка сняли «человека с чистой совестью» и постановили передать дело «органам». Но спустя день или два отправили другую комиссию, собрали потом новую коллегию и уволили не Войцеховича, а парторга и бухгалтера Тареева «за склоку». А потом (при мне) лесничего Николая Семеновича Зюся за то, что в его лесничестве (всего было три лесничества) не было незаконных вырубок в период «склоки» Тареева.
Проверяют до тех пор, пока задачу не решат в точном соответствии с ответом, хотя бы потребовалось проверять 100 раз. Как на экзаменах, когда надо поставить заранее «рекомендованную» отметку.
Все это, зная не в пяти и не в шести, а во множестве случаев, я и задумался впервые в Герценовской библиотеке над «Вятскими епархиальными ведомостями». А не обкрадываю ли я себя, когда по врожденному инстинкту заранее отвергаю вековой опыт моих соотечественников, лишь в ничтожной доле отраженный в печатных изданиях, начавших свое существование 100 лет назад? Не нахожусь ли я в таком же идиотском состоянии, как те, кто всеми печенками и даже кишками отвергают современные чудеса на основании отрицательных выводов их проверок? Такими милыми людьми наполнен высокий берег одного из притоков «Камы полноводной», как называл ее Хомяков! Строчат диссертации двумя ногами, а во всем остальном уверены для спокойного сна и отличного аппетита. Верили во все без исключения «истины» лысенкизма и всего прочего. Готовы верить снова. И снова, если надо, не верить.
Вот и стал я приглядываться к чудесам, особенно к исцелениям. Тот же Лысенко много раз сипел с трибуны: «Практика никогда не ошибается». Да и проверка практикой весьма похвальна вообще. А тут вековая практика лечения, саногенеза, как Вы учили меня. Люди практические лечились. Не станут они дурачиться зря – не господа, не избалованные люди, или от нужды, от горя искать помощи и заступления. Или практика – не критерий истины?
Вот я и занялся исцелениями. Допустил я, что исцеления были. Ведь и Э. Золя признавал исцеления в Лурде.
Конечно, не БОГ в белом халате со шприцем впускал вакцину в ягодицу возле иконы в соборе Слободского монастыря. Как оно было, сказать не могу. Начал заниматься и бросил. Думаю, что ландшафт лечил. Но, что излечивались люди, отрицал раньше. Теперь же свое отрицание считаю абсурдом. 18 июля был Сергиев день. Накануне слышал в акафисте или в молитве: «И немздымны исцеление издавал еси». Оказывается, и деньги брали за исцеления-то в XIV веке. Сергий же исцелял бесплатно, немздымно. Не потому ли и прославился в веках? Было время при Ирине (жене Льва Ивановича – А.Р.), когда читал Болотова. Кстати, Ирина моя каждый день считала чудом. Говорит, бывало, утром: «Вставай! Божий день начался. Хорошо как!». Не вращение Земли вокруг оси, не воздушные массы и облака с океана она считала чудом, но ее участие во всей радости человеческой жизни. До 1923 года она не знала этого чуда и в 1973 году снова перестала им наслаждаться. Умела ценить жизнь, как чудо от БОГА. Между прочим, понимала собаку, знала ее язык, имела какое-то шестое чувство, проникавшее в собачью душу. Под Рыбинском копали окопы, и обстреливал ее немец на бреющем полете. И пули выли как осы и гибли многие. И укрыться было некуда. А она уцелела, не чудо ли? А немец делал разворот по третьему, четвертому разу и расстреливал девчонок. Ирине не было и двадцати лет. Чудом считала, когда уже в Вятке купила себе меховые сапожки. Всю жизнь только мечтала о них. Чудом были для нее тазы с ягодами на собственном дачном участке в Зонихе. А разве не чудо, что я жив и пишу Вам не с того света? У Болотова помню казнь Е.И. Пугачева двести лет тому назад. Болотов стоял у помоста. И пишет все в подробностях, жутких своим натурализмом».
(ГАКО, ф. Р-139, оп.1, д.87, л.9-17).
Из письма Е.Д. Петряева к Л.И. Красовскому от 25 июля 1975 года.
«Был другой Болотов – Василий Васильевич (1854-1900), историк и филолог, удивительный эрудит. В первом томе его «Лекций по истории древней церкви» (СПБ, 1907) есть глава «Работа историка».
Недавно издана книжка об А.Н. Рыжих. Это панегирик, написанный женой ректолога».
Письма Льва Ивановича Красовского достаточно ярко характеризуют его, как интереснейшего и эрудированного человека, ученого с БОЛЬШОЙ БУКВЫ.
Александр Рашковский, краевед, 20 октября 2012 года.