Автор: 
МОЯ БОРЬБА С НАУКОЙ И ПРОГРЕССОМ
Самое муторное, не страшное, а именно муторное, что мне периодически снится, это как я, свернув шею, списываю задание по алгебре у Толи Корыстина, сидящего на парте за мной. Толя подвигает свою тетрадку ближе, я, очкарик, щурюсь, а наш учитель, Николай Семенович Раевский, бывший биолог, генетик, изгнанный из науки Лысенко, всё это наблюдая, посмеиваясь в седые усы, осведомляется: Надя, тебе ведь неудобно, шея, наверно, заболела. Я, ворчливо: конечно, неудобно, и почерк у Толи неразбочивый. А у кого еще списывать, не у моей же соседки по парте, Жени, дочки академика-физика Алиханова, которая сама в тех науках ни в зуб ногой. Но школа наша особая ЦМШ, и успевать там следует только по главному предмету, музыкальному, игре на рояле, скрипке, виолончели. Тут с нас сдирают шкуру, а всё прочее ерунда.
Хотя другие дети, мои одноклассники, всё же придерживались нормам приличий, делали домашние задания по химии, географии, отвечали что-то внятное у доски. Я же находилась в полной прострации, и даже на уроках литературы, стихи запоминая без всякого усилия, умудрялась те, что нужны по школьной программе, ну никак не воспринимать, ну ни строчки. Только в той школе могли пощадить все мои чудачества. Как-то в младших классах явилась в форменном фартуке, но без платья. Мама волокла меня, еще сонную, из Переделкино. Одноклассники стерегли меня от позора, когда я стояла спиной к стене, пока мама не привезла недостающую моему одеянию деталь.
И сейчас не понимаю почему, за что, так щадили, оберегали меня в той школе, где учились куда более, чем я, музыкально одаренные. И так избаловали, что лишившись их окружения, утратила какие-либо ориентиры.
Выход был один: сразу, с головой, окунуться в чуждый, вызывающий неприятие, брезгливость мир. То есть мир реальный.
Поступив в Литературный институт, ни на черта мне ненужный, топала туда пешком, через мосты, глядя на Кремль, пересекая Красную площадь, отдаляла необходимость соседства на лекциях с сокурсниками ну из совершенно другого социального слоя. Впрочем, с некоторыми к своему удивлению сдружилась. Вот такой оказалась всеядной. Снова стала баловнем уже в мужской компании ребят, прошедших армию, где я, фря, почему-то прижилась.
Но загвоздка в ином. Мой мозг отказывался реагировать на любую, даже самую примитивнувную технику. Я писала от руки и только черными чернилами, и только на желтой шершавой бумаге, называемой «газетным обрывом». Потом печатала на Эрике, но чтобы сразу на машинке – никогда. Уже вышли мои повести, книжки, а сандалила тексты по старинке. Меня поразил мой суровый отец, от которого при оказии я получила посылку в Женеве с пачкой бумаги «газетного обрыва».
Лучшего подарка, доказательства понимания, любви, веры в меня, больше не было ни от кого, никогда. Я умиленно взрыднула, сказав мужу, что мне срочно нужен компьютер. И он мне его приобрел.
Эту сволочь, он был лэптоп, возненавидела люто. Он сжирал мои тексты бесследно, пользуясь любой моей оплошностью. Но к Эрике, надежной, уже вернуться не могла. Это было сражение на износ. Лупила по клавишам лэптопа неистово, как по роялю, предупреждая, что если всё исчезнет, я каждый абзац снова по памяти восстановлю.
Кстати, и теперь так же по клавиатуре компьютерной гневно вмазываю, мужу приходиться часто её менять. И с цифрами у меня плохо, не могу запомнить номер нашего дома, пятизначный, где мы живем пятнадцать лет. Звонит одноклассница из Нью-Йорка, спрашивая наш адрес в десятый раз, собираясь поздравить с днем рождения моего мужа спустя месяц, спутав даты. Я ей с укором: Ленка, какая же ты бестолочь. Она, ну ладно, назови номер, запишу. Я ей, подожди, тоже не помню, надо свериться в моих автомобильных правах. И обе хохочем.
Так что же от нас таких, от меня конкретно ждать? Меня устрашает новая кофеварка. Деньги из банкомата сама брать опасаюсь. В Женеве, когда муж находился в длительных африканских командировках, и мне надо было платить за снимаемую квартиру, коммунальные услуги и прочее, ткнулись как-то с приятельницей в банкомат, что там, видимо, заело, отошли, потом по наитию вернулись, и выползла вызванная по моему коду банкнота с мухой – тысяча швейцарских франков. Ужас! Мы же могли уйти кофий пить.
Как такой бестолковой собственный блог можно поручать? Нет, конечно. Вот с этим полностью согласна.
Мне кажется, что Вы, дорогая Надежда, описали всё просто гениально. Компьютер, это такое живое существо, монстр, который умеет мстить. Безжалостно глотает всё написанное, стоит только забыть клацнуть «сохранить как», зависает в самый неподходящий момент, каждый раз показывает и доказывает насколько он умнее нас, обычных человеков, далёких от техники. Иногда он милостиво разрешает проникнуть в его тайны и ты точно знаешь имя клона, пишущего тебе гадости. Но всё равно, он мерзкий гадкий и мстительный, совсем не похожий на безобидный тетрадный лист, который из-за этого монстра всё чаще остаётся нетронутым, белым и даже не измятым.
А перед банкоматом я уже двадцать лет в Израиле чувствую себя полной дурой. Наверное, раз двадцать, взяв информацию о счёте или деньги, я забывала карточку внутри. Карма такая, я уже смирилась.
С уважением,
Инна.
Ой спасибо, дорогая Инна, Вы меня до слез насмешили. А может быть мы с Вами сестры? Ведь таких двух полных дур надо поискать!
Спасибо, Хобботов, но я как-то сробела от Ваших авансов мне как автору блогов. Опасаюсь их не оправдать.
И Ефиму. Вы, думаю, не правы, подозревая, что дети в нашей школе, особенной, с атмосферой особенной, где и дети были другие, в основном из среды советской интеллигенции, властью не избалованной, меня выделяли как выкормыша из номеноменклатуры. Подумаешь, какой-то писатель Надин папа. С нами вместе учились дети Гилельса, Когана, Вишневской- Ростроповича- вот это была в музыкальном мире сила, власть. Но и их воспринимали без ореола славы их родителей, без Мерседесов, на которых их доставляли в школу, а как они сами владеют инструментами, роялем, скрипкой. И только так.
Я между тем, с присущими мне от природы амбициями, еще будучи школьницей, была принята Верой Горностаевой в её консерваторский класс, где была самой младшей, все прочие студенты. Вера Васильевна с улыбкой говорила, вот ребенок явился, когла приходила к ней на уроки в левое крыло консерваторского здания, млея от сознания, что на том же рояле, в с тех стенах когда-то витействовал великий, неоспоримый метр Нейгауз.
И школу закончила, отыграв экзаменационную программу с оценкой отлично. Экзамен был публичным. с допуском в школьный зал всех желающих,и за меня пришли болеть студенты Горноставевой. Даже Алик Слободяник, ну такой красавЕц, Дориан Грей, на которого я , подросток, не смела поднять глаза.
Но дело не в этом. При нашей школе имелось еще общежитие, где нахрапистая советская власть очень дельно, зорко отцеживала таланты по всей стране. Там, скажем, на моем веку учились Спиваков, Третьяков, и вот они были нашими кумирами. Не чьи-то дети — они.
Вот в сравнении с ними осознала огромную разницу что есть усердие, а что дар от Бога. Кстати, именно Спиваков встретился мне на лестнице Малого зала после вступительных экзаменов в консерватори, и попытался меня утешать.Но еще не зная результатов, мне стало ясно- это не моё. А значит — всё, ухожу без оглядки. Куда не знаю, но безповоротно. Хоть в пропасть. И ведь выжила, уцелела. Но сама удивляюсь теперь как у меня хватило мужества покончить с напрасными иллюзиями. Хотя когда Вера Горностоева после моего крушения в консерватории пешком меня до Лаврушинского сопровождала, ей показалось, что у меня возникло намерение прыгнуть в Москва реку с Каменного моста. Ха-ха, еще чего! Мой хребет и не такое еще выдержит. И выдержал, как ни странно.
«Вы, думаю, не правы, подозревая, что дети в нашей школе, особенной, с атмосферой особенной, где и дети были другие, в основном из среды советской интеллигенции, властью не избалованной, меня выделяли как выкормыша из номенклатуры».
Значит правильно мое первое предположение о том, что Вы были хорошим товарищем.
Насчет » хорошего товарища, Ефим, судить о себе не могу. Но мои одноклассницы, однокласники по ЦМШ, разбросанные в разных странах, музыкаканты уезжали при первой возможности, остаются в моем обозрении, и замены им нет. Мы знаем друг о друге всё.
Вот и на сайте Берковича встретилась с Артуром Штильманом, он тоже из ЦМШ, другого, раннего выпуска, но спайка остается, близкое родство.
Прошу обратить внимания на его тут тексты. Могу оценить и профессионала- музыканта и перо точное, литераторское. Артур Штильман подтверждает правило, что если дар присутствует, то сказывается во всем.
Мне кажется, уважаемая Надежда, что точно так же, как Вы не смогли вернуться к Эрике после компьютера, Вы не сможете оторваться от блога, в котором будут Ваши миниатюры. Как у многих выдающихся писателей, у того же Достоевского, у Вас «блоговое мышление»: Вы оформляете простую мысль в форме маленького шедевра, которому как раз место в «Дневнике писателя», т.е. в «Блоге писателя».
Уважаемая Надежда!
Вы написали очень интересный, ценный текст. Но я — спорщик, как представили себя и Вы. Я Вас немного поспрашиваю. Хорошо?
«И сейчас не понимаю почему, за что, так щадили, оберегали меня в той школе, где учились куда более чем я музыкально одаренные»
Возможно, что Вы были хорошим товарищем, а это в советской детской среде ценилось больше, чем учебные успехи. Но может быть, более верное предположение в том, что Вы были дочерью номенклатурного работника, и описываемый Вами оберег был подхалимажем..
«Выход был один: сразу, с головой, окунуться в чуждый, вызывающий неприятие, брезгливость мир».
Точно, так и было? Была ли эта фронда следствием детского правдолюбия или результатом известного кухонного нигилизма окружения семьи, если таковое было?
О компьютере. Пусть Вас вдохновит пример Бродского, так и не сумевшего его освоить.
О банкомате. Я вспоминаю историю своего товарища, приехавшего к сыну в Вашингтон. Он забыл в кабинке банкомата банковскую карточку. Потом, русский человек, срочно прибежал в эту кабинку — карточка была на месте. Возможно и в Швейцарии люди — такие лопухи, что не трогают не свою тысячефранковую банкноту. Недавно я купил для осенних заготовок 5 кг сахара. Когда пришел домой, подумал, что что-то было тяжело и перевесил. Оказалось, что принес 10 кг. Пришлось вернуть деньги за излишки. Но речь шла, примерно, о 5 долларах, а не о 1000 франках.
Всего Вам самого доброго, и спасибо..
Господи, какой же я олух, простите меня Ефим. Мой коллега, член писательского союза, не нового, куда пускают кого угодно, а по прежним правилам. с авторитетными в литературном мире рекомендателями, получает пенсию настолько мизерную, что даже будучи автором детективов, публикуемых не под его именем, а нанявших его хозяев, бедствуется, нуждается и пойдя им в услужение.
Ну не знаю как это можно выносить и ради чего. Наша эмиграция тоже восторга не вызывает, но никого не выуждают с такими соотечественниками общаться. Не нравится- не надо. Но и там есть люди, выцеженные из прежней жизни, доброкачественные. Они никуда не делись, были и останутся, всегда, везде. Эмиграция хребет упрочняет. Не во всех, но массово, толпой, никогда интересовалась. И что такое народ вообще- загадка Не для меня.
«Мой коллега, член писательского союза, не нового, куда пускают кого угодно, а по прежним правилам. с авторитетными в литературном мире рекомендателями, получает пенсию настолько мизерную, что даже будучи автором детективов, публикуемых не под его именем, а нанявших его хозяев, бедствуется, нуждается и пойдя им в услужение».
Действительно, пенсия в России негустая, мы недавно считали ее в нашей Гостевой. Но если Ваш коллега москвич, то он получает еще лужковскую добавку, москвичи часто хвастаются ей перед питерцами. Он пишет детективы? Может он писать одновременно два детектива, один на своих хозяев, второй, под псевдонимом, на себя? Моя знакомая — шестая в рейтинге по женским романам; я бы не сказал, что она сильно бедствует. Она, чудачка, подарила мне книгу с надписью: «Дорогому Ефиму с пожеланиями счастья и удачи на поприще писателя!». Честное слово, мне даже неудобно говорить об этом, она четко расписала мне, как написать и напечатать успешный роман.
«Наша эмиграция тоже восторга не вызывает, но никого не выуждают с такими соотечественниками общаться».
Но куда от них спрятаться?