Автор: СЕМЬ ШАГОВ ДО КРАЯ СВЕТА
(Виктор Каган. Петли времени. Стихи 2008-2011. «Водолей», Москва. 2012)
Жизнь.
Ткацкий станок, рама, отвесно натянутые нити, их перекрестное переплетение. Для основы взята некрашеная крученая нить, для утка — шерстяная или шелковая. Судьба человека — односторонний ковер без ворса, нехитрый орнамент, привычный сюжет. Лишь рубчатая поверхность ткани разнообразит людские шпалеры, иногда — золотые и серебряные нити, чаще всего — спущенные петли. На небесах день и ночь трудятся парки Нона, Децима, Морта, анжерские ткачи, братья Гобелены, Жан Люрса… «Выпадают из руки / петли времени на спице /недописанной строки«.
Всякий художник стремится не к насилию над материалом, а к выявлению еще не познанных свойств и возможностей, но сегодняшнее Время настойчиво хочет «убить вещество», сделать неузнаваемым, лишить естества. Авангард, кич, имитация, имеющие облик
с его колючим двадцать первым веком
дурацким словарём
венерой в стрингах
<…>
фонтаны течки глянцевых журналов
шалеющий от достижений ум
и горе от несчастного ума.
«Под одиночеством Бога» у камина — старый осиротелый Мастер. С самим собой и старой трубкой. «Жизнь плещется в гортани / вынашивая слово«.
Может ли жизнь, начатая прежде, продолжиться за разделительной чертой, может ли душа миновать преграду? Часы смерти заведены, человек, стоя на дальнем берегу, оборачивается в тревоге и недоумении к покинутому берегу, пытается всё вспомнить.
Что сохранилось в новом мире? Люди, города, дома, собаки, звезды, камни и розы — они кажутся прежними. Художник вспоминает, и открывает жизнь вновь. «Небо в слоистой воде / под неусыпным зрачком конвоира«, колыбельная Гулага, те же Катыни и Бабьи Яры, вернее, их обновленные ремейки.
«Сегодня утекает во вчера«. На переломе память вздрогнет, отражение поплывет. Затем ветер уляжется, образы вернутся. Не совсем такие, но почти. «Поземки памяти«…
Мелкие различия все же возникнут. Может быть, несерьезные, незначительные отклонения. Они едва отмечаются в памяти, да и кто в наши дни доверяет ей — самовластной, разрушительной. Она ведь только прикидывается, что сохраняет вещи и лица, дает им приют. Но на самом деле, пережевывает, поглощает и выпрастывает наружу.
Когда-то мир был не такой, каким сделался позже. Его история предполагала иное будущее, не то, что превратилось в настоящее.
Шершавый крест в подножье елки, спящий причмокивающий младенец.
Игрушка «Дюймовочка» — «дурацкий тюльпан». Родители подарили, малыш нажимал, крутилась механическая девочка, «ему нравилось, когда они улыбались«…
Потом, через годы, он вернулся «грузом двести в черном тюльпане«, и теперь на поршень давит память, черные лепестки сна раскрываются, сын говорит «Здравствуй».
сегодня
что-то его потянуло на дачный чердак
среди зарослей паутины
поверх слежавшейся пыли
он нашёл этот тюльпан
игрушка вхлам проржавела
пружина поршня сломалась
под облупившейся краской тюльпан оказался чёрным
время и влага
сплавили лепестки в монолит
Колобок жизни крутится-вертится, «катится наперекосяк«. Приходится учиться говорить заново, «без отражения слов в глазах напротив«. Ушли из жизни близкие. Опустишь веки — губы сына по-прежнему беззвучно шевелятся, «выговаривая тишину«. А то вдруг вновь овладевает, «заболевает» тобой прежняя любовь — «обмётанные губы, изодранный наждак сухого языка, колокола в башке» — к дорогой и единственной, с которой навсегда попрощался.
давай говорит отправимся никуда
просто сядем в машину
включим негромко музыку
которую ты любишь
и не разнимая рук поедем сквозь ночные огни и тени
пока не выйдем на краю света
где небо отражается в самом себе как в воде
и я обниму тебя за плечи
вдыхая дрожащий запах твоих волос
и старый бог
будет глядеть на нас
как будто мы ещё и рук не протягивали
ни за фигой запретной
ни за фиговыми листками первой одежды
Смерть все чаще приходит в жизнь, но пока — за другими. Миша Дидусенко, Наташа Хаткина, Дима Горчев… Рыжий, Солодовников, Азов, Блаженный… «Замершие даты на могиле«. «Не прощай говорю — до свидания». Проступает волошинской строкой сквозь слезы: «Разве я плачу о тех, кто умер? / Плачу о тех, кому долгая жизнь».
Есть у Мастера постоянный собеседник. Возведя себя «в степень одиночества«, вопрошаешь Его ежедневно, еженощно. Ему предъявляешь требования, бросая в небо «пустые скорлупки слов«. Смертельная жалость наполняет их. В ответ божество «бормочет«, «но что — не разобрать«.
Разве не ты сказал,
что, когда ты говоришь со мной,
это молитва,
а когда я говорю с тобой,
это шизофрения?
Вот и происходит «круговорот души в природе. / Схожденье пo кругу с ума«. Вступает в разговор Менахем-Мендл, любавический ребе, он тоже говорит с тобой. Просит не сорить именем Бога, но положить его на сердце, чтобы не окаменело.
А ведь когда-то жизнь подчинялась линейным законам классической механики, термодинамики, книжной метафизики. Линия горизонта казалась безопасно далекой, недостижимой, а движение к ней — по прямой. Душа не обгоняла тело, то, что теперь одышливо зовет тебя назад. «Как рано начинается конец, / как поздно начинается начало». Сегодня ты «встал на зеро«.
если закрыть глаза
понимаешь что летишь но не понимаешь на кой и куда
тем временем прилетаешь
чёрт подери кто повернул средний слой кубика рубика
кровать стоит вертикально на спинке изножья
внизу далеко под ногами в ослепительно-белом свете
лежит экран телевизора и картина с цветами
которые вообще-то должны быть на стене
но теперь вместо неё потолок
а ты как будто прибит к кровати
больно же вскрикиваешь ты
и пытаешься вернуться в прежнюю геометрию
Прорехи, заплаты, «там скривило, тут свело«… Возможно, все это ошибки молодости, начинающей вязальщицы. Жесткий, стягивающий начальный ряд, неправильные расчеты, нехватка ниток, некачественная обработка. Гуляет нить то мелкими шажками, а то размашисто. Мотивы узоров не сочетаются, схема понята неверно.
«Жизнь склоняется к зиме«, оставляя тебе все меньше времени. Но этот «остаток дня на донце» дает неожиданную радость. Оказывается, чем меньше, тем больше. Сегодня ты можешь часами сидеть у окна, наблюдая величавую мудрость заката, а вчера бы не потратил и минуты на столь пустое занятие. Ты можешь выйти не спеша, чтобы заглянуть в себя через светящееся окно и написать эту книгу стихов — «Петли времени».
Это эпилог? Нет! Нить вновь переброшена через указательный палец левой руки, концы прижаты к ладони средним и безымянным. Крючок введен под нить. Вот он поворачивается влево и образует петлю. Придержи её пальцами, удержи, захвати. Порадуй нас цепочкой воздушных петель,
ибо лишь в редкие моменты
открывается сердце,
и если слова Истины лежат на нём,
она в этот миг может проникнуть в сердце
и раствориться в бытии человека,
изменяя его.