Автор: «Пир во время чумы», четвертая из «Маленьких трагедий» Пушкина, имеет подзаголовок «Из Вильсоновой трагедии The City of the Plague». Формально это перевод последней, четвертой сцены первого акта драматической поэмы «Город чумы» Джона Вильсона (1785-1854), повествующей о Великой лондонской чуме 1665-1666 гг., унесшей жизни не менее ста тысяч человек, то есть, пятой части населения тогдашнего Лондона.
Начинается «Пир во время чумы», действительно, с перевода, причем предельно точного:
Master of Revels. ‘Tis the first death
Hath been amongst us, therefore let us drink
His memory in silence.
Young Man. Be it so.
Председатель. Он выбыл первый
Из круга нашего. Пускай в молчанье
Мы выпьем в честь его.
Молодой человек. Да будет так!
Затем – по тексту оригинала – Председатель просит Мери спеть для собравшихся:
Master of Revels. Sweet Mary Gray! Thou hast a silver voice,
And wildly to thy native melodies
Can tune it’s flute-like breath—sing us a song…
Председатель. Твой голос, милая, выводит звуки
Родимых песен с диким совершенством…
Вроде бы перевод пока не очень отступает от текста, да и слово «wildly» присутствует у автора. Но согласимся, только Пушкину под силу сказать такое: «с диким совершенством».
А потом следует песня Мери:
«Было время, процветала
В мире наша сторона…»
И далее, далее, вплоть до завершающих строк, столь трогательных в своей бесхитростности:
«А Эдмонда не покинет
Дженни даже в небесах»
У Вильсона Мери-Грей поет вроде бы и о том же, да только совсем по-другому. Различие примерно такое же, как между следующими за песней благодарственными словами:
Master of Revels. We thank thee, sweet one!
For thy mournful song.
Председатель. Благодарим, задумчивая Мери,
Благодарим за жалобную песню!
Пушкинская трагедия фактически основана на двух песнях; первая – Мери, а вторая – Председателя, которому автор подарил наиболее часто цитируемые строки:
«Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю…
Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья –
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог»
Эти строки – пушкинские и только пушкинские; они никак не связаны с текстом Вильсона.
Когда же Пушкин выбирает строки, заслуживающие – по его мнению – перевода, то вот как это выглядит:
Председатель:
And, help me Heaven! by the soft balmy kisses,
Of this lost creature,
Lost, but beautiful even in her sin.
И ласками (прости меня, Господь) –
Погибшего, но милого созданья.
Мери:
O sister of my sorrow and my shame!
Lean on my bosom.
Сестра моей печали и позора,
Приляг на грудь мою.
Председатель:
A strange rhyming-fit
Fell on me; ’twas the first time in my life.
Мне странная нашла охота к рифмам
Впервые в жизни!
Председатель:
I sing the praises of the Pest!
Итак, хвала тебе, Чума!
Не стану заниматься сопоставлением английского и русского текстов, поскольку меньше всего мне хотелось бы навязывать кому бы то ни было выводы или подталкивать к ним.
Пока лишь моя первичная реакция на пост (на скорую руку, увы, и весьма поверхностоное прочтение): но тема — прямо на заказ моей души!
И так же славно подано!
Мой поклон и благодарность автору.
С наступающим Новым Годом!
Лев Лосев — De la symetrie triste — в книге «Солженицын и Бродский как соседи» (http://www.labirint-bookstore.ru/id/228057/)
Уважаемый Виктор!
Я пока ничего не смогу написать о «Пире во время чумы», мне надо это перечитать. Пока же, в порядке диалога с Вами о Пушкине, я поставлю здесь свой небольшой отрывок:
«…Литература, поговорим о литературе. Например, Пушкин. Почему он так и не оценен на Западе? Да потому, что он сам привел Запад в Россию. Он выполнил очень простую, но важную для России функцию. Он читал французов – своих современников, уже начавших писать простым и чистым языком, без вычурности, Байрона, в переводе или в подлиннике. «Это же так просто и так прекрасно, -думал он, – напишу-ка я, к примеру, “Повести Белкина” или Онегина». В России он был первым, таким образом, он – русский гений, но для Запада он вторичен. Совсем другое дело – Достоевский, который, по существу указал для Запада новый путь и повел его за собой, по – крайней мере тех, кто за ним пошел. Поэтому Достоевского на Западе ценят, а Пушкина просто не знают. Однако для человека, первым языком которого был русский язык, Пушкин бесценен. Поэтому его любят все русскоязычные, взрослые, дети и мы с вами.
З.Копельман в своей диссертации показала, что из всех поэтов наибольшее влияние на ивритоязычную поэзию оказал Лермонтов. В этом он опередил не только своего „собрата“ А. Пушкина, но что самое удивительное, даже еврея Г.Гейне….»
Спасибо!